Человек со славянской внешностью побледнел, но не проронил ни слова.
Куяб. Начало лета
Сердце не обмануло Купавку. Аппах выжил. Помыкался, претерпел за дела свои прошлые, по зубам не раз и не два получил, но выжил. Сперва, конечно, хотели из него жилы повытягивать, но потом, поразмыслив, решили, что, коли присягнет на верность новому князю, пущай живет хазарин, справный вой лишним не бывает. Смирил Аппах гордыню, поцеловал стремя Любомиру, клятву принес.
Теперь он был простым воином в десятке Кудряша — одиннадцатый воин в десятке, как пятое колесо в телеге. Кмети посматривали на хазарина косо, отпускали за спиной скабрезные шутки. Но нож на него никто за пазухой не держал да и зла не таил. Что было, то прошло. А что будет, кто его знает?
Хазарин ходил мрачный и отрешенный, только глаза бешено сверкали. Насмешникам отвечал односложно и часто невпопад: «Сеча рассудит», при этом делал такое зверское лицо, так искренне хватался за рукоять сабли, что всякое желание задирать хазарина пропадало. Мало-помалу от него отстали, даже Кудряш угомонился.
— Грибы он, что ли, жрет?! — недоумевали кмети. — Или от рождения бешеный?
По всему выходило, что от рождения, и сей непреложный факт впечатлял и внушал изрядное уважение. Берсерк, да и только.
С дозволения воеводы хазарин часто пропадал с Гридькой и Вороном — бродил по окрестностям Куяба в долгополой рубахе, выискивая какую-то траву, а то запирался с колдуном в избе и подолгу не выходил. Что происходило за закрытыми дверьми, никто не знал, но судя по вонище, лезущей из всех щелей, — что-то весьма неприглядное. Хазарина не расспрашивали, да он бы и не ответил. Кое-кто утверждал, что Ворон открывает Аппаху тайну какого-то взвара, чтобы мог хазарин тот взвар на пользу славянского воинства пустить. Многие не соглашались, спорили. На кой хазарина-то учить дрянь всякую варить, коли для пользы народной понадобится — Ворон сам пойло сварганит. Другие, кто с ведунскими хитростями знаком, объясняли: кто сварил взвар, тот его и давать должон, а иначе силы во взваре не будет. И делали вывод: раз хазарчика учат, значит, надлежит ему супостатов отравой опоить.
Как бы то ни было, Аппах по повелению воеводы был освобожден от воинских обязанностей. Ходил Аппах в домотканой рубахе, босой, часто его видели беседующим с пнями и деревьями. Лишь короткий кинжал, заткнутый за поясок, да орлиный взор выдавали в хазарине воина.
* * *
Хазарский каганат. Начало лета
Этот лживый ишак, сын шайтана, прыщ на верблюжьей заднице и пожиратель свинины опять обманул бесстрашных охранников-бедуинов. И зачем только благородные витязи пустыни поверили ему, зачем ждали возвращения, зачем послушали подлого слугу, пришедшего с ним в Итиль, — Хосхара, когда тот говорил, что Умар вернется из Персии и осыплет бедуинов величайшими милостями. Где они, эти милости? Разве сидеть в будке на спине ужасного демона с ногами, подобными стволам огромных деревьев, сидеть на цепи, будто раб, — это милость? А когда демон спаривается с ужасной шайтаншей, взгромоздясь на нее сзади, разве наблюдать все это и подпрыгивать на его спине — это милость? А когда слон заваливается на бок, чтобы поворочаться в грязи, биться головой о землю, вываливаясь из будки, — это, что ли, милость? Лживый ишак, сын шайтана, прыщ на верблюжьей заднице и пожиратель свинины сказал неправду, очень сильно обманул бедуинов. За это его следует покарать.
Абдульмухаймин лукавил сам с собой. Он-то прекрасно знал, почему бедуины стали дожидаться Умара. Их сам Абдульмухаймин и убедил. Потому что иначе должен был бы им заплатить или лишиться жизни. Ведь это именно он нанял простых охранников, пообещав им золотые горы.
Начальник стражи каравана с тоской смотрел на звезды, высовывая голову из-под бахромы, свисающей с крыши слоновьей будки, и молился. Слон во сне шевелил ушами, отчего бедуина обдавало прохладным ветерком. Слон то и дело вздрагивал, и будку, укрепленную на его спине, качало, словно лодку на волнах бескрайнего моря. Только море это распростерлось не под, а над... Абдульмухаймин неотрывно смотрел в черную бездну и с надеждой быть услышанным шептал молитву. Он просил Аллаха о том, чтобы тот послал ему скорую смерть, но прежде покарал нечестивого Умара. «Пусть тело его покроется гнойными язвами, пусть левый глаз его вытечет, а правый треснет пополам, пусть чресла его сожрут черви, а язык вывалится изо рта...» Абдульмухаймин повторил свою просьбу девяносто девять раз, и одна из драгоценных блистающих слез Аллаха внезапно пронеслась по небосклону, затем еще одна, и еще... «Аллах услышал, — задрожал от счастья Абдульмухаймин, — конечно же, ведь я сижу высоко над землей, и мои слова быстро долетели к нему...»
