Тэйт улыбнулась мне недоброй многозначительной улыбкой, будто представила, как я буду выглядеть с куском ржавой арматуры между ребер.
— Говорю сразу, во избежание недоразумений — я бы от тебя мокрого места не оставила!
Я кивнул, а в голове у меня раздался гнусный шепоток: «Не стоит утруждаться. Я и так умираю».
Секунду-другую мы молча смотрели друг на друга. Потом вдруг Тэйт сунула кий Дрю и с грозным видом направилась ко мне. Видимо, Элис почувствовала ее настроение, потому что невольно попятилась.
Тэйт подошла почти вплотную и впилась глазами мне в лицо.
— Ну, вот что, с меня довольно! Нам все-таки придется поговорить!
Я хотел ответить как можно резче, но мне пришлось смотреть поверх ее макушки, чтобы не выдать себя голосом.
— Нам с тобой не о чем говорить!
Она схватила меня за руку и притянула к себе.
— Слушай, возможно, тебе плевать, но я не собираюсь делать вид, будто все нормально и расчудесно!
Она затрясла головой.
— Ты поверил мне сегодня. Ты мне поверил и испугался, ты же слизняк, ты скорее обделаешься от страха, чем признаешь это! — Она стояла передо мной, сгорбившись, потупив глаза, но ее пальцы до боли впивались в мое запястье. — Ну, скажи это вслух, перед всеми! Скажи!
Я смотрел на нее, разинув рот.
Тэйт стояла, решительно выпятив челюсть, но я-то понимал, что она в таком же смятении, что и я — если не в большем.
«Не надо учить меня, что делать». Вот что бы я мог ей ответить. «Не стоит так упиваться своей правотой, ведь ты понятия не имеешь, что значит быть мною. Некоторых, за то, что были такими, как я, забивали насмерть. А кое-кто удостаивался личного знакомства с линчевателями, потому что был таким, как я. Я все время держусь в стороне, у меня с рождения нет ни малейшего шанса на нормальную жизнь и никакой возможности стать обычным, таким, как все. Упражнения со штангой на физкультуре закончатся для меня неотложкой, еда из консервной банки обернется пищевым отравлением. Ах да, кстати, похоже, я умираю, и это очуметь как страшно».
Я стоял и смотрел на Тэйт, а когда убедился, что она больше ничего не скажет, отдернул руку.
Элис стояла за перегородкой, ошеломленно глядя на нас.
Я хотел сказать ей, что сожалею о нашем незаконченном разговоре, и что моя жизнь совсем не всегда такая ненормальная, но у меня так сильно перехватило горло, что я не мог выдавить из себя ни слова. Поэтому я просто вышел из холла и отправился на поиски Росуэлла.
Он стоял в баре со Стефани и Дженной. Я схватил его сзади за куртку и потащил прочь. Росуэлл не оттолкнул меня и не стал спрашивать, какая муха меня укусила, за что я возблагодарил Бога и устремился к выходу.
Да, это было неправильное и позорное отступление. Нужно было уйти раньше — быстро и решительно, но у меня не хватило сил. И еще я обернулся — всего один раз. Но этого оказалось достаточно.
Тэйт стояла на том самом месте, где я ее оставил, с кием в руке и обращенным на меня душераздирающим взглядом.
Глава восьмая
В ПОИСКАХ СПАСЕНИЯ
Когда Росуэлл высадил меня перед домом, я подождал, пока габаритные огни его машины скроются за углом, потом сел прямо на подъездную дорожку и просидел так, не помню сколько времени. Просто дышал и слушал дождь.
Сердце колотилось в ушах, взгляд, брошенный на меня Тэйт перед тем, как я покинул «Старлайт», жег, как кислота, и от него в груди образовалась огромная незаживающая дыра.
Потом я кое-как поднялся, доковылял до дома и попытался повесить куртку на стенной крючок. Разумеется, она упала, я оставил ее валяться на полу, потому что поднимать и вешать ее снова было чересчур сложно. На середине лестницы мне пришлось остановиться, чтобы передохнуть.
Меня встретила одинокая, но знакомая темнота, и я рухнул на постель, не снимая покрывала и ботинок.
Давно мне не снилось таких страшных снов. Снов о покинутости, о листьях, шуршащих по оконному стеклу. О занавеске, бьющейся на резком сухом ветру.
Суставы ныли, даже сквозь полудрему я мучительно ощущал, как мое сердце разгоняется, перебивается, запинается. Медленно, совсем медленно, быстро. Пауза.
Мне снился Келлан Кори. Снилось, как толпа линчевателей из Джентри вышибла дверь его крохотной квартирки, выволокла его на улицу. Картинка была размытой, с элементами передержки, будто я наложил ее на знаменитую сцену на мельнице из «Франкенштейна». В руках у толпы были факелы. Мне снился темный силуэт тела, болтавшегося на ветке дуба в конце Хит-роуд.
