Смеялись уже втроем. Здорово, когда начальство шутки понимает. Хуже, когда оно такое, как товарищ Фактор со всей революционной и очень серьезной тупостью.
А еще за это время я подумал, что можно так вот запросто спалиться лексиконом двадцать первого века. Как два пальца об асфальт. Ну, вот… Теперь за губой следить надо. И базар фильтровать. Как штандартенфюреру Штирлицу, который пока где-то в Красной армии на посылках бегает как Максимка Исаев.
Мехлис, обождав, пока сестра милосердия скроется в каретном сарае, задал вопрос:
— Так что за слово вы последним употребили про раввинов?
Ого! Начальство перешло с «ты» на «вы». Плохой признак. Посмотрел в светлые честные глаза комиссара и ответил:
— Я сказал, что мне, как свободному от религии человеку, что поп, что раввин — мо-но-пе-ни-суально, — последнее слова сказал по слогам, для особо одаренных.
— Погоди, сам догадаюсь, — сказал комиссар, закатывая зрачки под брови.
Красиво думает. Видать, наш комиссар головоломки любит: сканворды всякие, ребусы, ментаграммы. Тем временем Мехлис потер ладонью подбородок, пару раз кивнул кудрями и промолвил с некоторой растяжкой слов, как будто не совсем был уверен в сказанном:
— Моно — это по-гречески один. Помню. Или по-древнегречески… Могу и попутать: в классической гимназии не учился, а в коммерческом училище этот язык не преподавали. А пенис по-латыни будет… — Тут он весело расхохотался, не договорив фразы. Открыто так засмеялся, заливисто. — От, медицина… — В восторге комиссар, присев, ударил себя ладонями по ляжкам. — Даже мат у вас латинско-древнегреческий. Но и старого взводного фейерверкера [22] тебе с панталыку не сбить, — погрозил он мне пальцем.
Я в это время закончил выпрягать кобылу и стал заводить ее в конюшню.
— Ладно, Георгий Дмитриевич, обихаживай кобылу не торопясь, я скоро к вам загляну, — крикнул мне вслед комиссар. — Посмотрю, как устроились.
— Как это понимать? — спросила меня Наталия Васильевна, когда я вернулся в каретный сарай.
— Что понимать? — не понял я вопроса.
— Эти заигрывания комиссара с нами.
— Перетерпим, милая. Надо перетерпеть. Ты только помни, о чем ты не должна говорить. Ни при каких условиях.
— Я помню, — заверила она меня. — Я не баронесса. У меня не было мужа полковника. И вообще я мещанка необразованная со смешной фамилией Зайцева.
По ее щекам потекли невольные слезы.
Обняв расстроенную женщину, сказал:
— Любимая, так надо. Так надо для того, чтобы ты выжила в этой мясорубке, в которую превращается Россия. И все это очень и очень серьезно. Вопрос жизни или смерти. Я тоже обеспокоен поведением комиссара, но отказать ему от дома не можем. Здесь он наша единственная защита. ПОКА мы здесь.
— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, — сказала она и спрятала лицо у меня на груди, когда я собрался губами осушить ее слезинки.
Потом мы молчали, стоя обнявшись, даря друг другу свое тепло.
Мехлис пришел в каретный сарай через двадцать минут, когда и кобыла была обхожена, напоена и угощена копной свежего сена, и кипяток был уже готов, и Наташа плакать перестала. Он принес с собой цибик [23] черного байхового чая. Цейлонского. В красивой жестяной коробочке Товарищества чайной торговли и складов «Медведев М. П. и наследники». И горсть мелко колотого сахару в синем бумажном фунтике.
— Это вам мой подарок на свадьбу, — сказал комиссар, вываливая это богатство на стол. — Чем богат…
Наталия Васильевна подняла на меня круглые, ничего не понимающие глаза, с трудом удержала готовую упасть на пол челюсть, но промолчала. Умница моя.
Надо было резко менять тему. Что я и сделал, ни секунды не медля.
— Вот сейчас, Лев Захарыч, мы ваши подарки с нашим удовольствием и опробуем, — постарался придать своему голосу торжественное выражение.
