Ознакомительная версия.
Катафалк исчез, словно по волшебству. На миг я почувствовал несказанное облегчение. Но тут же раздался скрип – невыносимый, пронизывающий с головы до пят. Перед глазами пронеслась череда ярких, точно гравюры-кьяроскуро[70], образов: вот Уильямс пронзает шпагой грудь Дюпена, вот истекающий кровью Дюпен, умирая, падает на пол часовни… Но хлынувший сверху поток света разогнал темноту – дверь, ведущая в часовню с лестницы, распахнулась!
– Скорее, По!
Я бросился на голос Дюпена, точно сам дьявол гнался за мной, прыгнул в свет, заливавший лестницу, и взбежал наверх, в часовню, полную золотисто-розовых лучей заходящего солнца. Испытанное мной облегчение разом съежилось. На полу в луже крови лежал тот самый дружелюбный и радушный портье из «Аристократической гостиницы Брауна», с которым я почти каждый день от момента прибытия в Лондон обменивался любезностями. Теперь же глаза его, обращенные к потолку, были широко открыты, а лицо искажено в гримасе боли и потрясения.
– Джордж Ринвик Уильямс, – негромко подтвердил Дюпен. – Все кончено, По. Ваш враг мертв.
* * *
Таинственный запах особой мази Дюпена вывел меня из ступора. Помазав ею и у себя под носом и глубоко вдохнув, он заметно оживился.
– Но как? Как это мог оказаться он? И… – Я указал на лужу крови. – Как могло выйти это?
– Да, удивительно. Я достал его клинком, но из-за полной темноты не мог знать, смертельной ли оказалась рана.
Я не мог оторвать взгляда от гостиничного портье, оказавшегося Джорджем Уильямсом. Мне бы вздохнуть с облегчением, видя, что мой враг, человек, желавший моей смерти, погиб сам, но – вот странность! – я чувствовал себя обманутым. Я ведь искренне хотел уладить дело миром, дать понять, что его стремления убить меня напрасны. Теперь же получалось, что я опроверг сам себя.
– По, все завершилось как нельзя лучше. Вы ошибались, полагая, что ваши слова смогут убедить его отказаться от мести. Я знаю точно, вы уж поверьте.
С этими словами Дюпен положил руки мне на плечи и слегка встряхнул меня.
– Идемте. Пора возвращаться на Довер-стрит.
Я согласно кивнул, но вид распростертого на полу Уильямса вызвал во мне новый приступ тошноты.
– Мы так и оставим его здесь?
Дюпен пожал плечами.
– А что нам остается?
У нас и вправду не было выбора, однако такой поступок казался жестоким и недостойным. Интересно, если бы выражение мертвого лица Уильямса было жестче, яростнее, я чувствовал бы то же самое?
– Можно хотя бы сообщить привратнику, – наконец сказал я.
– Можно. Но тогда привратник обязан будет вызвать полицейских, а уж они вряд ли позволят вам уплыть до завершения расследования, – возразил Дюпен. – Не забывайте, что этот человек пытался убить вас. И не считайте себя обязанным поступать с ним по чести. В данном случае это будет непростительной глупостью.
Я поднялся на ноги и вышел из часовни вслед за Дюпеном. Последние лучи солнца меркли, окрашивая небо лазурью и заставляя мраморных стражей надгробий сиять в предвечерних сумерках. Мы тихо шли по аллее, и мне казалось, будто каждый из ангелов и херувимов провожает нас взглядом, исполненным праведного негодования оттого, что мы оставили покойного лежать в луже крови на полу часовни и никому ни словом не обмолвимся о его гибели.
Лондон, 21 июля 1840 г., вторник
Дождь монотонно барабанил по крыше всю ночь. Море бушевало. Грянул гром, ослепительный зазубренный клинок расцвел, распустился голубоватыми языками пламени и ударил в мачту. С невыносимым грохотом мачта раскололась надвое, и верхняя ее часть начала медленно падать в море, хлопая парусами, словно гигантскими крыльями. Огромная волна поднялась ей навстречу и окатила палубу как раз там, где стоял я, замерший от ужаса. Спутанные паруса и бурные воды опутали, обволокли меня, и я почувствовал хватку чьих-то рук – рук мертвеца, рук духа моряка, брошенного на волю волн где-то вдали от берегов. Эти руки потянули меня в темную толщу воды. Я отчаянно забился, затрепыхался, но тьма не отпускала. В легкие, вытесняя воздух, хлынула вода, и…
Я с облегчением открыл глаза, но лишь затем, чтобы увидеть огни святого Эльма на мебели и плещущую воду, поднимающуюся так быстро, что кровать моя тут же всплыла. Раздалось хлюпанье, точно кто-то шел вокруг моей кровати по воде, но никого не было видно.
– Помогите! – закричал я. – На помощь!
– Никто не придет на помощь, – шепнул чей-то голос. – Никто тебе не поверит.
