Корнелиус приподнял бровь.
— Она тебе и о нем рассказала?
— Я всегда знал, кто это такой. Самый опасный человек в городе, тот, о котором ходят жуткие слухи…
— Ты ошибаешься, Конрад. Он — не человек…
— Что это должно значить?
Корнелиус Фергин поморщился.
— Бесполезен. Ты ничего не знаешь…
Он швырнул карты на стол и, распавшись, вне всякого сомнения, случайно, несколько карт сложились в лучшую возможную комбинацию «Трольриджа» — в «мотыльков».
Корнелиус поднялся на ноги, и Конрад отпрянул, тем самым вызвав снисходительную улыбку на губах того, кто был ему другом последние одиннадцать лет.
— Что ж, — сказал Птицелов, — мне не остается ничего, кроме как выяснить все самому. Не стоит так трястись, Конрад, я не убью тебя. Если ты не дашь мне повода. Ты же понимаешь, что если ты вздумаешь доложить обо всем этой дряни с седьмого этажа, я перережу тебе глотку?
Это было сказано без излишнего драматизма, это, по сути, была даже не угроза — просто причина и следствие.
— Я… н-не… ничего ей не скажу…
— Ты же хочешь сохранить свою жизнь, Конрад, верно? Мы заключим сделку: держи рот на замке и не высовывай нос за дверь, и я тебя не трону. В память о нашей… дружбе…
Сказав это, Птицелов вытащил из середины колоды карту и швырнул ее на стол. Конрад Франки опустил взгляд, и во рту у него пересохло.
Перед ним лежала худшая карта из возможных. Та что отменяла все ходы и блефы, та, что рушила любую комбинацию. Карта, которая мгновенно останавливала партию.
Перед ним лежала «Смерть приходит в полночь»…
…Пластинка на радиофоре медленно вращалась, ручка завода поворачивалась, и рог чуть подрагивал.
Корнелиус Фергин сидел в кресле и, склонившись над записывающим раструбом, наговаривал послание:
«Здравствуй, Финч! Это дедушка. Конечно же, ты догадался, что ручка для радиофора в пустом ящике лежит там не просто так…»
Корнелиус пытался говорить как можно спокойнее, пытался сделать вид, что ничего не произошло, что все по-прежнему. И все же то и дело ловил себя на том, что сам не верит своим словам. Было очень тяжело лгать после десятилетия в теле честного человека, было тяжело отыскивать в себе интонации доброго дедушки, прекрасно понимая, что ни дедушки, ни того, к кому он обращался, — не существует.
Напрашивался вопрос: зачем он вообще это записывает, если теперь точно знает, что Финч — не его внук. Для чего все это нужно, если после окончания бури все уже перестанет быть важным и существенным?
«Нужно выиграть немного времени… Да и мальчишка слишком хорошо играл свою роль — он заслужил хоть какое-то послание… напоследок…»
«…Еще раз прошу: за меня не переживай — я вернусь сразу же, как разберусь с делами. И ни в коем случае не думай, что я сбежал, бросив тебя одного. Знай, что я тебя люблю и не ушел бы, если бы у меня был выбор. Особенно перед бурей…
И последнее: ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах не ищи меня, потому что…»
Из прихожей донесся перезвон колокольчиков — кто-то позвонил в дверь.
Корнелиус поднял голову.
«Проклятье! — подумал он. — Кого там еще принесло? Не вовремя!»
Приблизив губы к раструбу, Корнелиус быстро проговорил в него:
«Мне нужно идти. До скорой встречи…»
После чего остановил запись и вытащил рукоятку из бока радиофора.
Подойдя к двери, он грубо осведомился:
— Кто там?!
— Это я, — ответили с той стороны двери.
Корнелиус нахмурился.
— Я ведь сказал тебе не высовывать нос из квартиры, Конрад. Убирайся!
— Нет, я не уйду! Я должен сказать тебе кое-что важное…
Корнелиус открыл дверь и, не задерживаясь в прихожей, направился в свою комнату. Конрад Франки суетливо потопал следом.
— У меня нет времени слушать твои бредни, Конрад, — бросил Корнелиус на ходу.
— Ты уходишь?
— Моя жизнь здесь подошла к концу. Меня ждет работа.
