Он подпоясался банным полотенцем (изготовленным на заказ) и изящно шагнул в прихожую. Сделал большой вдох, принимая как можно более устрашающие размеры, и широко распахнул дверь.
– Дрожит мой зад, с ума сводя девчат! [50] – пропел Эрвин Каммербанд, вставая в героическую позу.
Ни одна из стоящих за дверью женщин не была Хеленой, кроме того, широкая улыбка одной из Не-Хелен обнажала стальные зубы. Их было четверо – или, скорее, трое сзади, а одна впереди. В атаманше – или божественной амазонке – Эрвин с прискорбием узнал Марию Ангелику «Полли» Крейдл.
– Если это правда, я нахожу это весьма… странным и пугающим, – произнесла она.
Эрвин Каммербанд всей душой надеялся, что хорошо завязал полотенце, потому что отчетливо ощущал в районе паха неприятное сжатие. Три женщины показались ему, выпускнику престижного университета, пугающе знакомыми. Три грайи. Три парки. Девой была, очевидно, Эбби Уотсон (Господи помилуй!) с мужниным багром в руке, матерью – Гарриет Спорк, отставная подружка гангстера, ушедшая в монастырь отмаливать грехи, а теперь явно возобновившая бандитскую карьеру, ну, а старухой – зубы! О боги, что за зубы! – Сесилия Фолбери из «Гартикля». Эрвин остановил полный надежды взгляд на Полли Крейдл, маленькой, очень напряженной и… неумолимой. В одной руке она скромно, стараясь не привлекать лишнего внимания, держала очень большой пистолет – старинный, в хорошем состоянии, причем из него, похоже, недавно стреляли. Эрвин Каммербанд невольно подумал о двух покойниках, найденных в квартире Эди Банистер, и последнем сообщении от Родни Титвистла о смерти самой Банистер.
Нет. Это не грайи. Это хуже. Трикотезы! – гаркнул кто-то у него в голове. Безумные вязальщицы, что присутствовали на всех казнях и вязали, вязали шарфы из волос покойников. Беги, Эрвин! Спасайся!
Однако Каммербанду не пристало спасаться бегством из собственного дома. Истинный Каммербанд должен стоять до последнего. Особенно когда дуло револьвера «Уэбли Мк VI» упирается в громадное брюхо, представляющее собой легкую мишень даже с дальней дистанции, а уж на таком близком расстоянии и подавно.
Эрвин Каммербанд глядит на трех чрезвычайно решительных женщин и на неумолимую хозяйку своры, холодея и съеживаясь от ужаса. Он бросает взгляд вниз, на свое полотенце.
– О, – жалобно выдавливает он.
– Мистер Каммербанд, – мурлычет Полли Крейдл, – не соблаговолите ли пройти с нами?
Где-то в глубине квартиры лежит беспроводная тревожная кнопка, которую он всегда носит в кармане. Она водонепроницаемая и даже оснащена специальном ремешком для ношения в душе, но ужасно мешает намыливаться и – поскольку разработали ее не «Эппл» и не «Сони», а Минобороны, – выглядит отвратительно. Посему в данный момент она недоступна, хоть он и менял на днях батарейку. Эрвин еще раз бросает взгляд на багор с гравировкой «УОТСОН» на рукояти и холодеет – пуще прежнего, – догадываясь, что это может сулить лично ему.
Эбби Уотсон пепелит его гневным взглядом.
Эрвин Каммербанд вздыхает и послушно следует за дамами.
– Ваша фатальная ошибка, – начинает Полли, когда они приезжают в дом у парка Хэмпстед-Хит, – заключается в неправильной оценке своего положения относительно врагов, к числу которых, ввиду вашего недавнего нападения на Джошуа Джозефа Спорка, я теперь принадлежу. Вы, как и полагается участникам тайного заговора, одержимым жаждой наживы, убеждены, будто вы и ваш очаровательный друг Родни Титвистл – люди безнравственные.
Мерсер Крейдл сидит за письменным столом в другом конце комнаты, потягивает чай и наблюдает за сестрой в деле. Поблизости устроились зловещим полукругом трикотезы. Сесилия Фолбери заняла самое большое посадочное место, деревянное кресло-качалку, приглянувшееся ей своей нарочитой неуместностью на допросе. Она пьет чай, громко втягивая его сквозь металлические зубы. К книжному шкафу в дальнем конце комнаты прислонился высокий широкоплечий мужчина в длинном черном пальто. Он в тени, однако в абрисе лица без труда угадывается Самый Разыскиваемый Преступник Великобритании. При этом в нем чувствуется какая-то… собранность. Парень повзрослел.
