Кажется, я понимаю, к чему он клонит:
— А поскольку Ситала так молода…
— Нет-нет, ты ошибаешься, — перебивает меня Морагу. — Тело-то у нее новенькое, но дух — он такой же древний, как у Консуэлы.
— И потом она тоже станет причиной множества неприятностей?
Шаман пожимает плечами:
— Подобное можно сказать о любом, в том числе и о нас, коли на то пошло. Но не о том речь. Насколько я могу судить, Ситала обладает чистотой. Целеустремленностью, что ведет ее стезями красоты, с которых сбилась ее сестра.
— И ты это понял, постояв рядом с ней несколько минут?
— Шаман — помнишь? — тычет Морагу в себя пальцем.
— Как скажешь, — подмигиваю я ему, подначивая.
Морагу, впрочем, на уловку не ведется.
— Думаю, ты можешь ей доверять. Она выполнит твою просьбу без всяких фокусов Коди. — Он внимательно смотрит на меня и добавляет: — Только сдается мне, не собираешься ты ее ни о чем просить.
— Напротив, прямо сейчас у меня появилась парочка идей, — отвечаю я.
Нашу беседу прерывает планирующая ворона. Не издав ни звука, она садится на один из побегов фукьерии — тот под ее весом угрожающе прогибается — и, поглядывая на нас, покачивается вверх-вниз на своем насесте.
Морагу смотрит на ворону, затем оборачивается ко мне:
— Она у твоего дома, в лощине за трейлером, где у тебя огородик.
Я спрашиваю у птицы:
— В каком она настроении?
Несмотря на вновь обретенный опыт, разговаривать с вороной мне немного неловко. А ту мое замешательство явно забавляет — похоже, она уловила мое настроение.
Птица принимается чистить перья, и шаман сообщает:
— Выглядит очень грустной. По слухам, собирается все бросить и удалиться в призрачные земли.
Я не свожу с вороны глаз, и она, уставившись на меня, принимается хлопать крыльями. Ее посыл настолько очевиден, что мне даже не требуется перевода: «Беги со всех ног, придурок, если хочешь ее застать!»
Я оборачиваюсь к Морагу, и тот кивает:
— Давай! Если твоя лисолопочка удерет, тебе ее уже никогда не сыскать.
Я пускаюсь рысцой. И впервые, сколько пользуюсь этой горной тропинкой, не обращаю внимания на окрестности. В голове моей отдается эхом предупреждение: если я не застану ее, больше никогда не увижу.
Поворот к лощине за трейлером показывается раньше, чем я предполагаю. Я кубарем скатываюсь по узкой тропинке вниз и замираю, завидев лисицу с рожками антилопы на скамейке Опоссума. Оторвавшись от созерцания пустынных пейзажей в долине, она оборачивается, и у меня словно камень падает с души.
— Прости, — произношу я.
Я не вдаюсь в объяснения, почему так повел себя. И даже не пытаюсь как-то оправдаться. Опоссум наставлял меня на этот счет еще давным-давно, только за долгие годы я успел подзабыть его урок.
«Ни одна женщина в мире не захочет выслушивать твои дурацкие объяснения, почему ты так поступил», — говорил он. «Им важно знать только, что ты сожалеешь о содеянном или сказанном и скорее умрешь, чем еще раз сотворишь нечто подобное. Послушай старого отшельника», — убеждал он. Парочка разводов и целая куча развалившихся отношений, вернее, размышления о том, почему же все так сложилось, помогли мне все-таки постичь эту истину.
Лисица ждет продолжения моей речи.
— Я допустил ошибку. Не стану клясться, что подобного никогда больше не повторится, но даю зарок: буду изо всех сил стараться не сморозить такой глупости снова.
Она склоняет набок голову, ожидая дальнейших слов, однако их запас у меня иссяк.
Мне кажется, проходит целая вечность, прежде чем лисица обращается в рыжеволосую женщину, которую я бесконечно рад видеть. Она сидит на корточках, голова все так же склонена набок.
— Так ты понял, почему я разозлилась? — спрашивает Калико.
Я киваю:
— Я пренебрег твоим мнением.
— И ты знаешь, почему так повел себя?
— Наверно, просто не подумал, — развожу я руками.
— Иди сюда, — говорит она и хлопает ладонью по скамейке.