Была поздняя ночь. Прошептав слова благодарности, Абдульмухаймин заснул со счастливой улыбкой. Но едва сон завладел им, улыбка стерлась с лица бедуина. Уже несколько ночей подряд бывшему начальнику бывших стражей каравана снилось одно и то же...
Хазарский каганат. Итиль. Начало лета. Сон Абдульмухаймина, увиденный им на спине слона в летнюю ночь, когда с неба падали звезды
Их было числом пятьдесят, гордых витязей пустыни, прокопченных жгучими ветрами. В черных просторных одеждах, с черными тюрбанами на головах они были как вестники смерти. Враги обходили стороной те пути, по которым следовали караваны, охраняемые стражами Абдульмухаймина.
Горделиво шагали слоны с горбами, как у верблюдов, неся тюки с поклажей. Кричали рабы-погонщики... До горизонта расстилались пески. Обманчиво безлюдные, они таили в себе опасность. Черные всадники неустанно охраняли караван. Взлетая на барханы, они озирали бескрайние просторы и вновь спешили к слоноверблюдам, мулам, ослам, погонщикам и купцам...
Караван шел уже много дней и ночей. Но никто не знал куда. То и дело над пустыней возникало гневное лицо Умара. Купец молчал, только хмурил брови и пучил глаза. В такие моменты начинали кричать не только погонщики, которые делали это постоянно, но и спокойные мулы, горделивые слоноверблюды и упрямые ослы. Даже бедуины-охранники кричали от страха, лишь на устах Абдульмухаймина лежала печать молчания, потому что сердце Абдульмухаймина — сердце воина, а воин не выказывает страха.
Минуло не менее сотни дней, когда на горизонте появились река и город, рассыпавший дома на ее берегах. Абдульмухаймин сказал своим воинам, чтобы те поторопили погонщиков, и воины поторопили. Два мула оступились, спускаясь с горы, поломали ноги, и мулов пришлось прирезать. Один осел наотрез отказался ускорять шаг, и осла насмерть забили палками. Четыре слоноверблюда озлобились, что их заставляют спешить, и затоптали троих погонщиков. Слоноверблюды успокоились сами. Тогда Абдульмухаймин понял, что был не прав. Никогда не спеши, даже если показалась цель, к которой стремился многие дни. Но он ничего не сказал своим воинам. Было бы еще большей глупостью виниться перед тем, кто тебя ниже.
В городе царило запустение. Никем не встречаемый караван прошел по безлюдным улицам. Абдульмухаймин заглядывал в дома, но никого не заставал в них. «Что здесь произошло, где же жители этого прекрасного города? — недоумевал он. — Где грязные попрошайки, клянчащие подаяние, где стражники, собирающие въездную подать, где юркие воры, норовящие стянуть, что плохо лежит?»
Караван прошел на базарную площадь, прошел уверенно, непонятно как определив, где она находится. Там и остановился. Абдульмухаймин приказал разбить палатки, что и было сделано.
Разило потом — десятки животных разгорячились на последнем отрезке пути. И еще почему-то пахло кровью и тленом.
Абдульмухаймин не стал спешиваться, направил скакуна в переулок, примыкавший к площади. Не проехав и четверти полета стрелы, он осадил коня. Навстречу валила огромная толпа.
— Я пришел с миром! — крикнул Абдульмухаймин. В ответ раздалось блеянье. Абдульмухаймин присмотрелся и едва не свалился с седла — к нему приближались десятки людей с бараньими головами.
Абдульмухаймин закричал и помчал прочь, но когда он влетел на площадь, она уже была запружена такими же оборотнями. Его стащили с коня и поволокли куда-то. Абдульмухаймин не сопротивлялся, он знал, что сделает только хуже. Когда открывал глаза — там, где должно было висеть солнце, злобно хмурилось лицо Умара.
— Мы люди-бараны, — сказал ему Арачын — предводитель людей-баранов, — а вы, бедуины, по велению моего господина станете людьми-слонами.
И Абдульмухаймину оторвали голову, а на ее место насадили голову слона...
* * *
Абдульмухаймин с криком проснулся. Отер холодный пот. Все так же светили звезды, мерно вздрагивал во сне слон.
— Попадись мне сотник Яростных Арачын, — взвизгнул Абдульмухаймин, — я его...
Это по приказу Арачына их схватили и приковали к слонам, а тех бедуинов, которым не досталось слонов, посекли саблями. Арачын — враг, такой же, как Умар.
