Прошумев года два или три, журнал заглох, а Полубратов оказался в Москве, главой богатой “издательской группы”, гонящей донельзя желтую прессу, от ежедневной до ежемесячной. Издания принадлежащего теперь Полубратову концерна можно увидеть на любом лотке, и названия у них соответствующие. “Кровавая печать”, “Храм смерти”, “Храм бесстыдства” и так далее. Из тех изданий, про которые расхожая фраза о желтой прессе, что она “делает миллионные тиражи на рассказах о двухголовых младенцах и сплетнях из жизни кинозвезд”, прозвучит заведомым преуменьшением…
Сказал бы я, как можно назвать эти издания, да не хочется обижать их читателей.
А с Полубратовым я раза два или три пересекался, да. Сейчас это рыхлый человек с испитым и землистым лицом, и только в каких-то деталях – в постановке плеч, в возникающей иногда и тут же гаснущей резкости движений – угадывается, что когда-то он был подтянутым атлетом, любившим красоваться в телевизоре. Мне думается, он и телевизионных выступлений, ранее им обожаемых, стал избегать из-за того, что ему не хочется, чтобы публика видела его нынешнего. На тех двух-трех писательско-издательских сборищах, где я мог его наблюдать, он держался с большим апломбом, но при этом в глазах его была пустота, и даже больше – такое выражение, будто человек не может не признаться самому себе в собственной смерти, и знает, что все механические движения, совершаемые им по поверхности земли, ничего не меняют. Он мертв, мертв давно и бесповоротно, хотя и продолжает подзаряжать свою пустую оболочку порциями еды и питья, чтобы она более-менее нормально функционировала. Но вместо лиц и пейзажей перед ним проносятся видения того ада, в который он ввергнут, и от которого ему не избавиться во веки веков…
Так значит, он был мужем Татьяны?
– Они развелись? – спросил я.
Бурдюков кивнул.
– Почему? – поинтересовался я.
– Разное говорят, – сказал Бурдюков. – Но что она его погубила, факт. Ты не видел, на ваших там писательских тусовках, во что он превратился? То-то и оно! Это, я скажу, любые деньги отдашь, только бы тебя чаша сия миновала, поповским языком если! Я слышал, он и в Москву сбежал не потому, что его журнал тонуть начал, а потому, что боялся: погубит его Татьяна, если будет оставаться неподалеку от него! Но она, выходит, и на расстоянии его достала… А что между ними произошло, так это тайна. Ремзин что-то знает, обмолвился он как-то. Но Ремзин ни в жизнь не расколется… Нет, ты не подумай, у нее романа с Ремзиным не было. Это бы весь город знал, и это, я тебе скажу, было бы естественно и нормально, в смысле причины для развода. Что-то другое там произошло, и каким-то боком Ремзин к этому оказался причастен.
– И ни единой догадки?..
– Разве что, такая догадка, что Ремзин – тоже масон! – он коротко рассмеялся. – Но про что не знаю, про то базарить не буду. Я лучше про то, что меня касается, доскажу. Так вот, решил я вскоре после этого остальные отцовские книги разобрать. И попалась мне книга про масонов, советского еще издания, совсем давнего. Как и многие, из “Библиотечки пропагандиста”, была такая серия, если помните. Я и стал ее перелистывать, из интереса. Ну, я понимаю, такой книжке доверять можно. Это сейчас любое фуфло гонят, и никто не следит, правду печатают или нет, а в советское время к изданию таких книг серьезно подходили, и правду в них писали, так?
Не дождавшись от меня ответа на это неожиданное утверждение, он продолжил.
– В общем, узнал я про жуткие обряды, которые были в некоторых масонских ложах, и узнал, что и Гитлер масоном был, из особой такой ложи, совсем с извращениями, и сам еще составлял эту, как ее, иерархию масонских символов, и одним из главных символов у него получался черный ворон, которого Гитлер называл “Перст Судьбы”. Олицетворением того перста судьбы это было, который указывал, что арийцы всем миром править должны… И вот, когда я читал про это, то на окошко чердака, где я книги разбирал, вроде как тень упала. Я оглянулся – ворон этот, Артур, на окошке присел и с этакими знанием и пониманием меня рассматривает. А потом он каркнул : “Вер-рно! Вер-рно!” И улетел. И понял я, что это он со мной соглашался, зная, о чем я читаю. А может, он сам все это и сделал. В смысле, внушил мне, чтобы я поднялся на чердак, и принялся книги разбирать, и открыл нужную ему книгу на нужной странице. И еще поглядеть прилетел, работает его внушение или нет. И тут не поспоришь, он решил приоткрыть мне, однозначно, какие силы за ним и Татьяной стоят, чтобы я не воображал о себе много и не рыпался…
Бурдюков перевел дух.