С этими словами мертвый моряк навалился на меня, погрузив мою голову в воду. Его расплывчатое, неверное, точно огонек гнилушки, сияние жужжало в ушах, как пойманная трупная муха.
* * *
Сколько же часов прошло?..
Меня выдернул на поверхность луч света, коснувшийся лица, и негромкий стук в дверь. Еще не проснувшись, я вскочил с постели и прямо в ночной рубашке, развевающейся, словно одеяния ангела мести, распахнул дверь. Дюпен успел вовремя отскочить и не попасть под удар. Отпрянул назад и я. Мне показалось, что передо мной мой двойник: ужас в моих глазах совершенно точно отразился и в его взгляде. Так мы простояли в тишине – уж не знаю сколько, пока не явилась служанка с завтраком, взглянувшая на нас с нешуточной тревогой.
– Мы договаривались встретиться в восемь, – неуверенно сказал Дюпен.
– Да, конечно. Боюсь, я проспал. Прошу вас, входите. Я быстро.
Вскоре я присоединился к Дюпену и жадно выхлебал налитый им кофе.
– Что ж, все завершилось к полному вашему удовлетворению. Вам удалось завершить ваше дело до отъезда, – сказал он.
– В самом деле. Но без вашей помощи это было бы невозможно. Я вам крайне признателен, Дюпен, и не обращайте внимания, если я кажусь рассеянным. Я до сих пор ошеломлен от того, кем оказался мой враг.
Дюпен кивнул.
– Если человек демонстрирует позитивные черты характера и выглядит дружелюбно, трудно представить себе, что он может быть замешан в нечистоплотных деяниях. Конечно, только самые законченные преступники способны так искусно скрывать свою истинную сущность под маской добропорядочности.
– Да, и его маска была весьма убедительна. Вдобавок, служа здесь, он всегда знал, когда мы уходим и возвращаемся.
– И имел доступ в наши комнаты, – согласился Дюпен. – Потому ему и не составило труда внушить вам иллюзию, будто вас преследует бесплотный дух.
– Да, теперь я это понимаю. Не понимаю другого: как к Уильямсу попали письма деда и бабушки? Но этого, боюсь, мы не узнаем уже никогда.
Дюпен нахмурился.
– Признаться, я полагал, что Уильямс расскажет вам обо всем прежде, чем покусится на убийство. Это в обычае у преступников, изобретающих сложные, хитроумные планы. Они непременно желают похвастать своим хитроумием.
– Да, это вполне логично, но то, что Уильямс сказал мне там, в катакомбах, мало что может прояснить.
– Что именно он сказал? – спросил Дюпен.
– «Как можем мы избавиться от жаждущего возмездия призрака, над которым не властно само время?» – негромко сказал я. – Так он спросил. Или примерно так.
– Вечное мщение, а мститель – всего лишь призрак. Вполне подходит. Что-нибудь еще?
Мне не пришлось рыться в памяти – слова сами слетели с языка:
– «Виновные умирают ночью в своей постели, сжимая руки призрачных исповедников, а губят их грехи, в которых они не смеют признаться».
Дюпен раздраженно хлопнул ладонью о столешницу.
– Ну конечно! Спрятано на самом видном месте, а я умудрился не увидеть!
– Боюсь, что я и сейчас не вижу.
– Да, мы догадались, что необычное наследство послано вам не вдовой вашего приемного отца, и в конце концов пришли к выводу, что отправитель как-то связан с Ринвиком Уильямсом. Но ни я, ни вы не задались вопросом, как эти письма вообще попали в руки вашего врага! Мы допустили как нечто само собой разумеющееся, что Ринвик Уильямс оставил шкатулку красного дерева и письма в наследство своему сыну Джорджу.
– Но как они попали к Ринвику Уильямсу? Кому пришло бы в голову, что подобные письма вообще существуют? А бабушка уж тем более никому не сказала бы о них. Удивительно, что она не уничтожила их, хотя именно такое намерение высказывала в письме к моей матери!
Дюпен кивнул.
– Письма, спрятанные в потайном отделении, свидетельствуют, что Элизабет Арнольд опасалась за свою жизнь. Точнее говоря, она опасалась, что Ринвик Уильямс может убить ее. Если Ринвик Уильямс был в Чарльстоне в марте тысяча семьсот девяносто восьмого, что подразумевается в письме к вашей матери, мы можем взять на себя смелость предположить, что смерть Элизабет Арнольд и прибытие Уильямса в Америку взаимосвязаны.
Завтрак в моем желудке как будто разом скис.
– Вы хотите сказать, ее убил Ринвик Уильямс? Но нам говорили, что она умерла от желтой лихорадки.
– Причиной смерти могла быть и болезнь. Но что, если Уильямс присутствовал при этом, а затем ушел, прихватив шкатулку красного дерева вместе со всем содержимым? Когда же он умер, его имущество перешло к сыну. После чего вы получили свое «наследство».
Ознакомительная версия.