Он вошел в комнату, и Конрад последовал за ним. Старый шпион застыл у двери, расширенными от страха глазами глядя на то, что лежало на кровати. Уже собранный винтокрыл, готовый к вылету, трость с рукоятью в виде головы ворона, бесшумный пружинный пистолет, костюмный чехол и раскрытый чемоданчик: внутри, под ремешками, разместились ножи, иглы, склянки с медленно действующими ядами и прочие инструменты, назначение которых Конраду Франки прекрасно было знакомо, учитывая, что точно таким же «набором интересующегося джентльмена» он пользовался во время войны и сам.
— Для кого это? — спросил старый шпион дрогнувшим голосом.
— О, мой компаньон не довел дело до конца, и теперь я должен все узнать сам, — ответил Корнелиус.
Выдвинув один из ящиков гардероба, он положил туда ручку от радиофора, после чего захлопнул чемоданчик — щелкнули замки. Повесив на пояс пистолет, хозяин двенадцатой квартиры взялся за чехол.
— Ты пришел, чтобы что-то сказать, — напомнил он.
— Не делай этого, Корнелиус, — взмолился Конрад. — Прошу тебя…
— Я должен. У меня есть работа. Мой долг…
— Это больше не твоя работа! Это все в прошлом!
Корнелиус искоса глянул на него и вздохнул.
— Прошлое всегда рядом, Конрад. Оно только и ждет своего часа, чтобы напомнить о себе.
— Я тебя знаю. Ты не хочешь идти.
— Нет, друг мой, ты меня не знаешь. Я жил чужой жизнью, пора и честь знать.
— Одумайся!
Конрад подошел и положил руку Корнелиусу на плечо. Тот дернулся:
— Не смей!
— Ты не должен уходить! Я тебя не пущу!
Корнелиус в ярости повернулся к нему и схватил его за воротник шлафрока.
— Ты, видимо, не до конца понимаешь, что происходит, старый дурак! Ты совершил большую ошибку, явившись сюда!
В его руке появился пистолет, большой палец отвел курок.
— Ну давай! Стреляй!
— Ты сам напрашиваешься!
— Ну же! Чего медлишь?!
Корнелиус сжал зубы.
— А как же Финч?! — спросил Конрад. — Если ты уйдешь, у мальчишки никого не останется…
Лицо Корнелиуса исказилось.
— Я сказал: не смей!
Конрад дернулся. Раздался треск ткани, пуговица на клочке ткани отлетела в сторону.
Старый шпион тяжело дышал, глядя на друга.
— Ты пожалеешь, Корнелиус…
Корнелиус вернул курок на место и повесил пистолет на пояс. Подойдя к кровати, он взял трость, после чего повесил на пояс и ее. А затем достал из чехла пальто. Длинное пальто с воротником из черных перьев… Быстро надев его, натянул на голову цилиндр и взял в руки винтокрыл и чемоданчик.
Подойдя к окну, он распахнул его и одним движением забрался на подоконник.
Обернувшись, Корнелиус встретился взглядом с Конрадом Франки. Старый шпион в отчаянии заламывал руки: он понимал, что ничего не сможет сделать.
— Корнелиуса, которого ты знал, больше нет. А Птицелов никогда ни о чем не жалеет. Советую тебе вернуться к себе, Конрад, и для тебя же будет лучше, если ты выполнишь свою часть сделки и запрешься в своей конуре. Будешь уходить, захлопни дверь. И помни: если ты только подумаешь о том, чтобы начать болтать, я узнаю. Прощай, Конрад.
Сказав это, Птицелов запустил винт и вышел в окно…
…Черный кабинет на вершине маяка нравился Птицелову, хоть тот и предпочел бы что-то… попроще.
Это место было вотчиной Хозяина, его логовом: у затянутого тяжелыми шторами круглого окна стоял черный письменный стол из дерева вранн, перед ним, словно в театре, были расставлены несколько стульев с высокими резными спинками. Вдоль стен темнели шкафы, поднимающиеся под своды и заставленные стеклянными книгами, в которых хранились черные перья приспешников Гелленкопфа — каждого, кто поклялся на крови следовать за ним, убивать и умирать по первому зову. Большинство из обладателей этих перьев сейчас либо томились в Креххен-гроу, либо были убиты, но многие надели личины почтенных джентльменов и дам, обвели вокруг пальца суд не-птиц Риверриронн и жили своими жизнями, пока даже не догадываясь, что скоро их всех снова призовут.
