— Расслабься, — успокаиваю ее я. — Ты уже мертва.
Ее глаза наполняются слезами, и я закатываю свои. Ох уж эти призраки.
Мои соседи по камерам молчат, едва дыша, и я практически слышу, как они кричат в своих
поврежденных умишках: «Только не меня, только не меня». Ботинки останавливаются дальше по
коридору. Я представляю, как коренастый, здоровенный как бык Самсон пристально смотрит сквозь
затянутое решеткой непробиваемое стекло, до ужаса пугая обитателя камеры. Раздается тихий,
размеренный стук — Самсон хочет быть уверен, что привлек внимание пациента. Келли морщится
от этого звука, но храбрится и, подняв подбородок, смотрит настолько грозно, насколько это может
сделать напуганная маленькая мертвая девочка. Но тут снова слышны шаги, и она съеживается от
страха у стены. Ее глаза теперь направлены на меня.
Я понимаю намек. Вскакиваю с кровати, подхожу к стене и, развернувшись, притуляюсь у нее,
опустившись на корточки и положив голову на колени. Какое сладкое чувство дежавю. Когда он
пришел за ней, Келли сидела точно так же, уткнувшись в колени и плача. С разбитым сердцем. Когда
он с ней закончил, она была уже просто разбита.
Линолеум ледяной, и тонкая ткань ночнушки не защищает от холода, но меня согревает
разгорающийся под кожей жар. Голод был очень терпелив, он недели спокойно дожидался, когда я
загоню свою добычу в ловушку, но теперь позевывает и потягивается, от чего покалывает кончики
пальцев.
Шаги Самсона все ближе, однако он снова останавливается и стучит в чью-то дверь. Я не
против. Периоды короткого ожидания приятны. Они заставляют меня задаваться вопросом: придет
он ко мне или нет? Похоже на предвкушение поцелуя: поцелует или нет? Вот только это не
любовная история.
Ботинки опять стучат, приближаясь, и по моей спине пробегает дрожь возбуждения. Девочка-
призрак вжимается в угол, проваливаясь в стену.
Тени закрывают полоску света под моей дверью, и меня опаляет огнем. Весь мир
окрашивается красным.
3
У меня гость.
Восхитительно.
Я не тороплюсь смотреть на него. Еще рано. Я чувствую, как его взгляд шарит по моей коже.
Я знаю, что он видит. Маленькую, худенькую, угловатую, хрупкую девушку. Мои темные волосы с
одной стороны подстрижены рваными прядями, с другой — длинны. Я сама так постриглась. Сюда
ведь не пускают абы кого. Это эксклюзивный гадюшник. Самсон видит человеческого подростка —
что верно лишь наполовину. Я подросток, но только не человеческий. Кем бы я ни была, я не
человек.
Я не позволяю ему видеть свои глаза. Говорят, глаза — зеркало души, а я не хочу себя выдать.
Раздается резкий стук в непробиваемое стекло. Он хочет моего внимания. Я уже вся внимание, но не
даю ему этого увидеть. Самсон снова стучит, уже настойчивее. Редко когда он не получает того, чего
хочет, но если он хочет моего внимания, то пусть войдет и получит его. Тени от его ботинок на полу
некоторое время не движутся, и хищно присевшая тьма в моей душе нетерпеливо ерзает и
шевелится, не в силах стоять на месте в агонии болезненного предвкушения.
Я жду, затаив дыхание. Звякают ключи, и я тихо выдыхаю. Голод издает победный вой, и я
проглатываю готовый сорваться с губ смех. Замок с металлическим скрежетом открывается, и
Самсон входит в камеру. Он останавливается. Разум этого бычары говорит ему, что меня нечего
бояться, но животные инстинкты чуют, что что-то не ладно.
Опасность! — кричат инстинкты.
Чепуха, — отвечает разум.
Я здоров как бык! — похваляется скотская сторона его натуры.
Я слышу, как он сглатывает в тишине. Затем дверь за его спиной закрывается. По моему телу
проходит дрожь, и Самсон это видит. Наконец он делает шаг ко мне, потом еще два, пока не
оказывается рядом со мной.
Он ждет, и я жду, оба в сильном возбуждении, но по совершенно разным причинам.
Мгновение тонко и длинно тянется подобно густому вареному сахару, и мы оба смакуем его. Голод
пульсирует в молчании, и хотя Самсон всего лишь заурядное чудовище, в отличие от особенной
меня, я знаю, что он чувствует его пульсацию.
Сахарная нить мгновения обрывается, и, схватив меня за волосы, Самсон рывком поднимает
мою голову. Его лицо с красными прожилками идентично тому, что я видела в воспоминаниях
Келли: среднего возраста, с огромными порами и обвислыми щеками. Только сейчас в его глазах нет
довольного блеска, а густые брови подняты в удивлении.
Подозреваю, что я первая жертва, которая улыбается ему.
И стопроцентно уверена, что я первая, кто вскакивает и припечатывает его за горло к стене.
Он пытается кричать, но я сжимаю пальцы на его шее, и крик с хриплым бульканьем умирает. В
глазах Самсона отражается потрясение и смятение. Он не понимает, как мои маленькие слабые руки
могут быть так сильны. Он много чего не понимает. И как же хочется его на этот счет просветить!
Я поднимаю его вверх по стене, пока его ноги не отрываются от пола. Его глаза округляются,
в них плещется паника, и я замираю, наслаждаясь этим мгновением — когда охотник осознает, что
сам стал жертвой, когда пытается уложить в голове, как такое могло произойти. Его лицо искажается
от ужаса.
Я оборачиваюсь и вижу, что Келли тоже наслаждается этим. Она сжала ладошки перед собой,
лицо светится оттого, что в этот момент совершается правосудие.
Мое внимание привлекают слабые попытки Самсона вцепиться мне в руку. Он выше меня и
умудряется встать на цыпочки. Этого достаточно, чтобы снять немного давления с его горла. Я не
против.
— Чтооо?.. — хрипит он.
— Любишь причинять боль другим, Самсон? — спокойно спрашиваю я, хотя сгораю в огне.
Голод пожаром бушует внутри.
— Ннн…
Я сжимаю пальцы на его горле, и он хватается за мое запястье, молотя ногами по стене.
4
— Шшш, все хорошо, — мягко, нежно говорю я, как будто мне не все равно. Затем перехожу
на шепот: — Я тоже люблю причинять боль другим. — Я еще сильнее сдавливаю его горло, и он
извивается, снова вставая на цыпочки, силясь вдохнуть воздух. Я бью его стопой по пальцам ног и
отпускаю.
Он с криком падает на пол и тут же отползает от меня, кашляя и хватая ртом воздух. Я
сдвигаюсь, перекрывая ему путь к двери, и он шарахается назад.
— Чт?.. — сипит он, хватаясь за свое измученное горло.
Я шагаю к нему, и он как безумный, задом, на карачках, отползает и забивается всей тушей в
