Прошло десять лет терпения — а Атрамир все еще не стал даже уважаемым учеником. А гордое звание чародея все отодвигалось и отодвигалось куда-то в будущее.
Волхв вздохнул, набрал под навесом хвороста, отправился к очагу, высек огонь, дал дровам немного разгореться, кинул в огонь подсохшие глиняные комки, уселся в плетенное из лозы сиденье и откинулся на спинку. Прошептал заклинание, отводящее дым в сторону, в дверной проем. Расстегнул пояс, снял меч, стянул с себя куртку. От яркого пламени шел ощутимый жар, прыгающие языки пламени завораживали. Так бы смотрел и смотрел…
Но вскоре из очага потянуло ароматом печеного мяса — комки потрескались, из щелей заструился пар. Атрамир торопливо погасил огонь заговором общего сна и, пока яство не пересохло, выкатил его из очага. Выждал еще немного, чтобы остыло, потом взял комок поменьше и вышел с ним из дома, усевшись на берегу озера. Разбил глину о колено, развернул листья ревеня и стал есть, любуясь красотой природы, вдыхая запахи цветущих растений и прохладу воды, внимая шелесту камышей и веток — и закусывая все это пряным мягким мясом.
Вокруг тут же собралась стайка мышей, во главе которой возвышался гибкий горностай — напоминающий худобой и черными глазками одного из альвов; слетелись удоды, сороки и кулики, копошась чуть ли не под ногами юноши. Знали, что и на их долю от угощения обязательно толика перепадет.
Так Атрамир и поужинал. Кусочек себе в рот, кусочек горностаю в зубы, кусочек пернатым в клюв, косточки с хрящами — мышам на развлечение. Покончив с едой, волхв напился едкого шипучего кваса, настоянного на репе с медом, и взялся за шлем. Сделанный из аккуратно подрезанных и гнутых вокруг его головы костей, заговоренный для прочности на трех водах — ключевой, живой и мертвой, на трех светилах — на полнолуние, на полдень и на ледяном сумраке, и на парной крови, шлем имел форму человеческого черепа — указывая, что носящий его воин не хищник, ищущий чужой смерти, а целитель, готовый оказать помощь. И хотя в поединках, понятно, крепко доставалось всем — лекарей противники все же стремились уберечь от гибели. Тем более что, по обычаю, после сечи они должны были лечить врагов так же старательно, как своих сородичей.
Однако шанс получить удар дубиной или мечом по макушке имелся — и потому волхв старательно проклеивал свою защиту изнутри войлоком, слой за слоем, стремясь добиться со всех сторон равной толщины, иначе сидеть будет криво, натирать или сползать.
За работой быстро истаял остаток дня, и ближе к сумеркам в камышах под плакучей ивой послышался тяжелый плеск.
— Нет у меня никаких гребней, — недовольно отозвался Атрамир, не отрываясь от дела. — Плыви отсель, речное племя.
— Эка ты какой грозный! — Плеск прекратился. — Я ведь ничего и не спрашивала, добрый молодец.
— Не, не молодец я тебе, водяная дева. Холодные вы, как лягушки. — Атрамир передернул плечами. — Мир тебе, плыви спокойно.
— Как это мы холодные?! — Камыши опять плеснули, зашелестели. Возле них на берегу выросла тень. — Ты, мыслю, и не видел нас ни разу! Чужими слухами кормишься!
— Мокрые, холодные, скользкие… Нет, дева, плыви отсюда. Не заморачивай. — Молодой волхв повернулся к возникшей тени спиной.
— А гребешка ты здесь не видел? — вкрадчиво поинтересовался женский голос. — Вроде как на берегу вечор обронила.
— Даже голос зябкий… — передернул плечами Атрамир. — Представляю, сколь сама холодная.
— Вранье все! Не холодные мы! — обиделась озерная незнакомка.
— Да, как же! — через плечо ответил молодой волхв. — Все время в озере ледяном сидите — и не холодные?
— В воде живем, да не мерзнем. Потому как кровь наша горячее. Еще потеплее ваших девок будем!
Атрамир в ответ только недоверчиво хмыкнул, закладывая в нутро шлема еще одну полоску войлока.
Рядом прошелестела трава. Ему на плечи опустились мягкие ладони, сблизились на шее, скользнули под ворот рубахи, разошлись по груди.
— Ну и как, смертный? — шепнула в самое ухо водяная дева. — Скажешь, холодные?
— Долго на берегу стояла, вот и согрелись, — покачал головой волхв. — Верно, еще и растерла. Внутри же, мыслю, ты вся холодная.
— А если… — Девица наклонилась, крепко поцеловала молодого человека в губы, поиграв у него во рту языком. — Теперь поверишь али опять холодной сочтешь?
— Губы, они тоже снаружи, — тихо возразил Атрамир. — И дыханием греются. А какова ты внутри, все едино понятно.
— Ах так… — недовольно вдохнула и выдохнула девушка, взяла его ладонь и положила себе на внутреннюю поверхность бедра. — Что, и здесь холодная?
— Так ведь сразу и не поймешь… — опустил шлем молодой волхв, легкими движениями проверяя теплоту бедер водяной гостьи, скользнул пальцами чуть выше, в более горячее место, остановился, слегка подрагивая ладонью.
Девушка тихонько ойкнула, и Атрамир поспешил привлечь ее к себе, обнимая свободной рукой за плечи, крепко и жадно поцеловал, продолжая нежно тревожить лоно. Незнакомка с силой вонзила пальцы ему в плечи, едва не прорвав ногтями ткань рубахи, чуть откинулась, закусив губу и постанывая. Молодой человек, пользуясь моментом, рванул завязки штанов, снова привлек гостью за плечи, поднялся с чурбака, прижимая девушку к себе и не прекращая ласкать ее.
— Да хватит уже, убедился… — жарко выдохнув, произнесла речная гостья. Но Атрамир проник чуть глубже, и она опять охнула, вцепившись в плечи, поморщилась и простонала: — Нешто еще не убедился?!
— Горяча, да не вся… — Волхв опустил речную деву на траву, мигом сорвал с себя рубаху. — Телом-то какова?
— И какова? — откинула руки над головой гостья.
Атрамир накрыл ее собой, касаясь обнаженной грудью сосков, покачался из стороны в сторону, играя с ними, опустился ниже, соприкасаясь уже и животом, поцеловал плечи, ключицы, шею, сдвинулся вниз, а потом вверх, соприкасаясь с горячим лоном уже не пальцами, а окаменевшей плотью.
— Ты чего это делаешь, охальник бесстыжий? — резко посмотрела ему в глаза незнакомка. — Нешто не напроверялся?
— Нет! — рывком вонзился в нее молодой волхв, и речная дева вскрикнула, выдирая пальцами раскинутых рук траву, выгнулась всем телом ему навстречу, едва не сбросив, и тут же опустилась, обхватила ногами, жарко дохнула в лицо, громко застонала и снова ринулась навстречу его новому толчку, обняла, стала целовать — и ее непривычно страстное горячее безумие стало затекать в разум Атрамира, выжигая собственные желания и заставляя снова и снова стремиться вперед, к единению, к близости, к полному слиянию тел, чувств и желаний. Он больше не мог размышлять над своими поступками, он лишь бессильно купался в горячей сладости, позволяя телу делать то, что оно умело и желало, пока очередной рывок к заветной цели не разлился блаженством по его чреслам, разуму и воле.
