Что значит «в следующий раз»? Он думает, что так будет постоянно? Хоть это и не звучит как приглашение на свидание, ведь не американские ли парни должны всегда платить за девушек?
Грёбаный потоп! Так глупо. Бесплатная еда всегда бесплатная еда. Я делаю длинный глоток и беру кусок пиццы, на который свалена куча из овощей. Куски сыра толстые, корочка не сильно крепкая, чтобы выдерживать вес начинки. Мне приходилось есть пиццу пару раз, но эта — самая лучшая.
Скотт вздрагивает, и вытягивает кусочек сыра из другой коробки.
— Как вы можете есть всё это? Тут так грязно. Вы не чувствуете всю чистоту идеального сочетания соуса, хлеба и сыра.
Я снова откусываю и пожимаю плечами.
— Как интересно, это же самая лучшая пицца из того, что я когда-либо ела.
Рио сияет.
— Я же говорил, что я — ресторанный путеводитель. Тебе следует доверять мне.
— Учту, — говорю я, безуспешно стараясь сдерживать улыбку.
Скотт всё также в смятении смотрит на мой кусок.
— Но — лук! От одной только мысли о том, чтобы впиваться в него зубами… — он вздрагивает.
— Я могу есть лук, как яблоки, — утверждаю я.
— Иди ты! — Говорит Тайлер.
— Я всё время его ела, сколько себя помню. Было не сложно. — Древние египтяне обожают лук, и моя мать никогда бы не прошла мимо. Запах от него не из приятных, но они добавляют нужное количество запаха и фактуры почти во всё. Некоторые блюда невозможно приготовить без обилия лука, насколько я знаю. Исида постоянно режет его так же мелко, каким я представляю себе снег.
— Это самая противная вещь, которую я слышал. — Глаза Скотта округляются от обожания и ужаса.
Я выбираю кусок лука побольше, и кладу между сомкнутых губ, медленно всасывая ртом и жуя, пародируя Хаткор.
Тайлер смеётся.
— Сексуально!
— Даже не думай о том, чтобы когда-либо это повторять, — говорит Скотт. — Отказываюсь целовать тебя, если ты будешь есть лук.
— Можно подумать, ты сможешь устоять! — Тайлер заканчивает есть свой сыр, и берёт кусок с овощами, вызывающе вскидывая брови.
— Ты оказываешь дурное влияние на мою девушку. — Скотт надувает губы, когда покрытый луком кусок исчезает во рту Тайлер. — Рио, скажи им, что это отвратительно.
Мы все смотрим на Рио, и видим его отстранённо жующим свою пиццу, пока он записывает что-то в один из своих блокнотов. Естественно. Что за странный человек!
Он продолжает писать в блокноте, даже пока мы плаваем. Тот, кто говорит, что в Сан-Диего чудесный океан, в действительности имеет в виду, что вода доставляется сюда прямо из Арктики.
Волны бесят меня, но я напоминаю себе об их самом большом достоинстве — в них нет бегемотов.
Мы доедаем пиццу и от души веселимся, играя в «самый дурацкий купальник». Даже занявшая первое место женщина в мини-бикини на последнем месяце беременности удостоена всего одного взгляда Блокнотного Мальчика.
Я не понимаю, почему Скотт и Тайлер любят проводить с ним время. Какой интерес? Он же может заменять мебель или типа того. Правда, очень красивую мебель, но всё же.
Возле меня в песок падает волейбольный мяч, я смотрю наверх и вижу двух парней в пляжных шортах на бёдрах, которые стеснительно улыбаются.
— Привет, прости. Хочешь играть?
— Нет, спасибо.
— Идём!
— И снова нет, спасибо. — Я даже не напрягаюсь и не поднимаю мяч, чтобы им бросить, и они уходят что-то бурча.
— У, а у них был клёвый пресс. Тебе надо было соглашаться, — говорит Тайлер.
— Тела — просто тела. Мне нет до них дела.
— Говоря о телах, — произносит Скотт. Его голова лежит на животе Тайлер. — Брюс Ли мог бы обойти Чака Норриса, если бы они были в расцвете сил.
Понятия не имею, о чём они говорят. Я смотрю на то, какие следы мои стопы оставляют на песке, осторожно наблюдая за горизонтом, когда солнце начинает опускаться. Нет ни облачка. О, прошу, никаких облаков!
Тайлер убирает с себя его голову.
— Не мог бы! Рио, скажи ему, что он не прав.
Рио поднимает палец, и мы ждём, пока он пишет… и пишет… и пишет. Тайлер и Скотт хихикают, просто наблюдая за ним, будто это игра «как долго он будет писать». Зная этих двоих, скорее всего — это и есть игра. И вот, спустя две минуты, когда солнце уже почти заходит, он кладёт ручку и закрывает блокнот.
— О чём мы говорим?
— Сейчас? Или вообще в последние три часа? — Острю я, удивляясь тому, насколько озлоблённо это звучит. Меня совершенно не напрягает, что находясь с нами, он нас игнорирует.
Он улыбается, смотрит мне прямо в глаза и у меня перехватывает дыхание, когда я понимаю, что он наконец-то здесь, обращается ко мне и только ко мне.
— Сейчас.
— Тебе следует извинить Рио, — говорит Скотт. — Он у нас поэт.
— Как-то так. — Рио закатывает глаза и обрывает ту связь, и я ощущаю, что снова могу дышать.
— Спроси его, какие стихи он пишет, — лицо Скотта преображается от глупой улыбки. Тайлер наклоняется через меня и сочувственно гладит Рио по ноге.
— Что за стихи ты пишешь? — Спрашиваю я ровным голосом.
— Поэму! — кричит Скотт. — Он сочиняет поэму!
Рио пожимает плечами.
— Всё так.
— Поэма? Что это значит?
Он кладёт свой блокнот в сумку, снова поворачивается ко мне, и клянусь, я физически ощущаю на себе его взгляд. Его глаза настолько прекрасные и я надеюсь, что он начнёт смотреть на кого-нибудь другого.
— Длинная-предлинная. По всем обычаям. Начинается с кульминации истории, в ней всегда есть загадка и такой строгий размер, что приходится взывать к музе. В моём случае — это Каллиопа.
Получается немного схоже с сюжетом «Иллиады» . Знакома с ней?
— Конечно. Я читала её по ночам, пока никто не видел, на своём ноутбуке.
Все окидывают меня странным взглядом.
— Почему? — спрашивает Тайлер.
— А, мама не очень-то симпатизирует грекам.
— Серьёзно?
— Ну да. Не поклонница. Поэтому мне приходилось тайком читать «Иллиаду» и «Одиссея».
— Я-то думала, что у меня странная мама, запрещающая мне читать книги о вампирах, — говорит Тайлер. — Тогда не рассказывай ей о том, что знакома с Рио.
— Почему?
— Полнокровный грек, — он смеётся, показывая свою ямочку и свою кожу, которая тоже совершенство. Может со мной что-то не так, раз я хочу видеться с ним ещё больше, просто потому что он грек и это убьёт мою мать?
Тайлер что-то шепчет Скотту на ухо, и они оба подпрыгивают.
— Сейчас вернёмся! — Говорит она, и, взявшись за руку, они устремляются куда-то вдоль берега.
— Они ведь уходят, чтобы вдоволь нацеловаться? — Спрашиваю я, хмурясь.
