Рабочий остановился, повернул к Роберту закопченное лицо и теперь смотрел на него очень внимательно.
— Я очень рад это слышать, — сказал он. — Приятно осознавать, что поклонение золоту не охватило еще весь мир и что остались еще люди, которые выше этого. Позвольте пожать вашу руку!
Просьба была довольно необычной, но Роберт весьма гордился тем, что всегда был чужд условностей и умел сходиться с людьми любых сортов и категорий. Он с готовностью обменялся сердечным рукопожатием со случайным знакомым.
— Вас, кажется, заинтересовал дом? Я довольно неплохо знаю его внутреннее устройство и могу показать парутройку вещиц, которые могли бы заинтересовать вас. Вот ворота, не хотите зайти со мной?
Это был шанс. Роберт с готовностью согласился, и мужчины пошли по извилистой дорожке между молодых елей к дому. Но, когда его грубоватый проводник, выйдя на большую посыпанную гравием площадку перед фасадом дома, уверенными шагами подошел к парадному входу, он несколько смешался.
— Куда вы? Не через главный же вход, — зашептал он, поймав своего спутника за рукав. — Мистеру Рафлзу Хоу это может не понравиться.
— Не думаю, — усмехнулся незнакомец. — Рафлз Хоу — это я.
Глава III. Дом, полный чудес
Должно быть, на лице Роберта Макинтайра достаточно красноречиво обозначилось изумление, охватившее его при этом в высшей степени неожиданном заявлении. Сперва он даже подумал, что его новый знакомый шутит, но спокойствие и уверенность, с которыми тот неторопливо взошел по ступеням лестницы, и почтение, с которым слуга в роскошной ливрее распахнул перед ним двери, доказывали, что это не так, и ни о какой шутке не может быть и речи. Рафлз Хоу обернулся и, увидев крайнее замешательство на лице молодого художника, улыбнулся.
— Вы ведь простите меня за то, что я не открылся вам сразу? — сказал он, по-приятельски беря его под локоть. — Если бы вы знали, кто я, говорили бы не так свободно, и я не получил бы возможность узнать, чего вы на самом деле стóите. Например, вряд ли вы смогли бы так откровенно рассуждать о богатстве, зная, что разговариваете с хозяином этого дома.
— Никогда в жизни я еще не был так поражен, — только и сумел пролепетать Роберт.
— Это вполне естественно. Не удивительно, что вы приняли меня за рабочего. Я и есть рабочий. Я увлекаюсь химией и каждый день несколько часов провожу в своей лаборатории. Просто я приступил к работе, надышался не очень приятными газами, вот и решил немного погулять на свежем воздухе и покурить. Так мы с вами и встретились. Боюсь, мой рабочий костюм слишком уж соответствовал моей покрытой копотью физиономии. Но, мне кажется, я могу догадаться, кто вы. Вас зовут Роберт Макинтайр, не так ли?
— Да, но откуда вам это известно?
— О, я, разумеется, поинтересовался своими соседями. Я слышал, что здесь живет художник с таким именем, и не думаю, что в Тэмфилде художники так уж многочисленны. Но вам нравится обстановка? Надеюсь, она не коробит ваш тонкий вкус?
— Что вы, напротив! Чудесно… Восхитительно! Вы, наверное, и сами прекрасно разбираетесь в искусстве.
— Нет, я вкуса лишен напрочь. Просто совершенно. Я не различаю, что красиво, а что уродливо. Вкусы у меня совершенно обывательские. Но я нанял лучшего специалиста в Лондоне и пригласил еще одного из Вены. Они сами тут все оформляли.
Они прошли через двустворчатые двери в вестибюль и остановились на огромной бизоньей шкуре, расстеленной на полу. Перед ними находился огромный квадратный двор, вымощенный разноцветной мраморной плиткой, уложенной в замысловатый орнамент. Прямо посередине высокий нефритовый фонтан испускал пять тонких струек. Четыре из них били в направлении углов, мелкими брызгами опускаясь в широкие мраморные сосуды, а пятая взлетала прямо вверх на огромную высоту и с мелодичным звоном опадала в центральный резервуар. По обе стороны от фонтана у стен зала грациозные пальмы тянули ввысь тонкие стволы, футах в пятидесяти над полом увенчанные пышными коронами из вислых зеленых листьев. Повсюду были ряды резных мавританских арок из нефрита и змеевика. Тяжелые шторы насыщенного фиолетового цвета скрывали расположенные между ними двери. Впереди, справа и слева, широкие мраморные лестницы, покрытые густыми мягкими коврами смирнской работы, вели на верхние этажи, расположенные вокруг внутреннего двора. Здесь было тепло, но чувствовалась свежесть, таким в Англии воздух бывает в мае.