– В общем, стал я после этого о масонах читать, и чего только не прочел, и понял, что это за организация, покруче любых мафий. И если верно им служишь, то они как угодно тебе помогут, и любым богатством наградят, и в обиду не дадут… Вот я и прошу, помогите мне к ним присоединиться. А если не получится, то хоть вы объясните Татьяне, что я ее от этих КИГлов буду защищать совершенно бескорыстно и из искреннего уважения. А еще, чтобы ей не пришлось обращаться за помощью к таким силам, которые невесть что наворотить могут. А?
– Хорошо, – сказал я. – Я сделаю, что смогу.
– Вот и отлично! – он поднялся. – Тогда, бывайте. Я постараюсь прийти на ваше выступление, если время позволит. Да, и вот вам моя визитка, тут все мои телефоны, вплоть до мобильного, если что...
Он застыл, будто окаменев, пока я убирал визитку, и я оглянулся посмотреть, что же его так потрясло.
У входа в ресторан стоял вполне солидный, упитанный такой, господин, и у него за плечами маячила его охрана, состоящая из-за таких же мордоворотов, что и охрана Бурдюкова.
– Ваш враг? – тихо спросил я.
– Огульных Пашка, – почти не шевеля губами, сообщил Бурдюков. – Сейчас-то, Павел Павлович. Тот, кто всех КИГлов под собой держит. И чего ему здесь понадобилось? Мы стрелку не забивали...
Новая догадка пришла мне в голову.
– По-вашему, это он вас тогда заказал?
– А кто ж еще? – хмыкнул Бурдюков. – Но сейчас у него руки коротки до меня добраться, я – сильнее. И потом, увяз он в этой истории с заводом «Серп и Молот», который под себя пытался захапать. Там для него и уголовным делом попахивает, несмотря на все его связи, потому что он, вроде, кому-то могучему из Москвы дорогу перешел. Да и этот особняк библиотеки... Нет, не будет он сейчас на рожон со мной лезть, верно тебе говорю, потому что ему же дороже. А я, время придет, похороню его все-таки, за ту попытку меня взорвать. Но похороню с умом, торопиться в таком деле нельзя...
Огульных тем временем пробирался по залу к нашему столику. Добравшись, он тяжело опустился на свободный стул.
– Павел Павлович, – представился он мне, протягивая руку через стол. – Хорошо сидим?
– Неплохо, – сказал я. И тоже представился.
– Знаю, знаю, – кивнул Огульных. – А я уж так, по-свойски, к вам за столик. Всегда интересно со столичным гостем поговорить. Порой такое узнаешь, о чем ни газеты, ни телевизор не сообщают. Чтобы всякие важные мелочи знать, надо самому в столице жить, в огромном этом котле ежедневно вариться, разве нет?
– Пожалуй, да – вежливо согласился я.
– Вот то-то и оно! Поэтому не обижайтесь на нас, неотесанных провинциалов, что мы излишним любопытством страдаем.
А его глазки, пока он это говорил, были холодными-холодными, и так меня и буравили.
– Я-то с удовольствием расскажу, чем и как Москва живет, – сказал я. – Вот только не знаю, насколько смогу ваше любопытство сумею удовлетворить. Могут быть и такие вопросы, на которые у меня не найдется ответов.
– Это точно, – Огульных вглядывался в меня еще пристальнее. – Есть вопросы, на которые не положено давать ответ, так? Но мы ж люди нормальные, мы все поймем. Правда, Николай?
– Что правда, то правда, – Бурдюков проговорил это так добродушно, что его добродушие смотрелось наигранным. – Наливай!
– За мир и дружбу, – сказал Огульных, наполнив стопки.
– За мир во всем мире! – отозвался Бурдюков. Он поставил опустошенную стопку и поднялся из-за стола. – Как ни жалко с вами расставаться, но дела зовут.