И тут же повернулся к Наталии Васильевне.
— Милая, возьмешь на себя труд по заварке этого божественного напитка?
— Конечно, милый, — ответила она немного странным голосом.
Хорошо хоть улыбается.
Мехлис, слава богу, нашего тихого скандала не заметил. Тем более что я тут же загрузил его другой проблемой:
— Лев Захарыч, что-то все же надо делать с названием моей должности. При нынешней революционной моде все вокруг сокращать до начальных слогов уж очень смешна она на слух.
— Согласен, — ответил комиссар, — но в штате полка именно так твоя должность и прописана. И в старой армии она так же называлась.
— А для чего мы революцию делали? — спросил я его в лоб. — Для чего пели «до основанья, а затем мы наш мы новый мир построим»?
— Вижу, у вас уже есть решение этого вопроса, — констатировал Мехлис.
— Есть, — ответил ему, — переименовать эту должность в начальника медицинской службы полка.
— И таким образом поднять ее в классе с коллежского асессора до надворного советника, [24] — засмеялся комиссар.
— При чем тут старые чины, которые уже почти год как отменили? — сделал я удивленное лицо. — Весь вопрос в том, что мне крайне не нравится, когда меня называют пепепупо.
— Ну вы еще не в худшем положении. Вон у Троцкого в Реввоенсовете появился в помощниках замкомпоморде, и то ничего. Не жалуется, — улыбнулся Мехлис.
— Кто-кто? — вмешалась в наш разговор Наталия Васильевна.
— Заместитель командующего по морскому делу, — ответил ей Мехлис, кивнув своими кудрями. — Сокращенно: замкомпоморде. Это еще что… Как вам, Наталия Васильевна, нравится такая организация, как Чеквалап?
Наташа удивленно открыла рот, потом сказала:
— Даже догадаться не могу, что может за этим скрываться.
— Не буду вас томить, — ответил Мехлис, — это всего лишь Чрезвычайная комиссия по заготовке валенок и лаптей при Совнаркоме.
— А лапти зачем? — пришел и мой черед удивляться.
— По новой военной форме Красной армии рядовым в пехоте положены кожаные лапти, по типу малороссийских чеботов. На сапоги кожи не хватает, на ботинки — квалифицированных сапожников, — удовлетворил комиссар мое любопытство. — Вот таким образом и вышли из положения. Как я сам уже понял: при любых потрясениях обувь — самое узкое место в снабжении.
Наталия Васильевна тем временем разлила по кружкам восхитительно ароматный чай, который и на вкус оказался дореволюционного качества. В двадцать первом веке секрет изготовления такого чая был уже утерян.
Пили по-крестьянски, вприкуску. Зажимаешь между зубами кусочек колотого сахара и протягиваешь сквозь него чай. Без странных звуков не обходилось. Чувствовалось, что все мы трое так чай с детства пить не привыкли. Что если и пили с сахаром, то внакладку. Но в данном случае это было бы слишком транжиристо.
— Только блюдечка нам не хватает для полного счастья, — заявила сестра милосердия, явно пытаясь пошутить.
— С блюдечка будет по-купечески, — возразил я ей. — В наше время такая манера пития чая может быть рассмотрена как контрреволюционная. Тем более в присутствии комиссара бригады и большевика.
Мехлис оторвался от кружки и заметил:
— Ехидный ты мужик, Георгий Дмитриевич. Тяжело тебе будет по жизни. Хорошо ты на меня нарвался — я шесть лет артиллеристами командовал. А многие, те, что из босяков в командиры вышли, относятся к своим должностям ох как серьезно, шуток не понимают, да и обидчивы чрезмерно. Ты это учти на будущее. Кстати, ты так и не сказал, зачем потребовалось перекрестить свою должность? Уже немного зная тебя, я подозреваю, что в этом предложении есть и второе дно.
С сожалением я поставил кружку на стол — там оставалось больше половины душистого напитка — и внес предложение:
— В первую очередь чтобы среди бойцов было уважение к должности. А какое уважение к пепепупо?
— А начмедслуп, по-твоему, уважения вызовет больше? — ехидно улыбнулся Мехлис.
