— Как такое возможно? – прошептал Пилс. – Это что, какой‑то трюк?
— Можно и так сказать, – сказал голос в его голове, голос, который принадлежал кому угодно, кроме Юругу. Красавец малани был лишь оболочкой, которой управлял кто‑то более сильный, кто‑то более древний.
— Всё верно, художник, – услышал Пилс безмолвное согласие.
— Кто ты такой, черт возьми?
— Ты знаешь.
— Нет, – Пилс затряс головой, увидел, как вздрогнула рука Юругу, даже не рука, а воздух вокруг неё, едва заметно преломив свет. Страх парализовал тело Пилса. Или же не страх? Он пытался пошевелиться, но не мог – сил хватало лишь смотреть, как к нему приближается нечто, покидающее тело Юругу.
— Очень сложно найти сильное тело, – говорил голос в его голове. – Ещё сложнее нейти слабый разум в сильном теле. Особенно, если это малани.
— Почему малани? – Пилс поборол немоту, отшатнулся назад, вжался в спинку стула.
— Малани не так молоды, как все остальные.
— Молоды? – Пилсу начало казаться, что пока он говорит, с ним ничего плохого не случится. – Как они могут быть молоды, если они самая древняя раса?
— Не самая.
— Это не возможно.
— Ты так думаешь? – спросило Пилса нечто, застывшее перед ним. Нечто, которое невозможно было увидеть, лишь чувствовать, знать, слышать в своей голове. «Не молчать! Не молчать! Не молчать!» – говорил себе Пилс, всё ещё веря, что слова могут его спасти. Но спасти от чего? Кто перед ним? Призрак? Дух? Очередная новая технология, способная свести с ума? Обман или реальность? Вымысел или неизбежность жизни? История или фальсификация? Самая древняя… древнее малани…
— Ты не можешь быть перворождённым, – сказал Пилс. – Это легенда, вымысел .
— Тогда что ты видишь сейчас?
— Не знаю. Безумие, подделку. Может быть, я пил слишком много и сошёл с ума.
— Или же легенды просто вдруг оказались правдой.
— Нет! – Пилс сильно вспотел, но даже не заметил этого. – Ты просто смеёшься надо мной!
— Как старший над ребёнком?
— Ты не можешь быть Номмо. Не можешь быть перворождённым!
— Боишься утратить свою исключительность, малани?
— Даже если перворождённые и существовали, то они умерли давным–давно.
— Они просто перешли на новый уровень. Без времени и пространства. Они…
— Они? – зацепился за услышанное слово Пилс. – Ты сказал: «они»? Они – не мы! – ему захотелось рассмеяться. – Выходит, ты не один из них. Выходит…
— Они просто не взяли меня с собой.
— Не взяли? – Пилс обмяк, сдался. – Но…
— Так решили наши первопредки.
— Кто?
— Те, кто был до нас. Те, кто дал жизнь нам, как мы дали жизнь вам – малани, – дух вернулся в тело красавца Юругу. – Ты знаешь, что такое вселенский хаос, художник? – спросил он Пилса уже голосом Юругу. – Знаешь, что в этом хаосе скрыто порядка во много раз больше, чем ты можешь себе представить? – он потянулся за стопкой, выпил. – Вся наша вселенная – это одна большая дорога. А у каждой дороги есть начало и конец, художник. У каждого мира есть свой расцвет и своё падение. Своё добро и своё зло. Свой свет и своя тьма. Своя половина… – он закрыл глаза, замолчал.
— Половина? – растерянно спросил Пилс. – Женщина? Так всё дело в женщине? Даже у Номмо? Тебя не взяли, потому что ты не смог найти себе пару?
— У меня была пара. Была до тех пор, пока совет не решил, что молодому народу малани нужен посланник, нужен свет, за которым они с могут идти, – Юругу посмотрел на Пилса. – Вы тогда убивали друг друга, ненавидели, находились на грани краха, гибели, поэтому…
— Поэтому нашим спасителем стала твоя девушка, твоя половина? – Пилс потянулся за своей стопкой, но решил не пить. Древние легенды оживали в памяти. Легенды, в которые уже почти никто не верил. Они стирались, становились пылью. Легенды о спасителе, пророке…
— Для меня это всего лишь моя половина, – тихо сказал Юругу. Пилс бросил на него короткий взгляд, боясь смотреть слишком долго. – Она спасла вас. Вы убили её.
— Мне жаль.
— Не извиняйся. Она знала, что всё будет именно так… – Юругу снова выпил, замолчал, предаваясь воспоминаниям.
— Поэтому ты остался? – спросил его Пилс, выждав пару минут.
— Поэтому они оставили меня здесь, когда настало время покидать вас. Оставили, потому что вселенский хаос стремится к порядку, стремится к парности…
— Вот как… – Пилс снова подумал, что было бы неплохо выпить. – И ты всё это время… был здесь? Среди нас? Один? – Юругу не ответил, но Пилс знал ответ. – Так много лет.
