— Я не это имею в виду, — подняв брови, ответил доктор. И чуть промедлив, уточнил: — Дело, конечно, хорошее, но по обстоятельствам. А обстоятельства, увы, на сегодняшний день против вас. Можете на даче цветы посадить, например. Но землю не копать! Стараться не нервничать. Валерьянка, пустырник — по мере необходимости. Свежий воздух. Никакого алкоголя. Положение очень серьезное. Надеюсь, вы понимаете. Завтра выпишу вас из клиники под наблюдение участкового врача. Купите аппарат для измерения артериального давления. Контролировать три раза в день: утром, в обед и перед сном.
Вараниев старался внимательно слушать заведующего отделением, но мысли, одолевавшие его две недели, с первого дня пребывания в палате, никуда не делись. Они захватили председателя сразу же, как только вернулось сознание, и ни на минуту не оставляли. Даже когда снотворные препараты заставляли Виктора Валентиновича забыться, мысли материализовывались во сне. Провал съезда, полное фиаско с Великом, исчезновение Аполлона Юрьевича, предательство Шнейдермана, реакция прессы — вот о чем постоянно думал Вараниев. Первыми словами, которые он произнес, были «Найдите Ганьского». Один из помощников, круглосуточно находившихся рядом с больным, сразу же поехал по известному адресу, несмотря на позднее время. Не открыв дверь, Марина сообщила, что супруг в Англии, когда вернется — неизвестно.
Виктор Валентинович позвонил Шнейдерману и попросил прийти, на что второй человек в партии ответил категорическим отказом, объявив о своем решении сложить с себя все полномочия и выйти из партийных рядов. Никаких объяснений не последовало. Демарш Боба Ивановича спровоцировал новый резкий подъем давления в сосудах пациента, после чего срочно собранный консилиум терапевтов и невропатологов постановил отключить телефон в палате.
* * *
— Коллеги, хочу предложить вашему вниманию уникальный случай. Без всякого преувеличения можно сказать, что вам крупно повезло: ничего подобного в мировой медицинской литературе вы не найдете, — произнес профессор Зайцевский следовавшей за ним группе студентов-пятикурсников. — Классическая манифестация большого приступа, но… Я хочу, чтобы вы сами подумали и доказали мне, что течение болезни этого больного можно уверенно назвать из ряда вон выходящим. Сейчас мы посмотрим в глазок: если пациент вне приступа, то зайдем в палату.
Заметно постаревший, но на удивление подвижный «крупнейший специалист» по «синдрому попугая» шагнул к двери, на которой висела табличка с предупреждением: «Без надобности не открывать. По одному не входить. Колющие и режущие предметы не вносить». Первым коснулся дерматиновой обивки гигантский живот Николая Сергеевича, затем лоб — профессор прильнул к глазку, после чего приложил к створке ухо. Через несколько секунд Зайцевский сообщил студентам, что больной в приступе — войти внутрь нельзя.
— Попрошу каждого из вас посмотреть, послушать.
Студенты по очереди последовали указанию.
— Итак, пожалуйста, ваши мнения…
Правильного ответа профессор не получил и, выдержав небольшую паузу, сказал:
— Придется входить. — Он вынул из кармана халата бронзовый, размером с кофейную чашку колокольчик и потряс им. — Моя помощница старая стала — речь только вблизи слышит, но на звон из любого конца отделения бежит, — пояснил Николай Сергеевич. — В прошлом году девяносто пять лет отмечали, из них семьдесят семь в этих стенах прослужила.
Сразу же в коридоре раздались быстрые шаги, и сотрудница клиники, высохшая, но не сгорбленная, остановилась в метре от профессора.
— Ингрид Францевна, пригласите, пожалуйста, трех санитаров.
— Сколько? — приставив ладонь к уху, переспросила старушка.
— Трех, — повторил Зайцевский и для верности показал на пальцах.
Молодые, крепкие санитары ждать себя не заставили. Зайцевский дал последние напутствия пятикурсникам:
— Не смеяться. Стараться не встречаться с больным взглядом. Не высовываться из-за спин санитаров. Вопросов не задавать. Не разговаривать.
Окна в палате отсутствовали. Комнату освещали две маломощные лампочки, дававшие неяркий, но очень насыщенный, цвета желтка деревенской курицы свет. Стены и пол были проложены толстым слоем поролона и затянуты прочной резиной. Посредине помещения и по сторонам стояло несколько каучуковых кукол в человеческий рост. Они были одеты в мужские и женские одежды.