Я усаживаюсь рядом, и Калико чуть отодвигается и поворачивается ко мне лицом. Я смотрю на нее.
— Пожалуй, все как-то запуталось, — начинает она. — Тебе изрядно досталось в последнее время. Как себя чувствуешь?
— Сгораю от стыда.
— Да? Громы великие, из-за чего? — искренне удивляется Калико.
— Я годами жил наполовину в ином мире и наполовину в реальном. Даже сосчитать не могу, сколько моих хороших знакомых оказались майнаво! Черт, да сама вспомни, я поначалу не верил, что ты — настоящая! Меня тогда так впечатляла собственная внезапно открывшаяся способность вызывать прекрасные видения, каким я тебя считал. То есть какая ты есть. Тьфу ты! В общем, ты поняла, о чем я.
Она улыбается, и я быстренько излагаю свои незатейливые мысли дальше:
— Словом, все это время майнаво и обитатели резервации вовсю потешались надо мной. Ранимым я себя не считаю, но притворяться, будто в восторге от происходящего, не могу.
— Но они смеются не над тобой, — качает головой Калико. — Они смеются вместе с тобой.
— Только мне что-то невесело.
— Майнаво ни за что не стали бы над тобой потешаться. Они считают тебя своим Арбитром.
— По-моему, это бред какой-то! — отмахиваюсь я, в сердцах отковыривая щепку от скамейки.
— Они не спрашивали бы твоего совета, если бы не воспринимали тебя всерьез. Поверь мне, кузены и кикими стоят друг друга, когда дело доходит до приколов. Ты на самом деле им нужен.
Она старается приободрить меня. Иначе ее слова я расценить никак не могу.
— Ладно, — мне приходится сделать над собой усилие, чтобы хоть отчасти признать ее правоту.
Калико качает головой:
— Ты должен мне поверить.
— Да верю я, — я продолжаю потихоньку разрушать скамейку.
— Но так и будешь терзаться из-за выдуманной ерунды.
Я пожимаю плечами. Пожалуй, она знает меня даже лучше, чем я сам.
— Значит, стыд… И это все, что ты испытываешь?
— Ты это к чему?
— Ну, вдруг ты еще и злишься. Самую капельку.
— Злюсь? На кого?
— На меня.
— Да с чего ты взяла? — кажется, я чего-то не догоняю.
— Минуту назад ты сам сказал, что гордился мощью своего воображения и даром визуализации, когда думал, будто я часть твоего флешбэка или чего там еще. Может, ты жалеешь, что я не твоя иллюзия? Тогда тебе удалось бы заставить меня сразу согласиться с тобой.
Я улыбаюсь и качаю головой:
— Ах, милая! Даже когда я считал тебя порождением своего воспаленного разума, ты была такой волевой… И другой тебя мне никогда не было нужно! За кого бы там меня ни держали, я никогда не буду высокомерным типом, мнящим, будто все кругом обязаны ему подчиняться. Поэтому меня выводит из себя вся эта фигня с причислением меня к каким-то Арбитрам.
— А что в этом плохого? Арбитр — это просто тот, кто выслушивает обе стороны и затем дает совет, который всех устраивает.
Я мысленно парирую ее замечание, что, вероятно, отражается на моей физиономии. И чуткая Калико обращает на это внимание:
— Что?
— В общем… Именно так я и вел себя в истории с Сэмми. Пытался найти ненасильственное решение, которое удовлетворило бы всех.
Калико берет паузу. А потом вздыхает и говорит:
— Знаешь что? А ведь ты прав. Я дала волю своему гневу. — Она опускает глаза и добавляет: — А еще немножко ревновала тебя к мисс Черновласке.
Я беру прекрасную лисолопу за подбородок и смотрю ей в лицо:
— Но все равно я должен был выслушать тебя.
Она улыбается и придвигается ко мне:
— Ага, должен был!
— Я скучал по тебе.
От ее нарочито скромной улыбки веет неприкрытым вожделением.
— Ну еще бы. Лучше меня у тебя в жизни никого не было!
— Эй, по моим расчетам, ты должна была сказать, что тоже по мне скучала.
Я сижу на скамейке, скрестив ноги, и Калико, незаметно подбираясь все ближе и ближе, в конце концов оказывается у меня на коленях. Наши лица разделяют несколько сантиметров.
— Может, нам стоит начать сначала, — шепчет она.
