В городе Сянцзы заметно вырос, однако ему казалось, что со временем он еще подрастет. Он стал крепче, сильнее, над верхней губой пробивались усики. Когда ему приходилось нагибаться, проходя в дверь, он ощущал огромное удовлетворение, но ему хотелось быть еще выше. Сянцзы походил на большого ребенка — со стороны это выглядело очень забавно. Рослый парень катит красивую коляску, свою собственную. Рессоры мягко пружинят, ручки слегка подрагивают, кузов сверкает, сиденье сияет белизной, рожок заливается вовсю. Бежать медленно — значит быть недостойным себя и такой коляски! Быстрый бег — не пустое тщеславие, это дело чести. Только в быстром, стремительном беге можно показать свою силу и все достоинства коляски. А коляска и в самом деле хороша! За полгода она научилась понимать своего хозяина: стоит ему повернуться, шагнуть, выпрямиться — она тотчас откликается на каждое его движение и как бы с удовольствием помогает ему.
Между Сянцзы и коляской установилось полное согласие. Когда он бежал по ровным немноголюдным улицам, он мог держаться только за одну оглобельку, и колеса сами с легким шумом катились позади, подгоняя его, словно попутный ветер. Сянцзы бегал быстро и плавно. Когда он довозил пассажира до места, одежда его прилипала к спине и весь он бывал такой мокрый, будто его только что вытащили из воды. Конечно, он уставал, но эта усталость доставляла ему необычайное удовольствие. Он испытывал гордость наездника, проскакавшего несколько десятков ли [9] на прославленном коне.
Иногда смелость граничит с неосторожностью, но Сянцзы был очень осмотрителен. Бежать медленно — значит позориться перед пассажиром, но мчаться сломя голову с риском поломать коляску — тоже не дело. Потому что в коляске — вся его жизнь. Осторожность в сочетании со смелостью придавала Сянцзы уверенность; он считал, что и он, и его коляска несокрушимы.
Эта уверенность Сянцзы проявлялась не только в быстроте бега; теперь он не очень заботился и о том, когда начинать работу. Он знал, что коляска прокормит его, и выходил на поиски пассажиров, когда ему вздумается. Профессия рикши — самое надежное дело в Поднебесной! Его не волновали слухи о том, что в Сиюань снова пришли солдаты, что в Чансиндяне идут бои, что за воротами Сичжимынь хватают людей и заставляют работать на армию, что ворота Цихуамынь закрыты. Вот если бы были закрыты лавки, а улицы наводнены полицейскими и охранниками, тогда Сянцзы не стал бы рисковать, а поторопился бы, как другие рикши, закончить работу. Но слухам он не верил. Сянцзы вырос в деревне и не поддавался панике, как горожане, которые из мухи могут сделать слона. Зато он верил в себя. Если даже с ним что-нибудь и приключится, он все равно вывернется и не даст себя в обиду. Попробуй-ка задень детину с такими широченными плечами!
Вести и слухи о войне приходят обычно тогда, когда начинают подниматься весенние всходы. Для северян колосья пшеницы — символ надежды, штык — символ страха.
С тех пор как Сянцзы купил коляску, прошло полгода. Весенним всходам как раз нужен был дождь. Но дожди не всегда выпадают по нашему желанию, а война обычно приходит вопреки ему. Действительно ли шла война или это были только слухи? Сянцзы словно забыл, что когда-то сам был хлебопашцем; он мало беспокоился о том, какой ущерб принесет война полям, не очень заботили его и весенние дожди. Он пекся лишь о своей коляске — она давала ему горячие лепешки и всякую прочую снедь. Коляска для него была все равно что клочок земли, послушной, живой и драгоценной. Дождей давно не было, слухи о войне множились, но Сянцзы не принимал этого близко к сердцу. Он роптал лишь из-за того, что цены на продовольствие подскочили, — по что тут поделаешь? Сянцзы волновала только его собственная жизнь; к тревогам и волнениям остальных он был безучастен.
Горожане во многом беспомощны, зато горазды распускать самые невероятные слухи. Наговорят вам с три короба только затем, чтобы показать: мол, мы вовсе не глупы и тоже кое-что понимаем! Словно рыбы, напускают пузырей и довольны!
Разговоры о войне всегда вызывают у них особый интерес. Прочие слухи так и остаются слухами. Сколько ни болтай о дьяволе, дьявол не появится. Но слухи о войне в какой-то мере заменяют точные сведения. Пусть они не всегда соответствуют истине, но раз пошли разговоры о войне — значит, война идет. Если говорят: «Скоро начнутся бои», — рано или поздно бои начнутся. Что же касается того, кто с кем воюет и где воюет, тут уж каждый плетет, что взбредет на ум.
