— Представилась возможность, — ответил Блэйн. — И я не стал ждать.
Она включила скорость, и машина двинулась вверх по дороге. Эхо подхватило гул реактивного двигателя, разнося его по всему ущелью.
— Надеюсь, — заметил Блэйн, — ты знаешь, куда едешь. Дорога скоро кончится.
— Не бойся, Шеп, я знаю.
У него не было сил спорить. Он чувствовал полное изнеможение.
И я имею на это право, сказал он себе, потому что двигался в десять или в сто? раз быстрее, чем обычно. Человеческий организм просто не рассчитан на такие перегрузки. Я расходовал энергию со страшной скоростью: сердце колотилось, как сумасшедшее, легкие готовы были разорваться от напряжения, мышцы сокращались в невероятном темпе.
Он сидел и молчал, размышляя и удивляясь, как могло это произойти. Но удивление было формальным, он удивлялся, потому что должен был удивляться; на самом же деле он знал объяснение происшедшему.
Розовый больше не давал о себе знать. Он поискал его и нашел в том же убежище.
— Спасибо, — поблагодарил он.
Это было несколько забавно — благодарить существо, ставшее частью его самого, ведь оно пряталось у него в голове, в его мозгу. И все-таки оно не стало частью его самого, пока еще нет. Хотя уже и не было просто беглецом, укрывшимся в чужом разуме.
Машина неслась вверх по каньону. Свежий, прохладный ветер, казалось, был напоен брызгами прозрачного горного ручья, и от стен ущелья доносился тонкий и нежный аромат сосен.
— Что-нибудь случилось? — спросила Гарриет.
— Я встретил Фредди.
— Ты имеешь в виду Фредди Бэйтса?
— Существует один-единственный Фредди.
— Безобидный дурачок.
— Когда мы встретились, у твоего безобидного дурачка глаза налились кровью, и он вынул револьвер.
— Неужели он…
— Гарриет, — сказал Блэйн, — становится слишком жарко. Лучше высади меня.
— И не надейся, — ответила Гарриет. — Я еще никогда не участвовала в столь забавной игре.
— Мы вряд ли куда-нибудь приедем. Дорога скоро кончается.
— Шеп, может, глядя на меня, в это трудно поверить, но голова у меня работает неплохо. Я много читаю, и больше всего мне нравятся книги по истории. Проклятой истории войн. Особенно я люблю изучать карты боевых действий.
— Ну и что из этого?
— А то, что я сделала одно наблюдение. Я пришла к выводу, что всегда, во всех случаях, необходимо заранее подготовить путь к отступлению.
— Только не по этой дороге.
— По этой, — сказала Гарриет.
Блэйн повернул голову и вгляделся в ее профиль. Нет, она не похожа на хладнокровную, практичную журналистку, хотя такая она на самом деле. И пишет не сентиментальные статейки, не заметки в колонку светских сплетен, а вместе с дюжиной других репортеров, составляющих элиту своей профессии, дает гигантскую панораму «Фишхука» для одной из крупнейших газет Северной Америки.
И несмотря на это, шикарна, словно сошла с обложки модного журнала. Шикарна, но без вычурности, и полна спокойной уверенности в себе, которая в любой другой женщине выглядела бы высокомерием.
Он был уверен, что все, что только можно знать о «Фишхуке», она знает. Ее статьи отличались странной объективностью, можно сказать, даже беспристрастностью, однако и этот необычный для журналиста суховатый стиль она ухитрялась смягчить, добавить в него человеческой теплоты.
Но что из всего этого следует? Зачем она вмешалась в эту историю?
В том, что Гарриет друг, он не сомневался. Он познакомился с ней давно, вскоре после ее приезда в «Фишхук». В маленьком ресторанчике, куда в тот день они пошли обедать, слепая старушка продавала розы. Блэйн вспомнил, как купил ей розу, и Гарриет, вдруг почувствовав себя одинокой и оторванной от родного дома, слегка всплакнула.
Странно. Хотя что теперь не странно, продолжал размышлять Блэйн. Взять тот же «Фишхук», кошмар современности, за сто лет так и не принятый до конца остальным человечеством.