Кресло, в котором сидит сам Эрвин, – дорогое, с цветочной обивкой. Очень удобное. Ему позволили не снимать полотенце и для тепла даже выдали плед.
Полли Крейдл продолжает:
– Вы полагаете, что вашей низости нет предела. Эта убежденность дает вам ощущение безнаказанности. Вам нравится верить, что в этой ситуации вы – если позволите выразиться столь примитивно – плохие парни. Кроме того, вы тешите себя мыслью, будто ваши дурные деяния – которые приятны вам едва ли не до мурашек – вызваны суровой необходимостью и потому оправданы. Без них, пожалуй, действительно было бы не обойтись, но это не отменяет того факта, что они – зло, а значит, в каком-то смысле, и вы тоже. Вы взвалили на себя это бремя ради благополучия страны и мира, вы жертвуете чистотой собственной души ради спасения человечества. Это достойно восхищения.
– Такой ход мысли делает нас… – Полли обводит рукой комнату. – …хорошими ребятами. Мы слегка сбились с пути, но вообще-то добры и благородны. Как следствие, вам не страшно находиться с нами в одной – очень тихой, очень уединенной – комнате. Вам кажется, что вы в безопасности.
Она улыбается, затем шикает на собаку, которую Эрвин Каммербанд уже заметил ранее: та вцепилась в некий предмет, торчащий из саквояжа на полу. Гарриет Спорк подбирает саквояж с пола и начинает рассеяно выкладывать вещи на стол. Резиновый фартук. Медицинские трубки. Эрвин Каммербанд чувствует, как внутри у него что-то резко ухает вниз. Полли Крейдл кивает – мол, спасибо, – и продолжает речь:
– Штука в том, Эрвин – вы ведь не против, что я называю вас Эрвином? – штука в том, что на самом деле вы с Родни – люди неплохие. Вы не нарушаете закон просто так, из прихоти, не злоупотребляете властью. Вы не держите зла на других людей. Вероятно, вы ждете, что сейчас я скажу, будто тоже ни на кого не держу зла. Увы, увы. Вы сознательно отправили моего возлюбленного на пытки. Подобные вещи я принимаю на свой счет, Эрвин. Могу ли я добавить – inter alia [51] – что пытать кого-либо чужими руками даже постыднее, чем делать это самому?
Далее из саквояжа извлекаются: полпачки медицинских перчаток. Марля. Корпия. Лейкопластырь. Дистиллированная вода. Спирт. Диковинные ножницы с загнутыми концами, напоминают садовые, какими срезают виноградные кисти, но в действительности имеют иное, сугубо медицинское предназначение. Сесилия Фолбери нагибается, достает кусок мягкой пластиковой трубки, замеряет ее рукой, откусывает лишнее и замеряет вновь. Так-то лучше.
Гарриет Спорк вздыхает. В груде принадлежностей чего-то не хватает. Как же так? Собака, что ли, стянула? Такая элементарная вещь, не могли же они забыть… Да где он?
Положение спасает Эбби Уотсон.
– Бастион! Фу!
Несносная псина. Вот же он! Жгут. Эбби Уотсон кладет его на стол и смотрит на Эрвина без намека на сострадание.
– Моему мужу, – отрешенно произносит она, – сейчас должны делать операцию.
Тут воцаряется действительно полная тишина – такой тишины Эрвин не слышал много лет. Даже Сесилия Фолбери перестает пить чай.
– Да, – вкрадчиво продолжает Полли Крейдл. – И все же должна с прискорбием сообщить, что вы и ваш друг Родни – вовсе не плохие парни, то есть, плохие, но не в том смысле. На дурные поступки вас толкает необходимость. Вы – хорошие. Из чего следует, что мы – нечто совсем иное. Противоположное, я бы сказала. Вы попали в лапы злодеев. Советую вам хорошенько задуматься о том, чем это чревато. – Она не показывает и даже не смотрит на разложенные на столе предметы, однако Эрвин невольно на них косится. – Мистер Каммербанд, – ласково продолжает Полли, – вы ошибочно полагаете, что ваша безопасность гарантирована нашей порядочностью, но это не так. Мы безнравственны и взбешены. В этой комнате нет места порядочности. Вы приложили руку к убийству Эди Банистер. Вы похитили сына Гарриет и подвергли его допросу с пристрастием. Вы покалечили супруга этой женщины. И забрали у меня друга.