— Время ничего не значит для меня. Куда страшнее видеть, как умирает память. Вы забываете своего спасителя, и вместе с вами, кажется, я начинаю забывать свою половину.
— Представляю, как ты ненавидишь тех, кто заставил тебя тогда расстаться с ней.
— Тогда в этом был смысл. Сейчас – только пепел.
— Из‑за нас?
— Вы – малани. Вы ещё слишком молоды, чтобы понимать это. Но вот первопредки…
— Так ты зол на них? Зол за то, что они не сказали тебе, как всё будет спустя тысячи лет?
— Сомневаюсь, что их заботило это. Лишь порядок вселенского хаоса. Словно краски, вылитые наудачу на холст в надежде, что случайность создаст идеальную картину, художник.
— Такого не бывает.
— А если для попыток у тебя есть целая вечность?
— Это глупо.
— Это наше начало. Хотя я думаю, что было и что‑то прежде. И будет. Ведь для тех, у кого нет времени, будущее может начаться в прошлом, а прошлое в будущем. Кто знает, на какой уровень они перейдут дальше? И кто даст гарантию, что в итоге всё это не вернётся к своим истокам, продолжив свой древний путь в молодой расе, которой ещё только предстоит родиться, – Юругу прервался. Вокруг кипела жизнь, но Пилсу начало казаться, что всё это происходит где‑то извне, не в его мире, не в его жизни. Белый холст вставлен в мольберт, кисть в одной руке, в другой палитра, но рисунок никогда не родится, не родится желание рисунка, потребность в рисунке, если только рисунком не станет чёрный цвет, которым можно закрасить холст. Чёрный непроглядный цвет. Всё остальное обман, фальшивка. По крайней мере, для него – для Пилса. Как цели матери и сестры. В них есть смысл, но они не применимы к нему. Он может лишь рисовать, делать наброски, разбрызгивать краску, надеясь, что рано или поздно родится шедевр. Но у него нет вечности для этого. – Можно выбрать другой путь, художник, – сказал ему Юругу, сказал голосом внутри головы. – Я могу показать тебе другой путь. Путь, который будет принадлежать только тебе… – Юругу закрыл глаза, запрокинул голову и начал насвистывать мелодию песни, которую пела Пилсу мать, когда он был ещё ребёнком. Пела ему и его сестре. В прошлом. В далёком прошлом, которое когда‑нибудь станет будущем. Много лет спустя. В комнате для допросов. За столом. Из уст безумца и убийцы. Из уст брата сестре.
— Не смей, слышишь! – зашипела на него Габу. – Ты не имеешь права вспоминать мать. Не сейчас!
— Почему нет? – спросил Пилс, не открывая глаз, но воспоминания уже померкли, отступили. – Чем плоха её песня?
— Не из твоих уст!
— Почему?
— Потому что… – Габу бросила взгляд на пожилого следователя, который всё ещё притворялся безучастным свидетелем. – Потому что ты – убийца! – сказала она брату, окончательно отбросив сомнения.
— Убийца? – тонкие губы Пилса растянулись в улыбке. – О нет, Габу. Я не убийца. Я элемент сложной мозаики, замысла… Впрочем, как и ты.
— Какого ещё к черту замысла? И… И при чем тут я? – Габу невольно вспомнила проведённую с Юругу на пляже ночь, снова бросила косой взгляд в сторону старого следователя.
— Система уже запущена, сестра, и ты не сможешь ничего остановить, – и снова улыбка тронула тонкие губы. – Скажи, в ту ночь, что ты провела с красавцем малани… вы ведь не просто гуляли, верно?
— При чем тут это?
— Ответь ему, – попросил Габу следователь. – Это может быть интересно.
— Интересно для кого? Для вас? – она наградила следователя гневным взглядом. – Если хотите что‑то понять, то найдите этого малани. Он был с моим братом достаточно долго, чтобы знать о его… о его…
— Картинах? – помог ей Пилс. Габу вспомнила фотографии рисунков, оставленных на стенах в квартирах убитых женщин, невольно вздрогнула, повернулась к следователю. – Этот малани и есть тот самый агент брата, о котором я вам говорила.
— Юругу, кажется? – спросил следователь. Габу кивнула. – И у вас с ним была интимная связь? Я правильно понял?
— Да, но…
— И он помог вам уехать из подводного города?
— Да…
— Так, выходит, вы были с ним знакомы и прежде?
— Нет.
— Тогда зачем он оплатил переезд?
— Я не знаю! – Габу устремила к брату молящий взгляд. – Пожалуйста, расскажи им о том, как всё было на самом деле! – Пилс лишь улыбнулся в ответ, снова закрыл глаза и начал насвистывать песню, которую пела им с сестрой мать когда‑то очень давно. Песню, которую Габу теперь начинала ненавидеть. Песню, которая вгрызалась в сознание, принося боль. Даже когда увели брата, и мелодия уползла из комнаты для допросов следом за ним, даже когда пришёл штатный толстяк–художник, чтобы Габу помогла нарисовать ему портрет Юругу.
