— Я сообщил Найтингейлу, что никакой собаки не было.
— Ну тогда пойдемте навестим любознательную соседку, — предложил он. Очевидно, тоже заметил лицо в окне, когда мы заходили.
У входной двери над звонками был установлен домофон. Не успел Найтингейл нажать на кнопку, как раздался писк, дверь открылась, и голос в решетке домофона произнес: «Заходите, пожалуйста». Еще один сигнал — и вторая дверь тоже открылась. За ней обнаружилась лестница — пыльная, но в целом довольно чистая. Мы стали подниматься и тут услышали лай маленькой собачки. Дама, встретившая нас наверху, не закрашивала седину фиолетовой краской. Откровенно говоря, я плохо себе представляю, как выглядят волосы, выкрашенные фиолетовой краской, и почему вообще считается, что это хорошо. У нее не было ни митенок, ни стада кошек — но что-то в ее облике подсказывало: в недалеком будущем, возможно, появится и то и другое. Однако пока она казалась очень высокой и подтянутой для пожилой леди и ничуть не выглядела дряхлой. Она назвалась миссис Ширли Пэлмарон.
Нас пригласили в гостиную — судя по мебели, последний раз перестановка здесь была где-то в семидесятых — и предложили нам чаю с печеньем. Пока хозяйка суетилась на кухне, собака — короткошерстный бело-коричневый метис терьера — виляла хвостом и без конца лаяла. Похоже, никак не могла понять, кто из нас двоих представляет наибольшую угрозу, — а потому вертела головой, глядя то на меня, то на Найтингейла, и не умолкала ни на секунду. В конце концов инспектор направил на нее указательный палец и прошептал что-то себе под нос. Животное тут же улеглось на бок и уснуло.
Я глянул на Найтингейла, но тот только молча приподнял бровь.
— Тоби уснул? — спросила миссис Пэлмарон, заходя в гостиную. В руках у нее был поднос с чаем. Найтингейл тут же встал, чтобы помочь ей примостить его на журнальном столике. Подождал, пока хозяйка сядет, только потом вернулся на свое место.
Тоби дернул лапой и заворчал во сне. Окончательно успокоить эту собаку могла, наверное, только смерть.
— Очень беспокойный пес, верно? — проговорила миссис Пэлмарон, разливая чай.
Теперь, когда Тоби лежал относительно тихо, я огляделся вокруг и подумал, что эта квартира мало похожа на дом собачницы. На камине в рамках стояли фотографии мистера Пэлмарона и, вероятно, детей — но никаких кружевных салфеток и ситцевой обивки. На диване не было ни шерстинки, собачья корзина у камина также отсутствовала. Я достал блокнот и ручку.
— Это ваш пес? — спросил я.
— О господи, нет, конечно, — сказала миссис Пэлмарон. — Он принадлежал мистеру Скермишу, бедняге, а теперь вот я взяла его к себе. Он вообще-то хороший, если к нему привыкнуть.
— Он появился здесь до гибели мистера Скермиша? — спросил Найтингейл.
— О да, — с облегчением призналась старая дама, — видите ли, Тоби у нас скрывается от правосудия. У него тут политическое убежище.
— И какое же преступление он совершил? — поинтересовался Найтингейл.
— Его разыскивают за нанесение тяжких телесных повреждений, — ответила миссис Пэлмарон. — Он укусил человека. Прямо за нос. Даже полицию вызывали.
Она глянула на Тоби — тот во сне увлеченно гонялся за крысами.
— Так-то, дружок, — сказала она, — если б я тебя не приютила, светила бы тебе тюрьма, а потом и усыпление.
Я связался с участком в Кентиш-тауне, оттуда меня соединили с участком Хэмпстеда, и там я узнал, что да, действительно, был такой вызов: перед самым Рождеством в парке Хит собака напала на человека. Потерпевший не стал подавать заявление. Больше никакой информации по данному случаю не было, но мне сообщили имя и адрес пострадавшего: Брендон Коппертаун, Дауншир-хилл, Хэмпстед.
— Вы заколдовали эту собаку, — сказал я, как только мы вышли на улицу.
— Совсем немного, — ответил Найтингейл.
— Так, значит, магия существует. Но тогда получается, вы… кто?
— Волшебник.
— Как Гарри Поттер?
Найтингейл вздохнул.
— Нет, — проговорил он. — Не как Гарри Поттер.
— В каком смысле?
— Я не плод писательского воображения, — был ответ.
Сев обратно в «Ягуар», мы направились на запад. Объехали по южной окраине Хит, потом свернули на север и стали подниматься на Хэмпстед. Верхняя часть его склона представляет собой лабиринт узких улочек, сплошь забитых «БМВ» и разными джипами. Стоимость домов исчисляется в семизначных цифрах. Если здесь и есть место безнадежному существованию, то оно, скорее всего, связано с вещами, которые нельзя купить за деньги.
Найтингейл оставил машину на парковке для жильцов, и мы принялись подниматься по Дауншир-хилл в поисках нужного дома. Им оказался один из величественных викторианских особняков, расположенных на северной стороне дороги. Очень красивый дом, в готическом стиле, с эркерами и ухоженным садом вокруг. Дом был двухквартирным, но, судя по отсутствию домофона, целиком принадлежал Коппертаунам.
Подойдя к входной двери, мы услышали детский плач — монотонный писклявый вой, который обычно учиняет младенец, твердо вознамерившийся поплакать как следует и способный заниматься этим целый день напролет. В таком шикарном доме я ожидал увидеть няню или, по крайней мере, экономку — но женщина, которая открыла нам дверь, выглядела совершенно измученной, ни горничные, ни экономки такими не бывают.
Августа Коппертаун, лет тридцати или около того, была высокой светловолосой датчанкой. Последнее стало нам известно почти сразу — она не замедлила упомянуть свою национальность в разговоре. До появления ребенка у нее была подтянутая, спортивная фигура, но роды сделали свое дело — бедра раздались, на ляжках отложился жир. Эти обстоятельства она тоже упомянула, и тоже почти сразу. И во всем этом, по ее глубокому убеждению, были виноваты англичане, которые не поддерживают в своей стране высокие стандарты сервиса, достойные уважающей себя скандинавской женщины. Не знаю, что она имела в виду, — может, датские роддома все как один оборудованы спортзалами.
Августа принимала нас в столовой, куда вела проходная гостиная. Здесь был светлый деревянный пол и стены, отделанные вагонкой, — честно говоря, такое количество некрашеного дерева радует мой глаз исключительно в сауне. И, несмотря на все усилия хозяйки, присутствие младенца уже начало сказываться на стерильной чистоте и образцовом порядке этого дома. Под массивный дубовый сервант закатилась детская бутылочка, а на стереосистеме «Бэнг и Олафсен» валялись скомканные ползунки. Пахло прокисшим молоком и детской рвотой.
Младенец лежал в своей кроватке за четыре сотни фунтов и орал без умолку.