На группу вошедших людей Велик внимания не обратил. Отжавшись от толстой, покрытой мягким ворсинчатым материалом спинки кровати, он висел на вытянутых руках и с периодичностью в несколько секунд совершал резкие, отрывистые движения головой по прямой. При этом беспрерывно повторял одно и то же: «А девок в той бане десятка два, и все как на подбор, Виктор, скажу я тебе! Как на подбор! Любую бери — не прогадаешь! Ножки бритые, гладкие… Что ни грудь — то шедевр! Размер оптимальный, форма идеальная, сама в руку ложится… Я тебе, Боб, так отвечу на это: если тихо все и жена не знает, то можно… А девок в той бане десятка два, и все как на подбор, Виктор, скажу я тебе! Как на подбор! Любую бери — не прогадаешь! Ножки бритые, гладкие… Что ни грудь — то шедевр! Размер оптимальный, форма идеальная, сама в руку ложится… Я тебе, Боб, так отвечу на это: если тихо все и жена не знает, то можно…»
Постояв несколько минут, профессор со студентами оставили комнату. За ними вышли санитары, закрыв дверь на щеколду.
— Ну, коллеги, надеюсь теперь получить от вас ответ на ранее поставленный вопрос, — обратился к будущим врачам Зайцевский, когда все уселись в вытертые кресла, расставленные полукругом в холле перед палатой.
Смелее других оказался долговязый, кудрявый парень в галстуке и старомодных роговых очках, неуклюже сидевших на горбатой переносице:
— Я читал в ординаторской историю болезни пациента. Уникальность случая в том, что до совершеннолетия приступов не было. А мы знаем, что болезнь всегда начинает проявляться к полутора годам. Месяцем раньше, месяцем позже.
Профессор остался недоволен ответом, после чего миниатюрных размеров студентка предположила, что от остальных больного отличает дефект речи.
Зайцевский покачал головой и спросил:
— Неужели вы не заметили ничего необычного во внешнем виде пациента?
— Знаю! — раздался басовитый голос с явным немосковским акцентом. — Дюже похож на Лемина. Неделю назад в Зоологическом музее видел. Я туда на экскурсию зашел, когда по Красной площади гулял. Лежит в костюме в яме под стеклом, сухой, как тарань.
— В Мумияхране, — поправил кто-то из сокурсников.
— Так-так, — оживился Зайцевский. — И что же из этого следует?
— Что следует? — переспросил приезжий — Так, слава богу, он в палате, а не у руля.
— Тьфу ты! — не выдержал «крупнейший специалист». — Ни один из вас зачет не получит, пока я правильный ответ не услышу, — в сердцах добавил профессор.
Настроение студентов упало, наступило минутное молчание. И снова попросил слово долговязый кудрявый медик:
— Я читал в ординаторской историю болезни пациента…
Профессор перебил:
— Да что вы заладили одно и то же?! Ну и что отсюда вытекает? Только то, что вы читали историю болезни в ординаторской, а не на лестничной площадке или в моем кабинете! Дальше что? По существу?
Студент невозмутимо выслушал гневную тираду корифея, после чего попросил разрешения продолжить излагать свою мысль:
— Я хочу сказать, что все симптомы, отраженные в истории болезни, помню. Если сравнивать то, что там написано, с описанием классической картины в учебнике…
Зайцевский во второй раз раздраженно прервал молодого человека:
— Вы можете лаконичнее изложить свою мысль? Способны конкретно ответить на поставленный вопрос?
— Отсутствуют характерные признаки изменения лица! — выпалил студент.
— Наконец-то, — удовлетворенно отметил профессор. — Да, коллеги, именно в том и состоит уникальность данного случая. И то, что вы, молодой человек, сказали вначале о невероятно позднем начале заболевания, тоже можно отнести в разряд уникального.
Зайцевский хотел уже заканчивать занятие, однако один за другим прозвучали несколько вопросов, последний из которых Николай Сергеевич повторил:
— Зачем каучуковые куклы в палате стоят, спрашиваете… А кто мне скажет, что наступает после речевой манифестации у больных большим приступом «синдромом попугая»?
Все тот же долговязый студент в галстуке оказался расторопнее других.
— Совершенно верно, — констатировал профессор, — спрекращением речевых манифестаций к больным приходит агрессия. Вы, молодой человек, на зачет можете не приходить — вы его уже получили.
Корифей достал из внутреннего кармана пиджака блестящую перьевую ручку, открыл блокнот и записал фамилию счастливчика. После чего предложил студентам вновь посмотреть в глазок на двери палаты. Многолетний опыт не подвел «крупнейшего специалиста», и будущие врачи один за другим воочию убедились в правильности ответа своего товарища: Велик кидался на манекены, бил по голове, хватал за волосы, запрыгивал на них и пытался укусить. Безумные, налитые кровью глаза усиливали жуткий вид его перекошенного злостью лица.