Он попытался представить, как все происходило тогда, эти сто лет назад, когда ученые в конце концов признали, что космос Человеку не под силу, и сдались. Кучка упрямых, самых упорных в своей мечте пошла другой дорогой — дорогой, которой Человек отказался идти или, что одно и то же, с которой он свернул много лет назад и с тех пор неустанно глумился над ней, заклеймив ее словом «колдовство».
Ведь что такое колдовство — чепуха из книжек для детей, бабушкины сказки.
Но всегда были упрямцы, которые верили, по крайней мере, в основной принцип того, что люди называли колдовством, поскольку это не было колдовством в том смысле, который за долгие века приобрело это слово. Скорее, это был закон, такой же непреложный, как и законы, лежащие в основе всех естественных наук. Но, в отличие от них, это была наука, которая изучала возможности человеческого разума и стремилась достичь далеких планет не физически, а лишь силой разума.
Из этой веры, надежды и упорства и родился «Фишхук», [2] названный так потому, что это был рыболовный крючок, заброшенный в космос, давший возможность разуму совершать путешествия туда, куда никогда не попасть телу.
Дорога впереди делала крутой поворот направо, затем снова сворачивала влево, возвращалась обратно и замыкала круг.
— Держись, — бросила Гарриет.
Она резко свернула с дороги и направила машину вверх по пересохшему руслу ручья на одной из стен каньона. Из реактивных сопел с ревом било пламя, надсадно визжал мотор, по колпаку крыши скрежетали ветви деревьев.
— Это еще ничего, — сообщила Гарриет. — Дальше будет пара местечек похуже.
— Это и есть тот самый путь к отступлению?
— Совершенно верно.
А зачем, подумал он, мог Гарриет Квимби понадобиться путь к отступлению?
Она осторожно вела машину по пересохшему руслу, прижимаясь к скале, которая каменной стеной уходила ввысь, в темноту. Из кустов испуганно разлетались птицы, трещали ветви, царапая автомобиль.
Фары осветили крутой поворот, как бы зажатый с одной стороны каменной стеной, а с другой — огромным, размером с сарай, валуном. Машина втиснула капот в пространство между скалой и валуном, развернула задние колеса и медленно, почти ползком, преодолела проход.
Гарриет убрала реактивную тягу, и машина со скрежетом опустилась на гравий.
Двигатель замолчал, и над ними сомкнулась тишина.
— Отсюда пойдем пешком? — спросил Блэйн.
— Нет, немного переждем. Они ведь начнут охоту за нами и подъедут сюда. И по шуму двигателя поймут, в какой стороне мы скрылись.
— Мы поедем прямо на вершину?
— Прямо на вершину, — подтвердила она.
— Ты уже здесь ездила? — поинтересовался Блэйн.
— Много раз. Я знала, что если когда-нибудь понадобится воспользоваться этой дорогой, то делать это придется быстро. Не останется времени раздумывать или возвращаться назад.
— Но объясни мне, ради бога…
— Послушай, Шеп. Ты попал в переплет. Я тебе помогаю выпутаться. Может быть, этого достаточно?
— Конечно, если ты так хочешь. Но ты рискуешь собственной головой. А это не обязательно.
— Мне уже приходилось рисковать ею. Хороший журналист должен быть готов рискнуть головой, когда надо.
Может быть, подумал он, но не до такой степени. В «Фишхуке» полно газетчиков, и почти с каждым из них мне доводилось выпивать. Очень немногих я мог бы считать своими приятелями. И никто — никто, кроме Гарриет, — не стал бы делать для меня того, что делает она.
Чисто журналистским интересом это не объяснишь. И одной дружбой тоже. Тут что-то большее, чем и то и другое вместе.
А если Гарриет не только журналистка?
Она не может быть только репортером. Ее поступками движет что-то другое. Очень любопытно, что?
— В прошлый раз, когда ты рисковала головой, ты рисковала ею для Стоуна?
— Нет, — ответила она. — О нем я знаю только понаслышке.
Далеко, на дне каньона, послышался слабый гул двигателей. Они сели в машину и прислушались. Гул быстро приближался, и Блэйн попытался сосчитать по звуку мчащиеся по дороге автомобили. Ему показалось, что их было три, хотя он не был уверен полностью.
