черной пятерней с растопыренными пальцами. Краски совсем свежие — постарался папаня Чампи, этой весной получивший долгий подряд на подновление знаков. «Очень даже денежный отломился подряд, — сказал Чампи, — знаков около двухсот, жаль только, что подновление бывает раз в три года...»
Окованные проржавевшими железными полосами створки ворот, распахнутые настежь вот уже чуть не триста лет, ушли в землю, проем густо зарос травой, на широком каменном мостике над воротами три полукруглых котла на треногах, в которых когда-то горячили смолу, чтобы лить на головы осаждавшим. Котлы тоже проржавели дальше некуда. В проеме виднелась цитадель посреди так же заросшего дикой травой обширного двора — трава росла правильными квадратами, давным-давно пробившись меж мостившими двор плитами. Могучие стены в три человеческих роста, с высокими зубцами, за которыми когда-то укрывались лучники и арбалетчики; прилепившиеся к стенам на равном расстоянии полукруглые башни, такие же зубчатые... Крепость казалась возведенной вчера: ни один камень — серый, огромный, тесаный — не выпал и не зашатался. Старинные мастера постарались на совесть. Кружили байки, что всех камнекладов, всех Архитектов и Анжинеров казнили потом, чтобы не выдали тайн твердыни, — но это байки и есть. Студиозус Балле, писавший к испытаниям как раз рефератий о старых фортециях, говорил, что переворошил в архивах Цеха каменного строения немало исписанных старинным букворядом документов и скажет точно: ничего подобного, все получили щедрую награду от тогдашнего короля, и их имена на протяжении еще многих лет встречались в бумагах...
Все молчали, стоя тесно друг к другу. Как, несомненно, и все остальные, Тарик старательно набирался храбрости: не так просто было решиться на этакое зухвальство, все они с раннего детства наслушались от родителей жутких рассказов и получили строжайшие запреты не то что заходить в ворота, а даже подходить к Серой Крепости на бросок камня, чтобы не стать жертвой кровососных и людожорных привидов, особенное влечение питавших к маленьким детям. А потом, Малышами, Недорослями и даже Школярами взахлеб рассказывали друг другу страшилки вроде той, как один зухвалый Подмастерье все же подошел к воротам ближе броска камня и видел, как между строениями перебегали скрюченные мохнатые фигуры — ясное дело, привиды (вот только никто этого Подмастерья сам не видел, и он всегда был не с ихней улицы, а с которой-то дальней). Так же обстояло и с теми, кто будто бы видел ночью на стенах белые фигуры и полет загадочных огней. (Будучи невелик годочками, Тарик долго простаивал ночь у забора палисадника, пялясь на далекую Серую Крепость, но никогда не видел ничего необычного, так что забросил это занятие.)
Ладно! Ватажник он или нет? Решившись, Тарик пошел в ворота и слышал, как за ним двинулись остальные. Зачем-то старательно считал шаги: восемь, одиннадцать, двадцать...
И ничего не происходило. Солнце светило с безоблачного неба, уже чуточку кренясь к закату; стояла тишина — обычная, покойная, ничуть не «зловещая», не «давящая», как обожают писать сочинители голых книжек. Только дикие пчелы с едва слышным жужжаньем кружили над медоносными цветами росшей там и сям калифены — в точности так, как в диком поле за стенами крепости.
Посреди двора стояла цитадель — последний очаг обороны в случае преодоления врагом стен: высокая круглая башня с узенькими бойницами, усыпавшими ее начиная с высоты двух человеческих ростов. Окружавший ее ров давным-давно высох, края оплыли, узенький перекидной мостик так и опущен какую сотню лет, цепи проржавели, дверь распахнута. Несколько разбросанных по двору строений все до одного с черепичными крышами — в крепостях никогда не бывает деревянных крыш, чтобы не загорелись, когда враг будет швырять внутрь горшки с поджигательной смесью. Кое-где черепица провалилась внутрь. На их глазах в одну дыру влетел голубь, так уверенно, по-хозяйски, что сразу видно: гнездится он тут.
— И что теперь? — спросил Шотан, ничуть не понижая голоса: видимо, не чувствовал такого побуждения.
И в самом деле, что теперь? Тарик ощутил нешуточное разочарование. Нет, он не ожидал здесь увидеть ни чудес, ни диковин (откуда им взяться?), но окружающее было настолько покойным, что рождало нечто вроде внутреннего протеста, ощущение жгучей неправильности: солнце, тишина, старинные каменные дома, башня как башня, заросший травой мощеный двор.
— Входы в подвалы искать — полоумным надо быть, — сказал Байли. — Может, зайдем в тот вон дом, что ближе всех, или в цитадель?
— А зачем? — спросил Чампи.
— Ну, может, любопытное что найдем... — Но его голос звучал безо всякой уверенности.
— Нету там ничего любопытного. То ли жилье, то ли мастерская, самые обычные. Отсюда ж не бежали в панике, спокойно уходили, когда мастерские закрыли. Все свое с собой унесли, было время...
— Да я понимаю, — сказал Байли вроде бы грустновато. — Только ведь ничего любопытного, а столько лет жуткие рассказы бродят...
— Ну, хоть цитадель кругом обойдем, — сказал Тарик, сам не зная, зачем это предложил (но не стоять же как дураки?).
И первым пошел вдоль оплывшего рва, где на дне буйно росли кусты люпиниса.
И остановился с маху. В первый миг его прошила от затылка до пяток неприятная дрожь, но он тут же опомнился: впереди не было ничего удивительного или страшного, просто... Просто увиденное ничуть не походило на все окружающее, триста лет пребывавшее в заброшенности и сонном покое...
Словно грубо проделанная дыра на чистой ткани. Или свежий грубый пролом в безукоризненном заборе...
Посреди заросшего травой и кустарником двора зияла большая продолговатая яма, где могла бы поместиться — только без оглобель — немаленькая габара. Глубиной примерно в половину человеческого роста, дно неровное, бугристое, земля рассыпчатая, ничуть не каменистая — должно быть, копать такую легко. Рядом большие кучи коричневатой земли, самой обыкновенной — она в округе именно такая. Четыре кучи.
Они, переглядываясь недоуменно, подошли к краю и заглянули в яму. Ничего любопытного, кое-где виднеются следы подошв от самых обычных башмаков с низкими каблуками, какие носит превеликое множество простолюдинов — с тупыми носками, это у дворян сапоги (и башмаки) всегда остроносые, каблуки меньше и выше. Сразу ясно было, что на рытье такой ямищи убили часов несколько (все они, за исключением Данки, сызмальства возились
с огородами и понимали толк в землековырянье).
— Вот и любопытное, — сказал Байли. — Как будто тут и не мощено. Иначе непременно подковырнули бы сначала плиты, а ни одной не видно.
— А вокруг цитадели всегда не мощено, — со знанием дела пояснил Тарик. — Мне брат