Наутро я проснулся поздно, чувствуя усталость и жажду.
Я с трудом доплелся до ванной, влез под душ. Постоял минут пятнадцать, даже не намыливаясь, потом кое-как вытерся, оделся и спустился вниз.
На кухне мама с грохотом переставляла медную сковородку на передней конфорке. Звук был такой, что мне захотелось выскочить из своего черепа.
Я смотрел, как она открывает ящик и роется там в поисках лопаточки. Ее светлые тонкие волосы выбились из хвоста на затылке. Мамино лицо, как всегда, было терпеливо и спокойно. Абсолютно безмятежно.
— Ты уже позавтракал? — спросила она, взглянув на меня через плечо. — Я как раз жарю картошку, хочешь?
Я покачал головой, мама вздохнула.
— Съешь хоть что-нибудь.
Когда я стал есть сухие хлопья прямо из коробки, мама закатила глаза, но ничего не сказала.
Снаружи было пасмурно и дождливо, но в моем нынешнем состоянии даже такой чахлый свет казался невыносимо ярким, бьющим в глаза, как световая бомба. Осенние листья дрожали и трепетали, мокро поблескивая в тихом моросящем дожде.
Я сел за стол и принялся поедать хлопья горстью. Хотелось уронить голову на руки или спросить, сколько времени, но я никак не мог сообразить, как составить вопрос. И еще мне казалось, будто мои суставы стали хрупкими и ломкими.
— Где Эмма? — спросил я, заглядывая внутрь коробки. Там было темно.
— Она говорила что-то о лабораторной. И убежала в кампус для встречи со своей подружкой. Кажется, с Джаннет, если я ничего не путаю.
— Джанис.
— Возможно. — Мама обернулась и посмотрела на меня. — Ты, часом, не приболел? Что-то ты сегодня очень бледный.
Я кивнул и закрыл клапаны картонной коробки.
Стоило мне закрыть глаза, как в ушах зазвучал мрачный голос гитариста: «Ты умираешь. Ты умираешь».
— Мам, — вдруг выпалил я, поддавшись усталости и безрассудству. — Ты когда-нибудь думала, что происходит с детьми, которых забирают?
Мам перестала помешивать картошку на плите.
— Что ты имеешь в виду?
— Детей. То есть, раз их подменяют… на таких, как я, значит, должна быть причина, правильно? Ведь не может быть, чтобы на этом все заканчивалось? С детьми ведь что-то происходит…
— Ничего хорошего с ними не происходит.
Ответ прозвучал очень тихо, но настолько отчетливо, что с минуту я не мог найти в себе силы задать следующий вопрос.
— Ты говоришь так, потому что знаешь, что такой, как я, мог явиться только из какого-то ужасного места?
— Нет. Я говорю так потому, что это было со мной.
Я выпрямился на стуле, вдруг почувствовав себя полным идиотом.
— Было с тобой… что?
У мамы были невероятные глаза, слишком большие, слишком ясные. Обманчиво казалось, что человека с такими глазами не может быть никаких секретов.
Прежде чем ответить на мой вопрос мама отвернулась, и я понял, что она говорит правду.
— Они меня забрали, и все. Ничего захватывающего, ничего волнующего. Просто так было. И все.
— Но ведь сейчас ты здесь — в Джентри, живешь обычной жизнью… То есть, куда они тебя забрали?
— Думаю, это совершенно неподходящая тема для обсуждения, — резко ответила мама. — Я бы хотела, чтобы ты не говорил о таких мерзостях за столом, а лучше вообще никогда о них не упоминал!
Она вытащила луковицу и принялась шинковать ее на кубики, негромко мурлыча себе под нос.
Я зажмурился. Информация оказалась неудобоваримой и неподъемной. Я просто не знал, что мне с ней делать.
На кухню вошел отец, как всегда, не обратив ни малейшего внимания на повисшее между нами неловкое молчание. Он бодро хлопнул меня по плечу, я постарался не поморщиться.
— Ну-с, Малькольм, какие великие планы на сегодня?
— Ему нездоровится, — ответила мама, не поворачиваясь. Согнувшись над луком, она мелко крошила его. Потом еще мельче. В пыль.
Отец наклонился и заглянул мне в лицо.
— Правда?
Я молча кивнул. Да, мне нездоровилось, и примерно минуты две назад стало хуже.
Мама снова замурлыкала, на этот раз громче и быстрее. Она кромсала лук, стоя к нам спиной, сверкнул нож — она охнула. В кухню ворвался запах крови, а мама бросилась к раковине и подставила палец под струю воды.
Я зажал рот и нос обеими руками, кухня заколыхалась перед глазами, как волна.