Нельзя сказать, чтобы Сянцзы ничему не верил, но люди физического труда, в том числе рикши, хотя и не радуются войне, все же не считают ее таким уж несчастьем. Больше всего войны боятся богачи, боятся за свою жизнь, за свое богатство. Как только до них доходят тревожные вести, они срываются с места и спешат удрать подальше от войны. Но чтобы переехать куда-нибудь, они вынуждены прибегать к услугам многих людей, которые заменяют им ноги и руки, переносят их имущество, перевозят их родичей, детей, жен. В такие дни все, кого кормят руки и ноги, в большой цене. «Цяньмынь, Дунчэчжань!» — «Куда?» — «Дун… чэ… чжань!» — «Полтора юаня, окончательно! Не торгуйтесь! Время смутное!»
Однажды Сянцзы выехал со своей коляской за город. Уже более десяти дней по городу ползли разные слухи, но война, казалось, была еще далеко и не могла так сразу очутиться у стен Бэйпина. Сянцзы не верил слухам. Но в тот день, оказавшись в западной части города, он почуял неладное. На перекрестке улиц Хугосы и Синьцзекоу никто не нанимал рикш, чтобы ехать в Сиюань или в Цинхуа. Он повертелся на улице Синьцзекоу и понял, что рикши боятся выезжать за город. Рассказывали, будто за воротами Сичжимынь отбирают все подряд: арбы, телеги, повозки и коляски рикш.
Сянцзы решил выпить чашку чаю и отправиться в южную часть города. Мертвая тишина царила на стоянке, словно предупреждая о грозящей опасности. Сянцзы не был трусом, однако рисковать жизнью не собирался.
И тут с южной стороны подъехали две коляски: пассажиры, видимо, были студентами. Рикши кричали на бегу:
— Есть желающие отвезти господ в Цинхуа? Эй, кто повезет в Цинхуа?
Никто не отозвался. Одни ухмылялись в ответ, другие сидели, покуривая трубки, и даже не оглядывались.
— Вы что, оглохли? Кто повезет в Цинхуа?
— Я поеду! За два юаня! — как будто шутя, вызвался молодой коренастый парень с бритой головой, видя, что все молчат.
— Идет! Нужна еще коляска!
Парень оглянулся в нерешительности, но охотников больше не оказалось.
Сянцзы понял: за городом опасно. Иначе никто не отказался бы от двух юаней — обычно до Цинхуа платят в десять раз меньше. Он тоже не собирался ехать. Но парень, видно, и впрямь решил заработать свои два юаня, если кто-нибудь составит ему компанию. Сянцзы ему приглянулся, и он спросил:
— Ну что, великан, поедем?
Такое обращение польстило Сянцзы. Это была своего рода похвала, и она как бы обязывала его оказать поддержку смельчаку. К тому же два юаня — сумма порядочная, такая не каждый день перепадает. И Сянцзы решился. Конечно, ехать опасно. Но может быть, они проскочат? Два дня назад болтали, что в Храме Неба полным-полно солдат, но он, проезжая мимо, сам убедился, что это вранье. Вспомнив об этом, Сянцзы подкатил свою коляску.
Подъехали к Сичжимыню. В туннеле никого не было, и на сердце у Сянцзы похолодело. Спутник его тоже приуныл, однако сказал с улыбкой:
— Поднажмем, приятель! Чему быть, того не миновать!
Сянцзы понял, что дело плохо, но за годы работы он привык держать свое слово и сейчас не хотел показаться трусом.
Ворота Сичжимынь остались позади. Ни одна коляска не попалась им навстречу. Сянцзы бежал, опустив голову, не решаясь смотреть по сторонам. Когда подъехали к мосту Гаолянцяо, он осмотрелся: солдат нет. От сердца немного отлегло.
«Два юаня — это два юаня, — думал он. — Трусу столько за месяц не заработать!»
Обычно неразговорчивый, Сянцзы на этот раз решил переброситься несколькими словами с напарником. Вокруг стояла жуткая тишина.
— Поедем проселочной дорогой. На шоссе…
— Да, да! — Тот угадал его мысль. — Проселочной дорогой поспокойнее…
Но не успели они свернуть, как были схвачены солдатами.
Наступило то время года, когда на горе Мяофыншань открывают храмы для жертвоприношений, однако ночи все еще стоят холодные, и в одной рубашке легко замерзнуть. А на Сянцзы не было ничего, кроме старой гимнастерки серого цвета и таких же ветхих военных брюк. Глядя на это драное обмундирование, он вспоминал свою белоснежную рубашку, добротную куртку и синие штаны. Какие они были чистые и какой имели приличный вид! На свете, конечно, есть и более дорогие вещи, но Сянцзы знал, какой ценой они достаются. Горестно косясь на пропахшую чужим потом гимнастерку, он с гордостью думал о своем былом достатке и былых удачах, которые казались ему теперь особенно значительными. Вспоминая о прошлом, он еще сильнее ненавидел солдат. Они отняли у него все: одежду, башмаки, шляпу, коляску — даже пояс! И наградили его синяками, ссадинами и волдырями на ногах. Одежда — это пустое, ссадины тоже скоро заживут, но он лишился коляски, своей коляски, заработанной потом и кровью! Она исчезла сразу после того, как он попал к солдатам в лагерь. Можно забыть все невзгоды и огорчения, но как забыть об этом!