— За образец взяли в Альгамбру [104], — сказал Рафлз Хоу. — Прекрасные пальмы! Они уходят под пол и растут прямо из земли, их корни окружены трубами с теплой водой. Похоже, они прекрасно прижились.
— Какая тонкая работа. Эти медные решетки изумительны! — произнес Роберт, обводя восхищенным взглядом изящнейшие металлические экраны, закрывающие пространство между мавританскими арками.
— Да, неплохо смотрится. Только это не медь. Медь — не достаточно плотный металл, чтобы его можно было так филигранно обработать. Это золото. Но пройдемте дальше. Вы подождете, пока я смою с себя эту копоть?
Он направился к двери с левой стороны двора, которая, к удивлению Роберта, сама собой медленно отворилась при их приближении.
— Это мое небольшое изобретение, — объяснил хозяин дома. — Когда кто-то подходит к двери, вес человека придавливает половицы и освобождает пружину, которая заставляет вращаться петли. Входите, это моя личная комната. Ее я обставил по своему вкусу.
Если Роберт ожидал увидеть еще один образчик роскоши и богатства, то он был горько разочарован, ибо оказался в просторной, но пустоватой комнате с низенькой железной кроватью на колесиках в углу, несколькими беспорядочно расставленными деревянными стульями, тусклым ковром на полу и огромным столом, заваленным книгами, бутылками, газетами и прочим débris {10} , который обычно собирается вокруг занятого и не очень аккуратного мужчины. Жестом предложив гостю сесть, Рафлз Хоу снял куртку и, закатав рукава грубой фланелевой рубашки, принялся мыть руки в теплой воде, которая текла из крана на стене.
— Как видите, мои вкусы достаточно скромны, — сказал он, вытирая полотенцем мокрое лицо и волосы. — В этом огромном доме это единственная комната, где я себя чувствую в своей тарелке. Я ведь привык к такой обстановке. Здесь я могу спокойно почитать, покурить трубку. Вся эта роскошь вызывает во мне отвращение.
— В самом деле? Вот уж не подумал бы, — заметил Роберт.
— Уверяю вас, это так. Видите ли, даже при ваших взглядах на бессмысленность личного обогащения, взглядах, которые, я в этом не сомневаюсь, весьма разумны и делают вам честь, вы должны признать, что, если человек становится обладателем огромных… скажем так, значительных сумм денег, он обязан пускать их в оборот, чтобы общество получало от них пользу. В этом смысл всей этой мишуры. Мне приходится использовать всю свою изобретательность, чтобы тратить заработанное мной, не выходя за рамки разрешенного законом. Вот, к примеру, можно было бы просто раздать деньги, и я, несомненно, мог бы таким образом избавиться от излишков или от части излишков, но я не хочу никого превращать в попрошаек или причинить какой-либо другой вред беспорядочной благотворительностью. Мне придется следить за тем, чтобы тот денежный запас, от которого я избавлюсь, приносил соответствующую пользу. Вам понятно, что я хочу сказать?
— Вполне, хотя, признаться, довольно необычно слышать, чтобы человек жаловался на то, что не знает, как потратить деньги.
— Уверяю вас, для меня это настоящая трудность. Но я кое-что придумал… Кое-что очень и очень интересное. Не хотите помыть руки? Хорошо, тогда вам, наверное, будет интересно осмотреть дом. Пожалуйста, пройдите в тот угол, садитесь в это кресло. Так, а я сяду в это. Теперь все готово. Можно начинать.
Угол комнаты, в котором они теперь находились, футов на шесть в обе стороны был выкрашен в шоколадно-коричневый цвет, на стенах укреплены два красных плюшевых сиденья. Это место разительно отличалось от простоты, царившей в остальной части помещения.
