Игроки, тем временем, свыклись с происходящим и продолжили партию. Хождение вождя по мукам начало вызывать у них раздражение.
— Сядьте на место! — окликнул его Куроедов. — Ни одного козыря за всю игру!
Из бутылочного горла донеслось хрюканье и мычание.
— Добрыня проснулся, — прокомментировал событие Косоротов. — Ходи уже или сдавайся!
Услышав про Добрыню Никитича, вождь заметно приуныл и, как только неприятные звуки повторились, он на цыпочках удалился в противоположный от игроков угол и скромно сел там прямо на пол.
— Сейчас вы увидите, что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов!
Последняя реплика Ленина буквально предварила явление Христа народу.
Молва врала — богатырь выглядел прекрасно! Отсутствие повседневных забот и долгий оздоровительный сон «поперёк горла» сделали своё дело!
— Ба, — искренне обрадовался Добрыня Никитич, махнув невидимой палицей. — Какие люди в Голливуде!
Я показал жестом, что обниматься не буду и в противном случае велю охранниками применить к арестанту самые строгие ограничительные меры!
— Садитесь, Добрыня Никитич.
Богатырь с осторожностью опустился на стул и несколько секунд сидел не шевелясь, будто испытывал сиденье на прочность. Одет он был всё в ту же, залитую вином рубашку и те же тёмно-синие брюки. Пиджака на бывшем Комиссаре не было.
— Значит, Чёрный Квадрат?
— Он самый, Добрыня Никитич, — ответил я с добрым чувством, даже слезу пустил. — Он самый. Вашими молитвами!
— Поздравляю, — сказал богатырь просто, без всякой зависти. — Вот бы сейчас по ведру водки и по тазу оливье, за успех предприятия! А, Зигмунд Фрейдович, разве это не в наших силах?
— Эй ты, болтай, да не очень!
Куроедов отбросил карты и встал с кушетки.
— Через десять минут обед, товарищ Председатель ЧК. Прикажете выдвигаться?
— А они? — спросил я про арестантов.
— Этим не положено. В смысле, у них диета. Слизистый суп и кисель им сюда принесут.
Я распорядился, чтобы охранники шли прямо сейчас, а с их подопечными я разберусь сам. В случае, если сочту нужным, обедать они будут на общих основаниях.
— Но у нас приказ! — возразил Косоротов.
— Приказы тут даю я, не поняли? — Для пущей убедительности я ударил ладонью об стол. — А будете спорить, запишу в библиотеку!
— Ладно, пошли, Куроедов, — сказал Косоротов. — В Пищеблоке доиграем!
— Кого доиграем! — горячо возразил Куроедов, — ты мне уже итак два бёдрышка проиграл!
— Каких два? Второй раз не считово! У тебя лишняя карта была!
— Это у тебя лишняя, я чё, слепой?
— А я тогда тебе рожу намылю!
— А я тебе!
Так, споря и толкаясь, ребята вышли вон!
— Ну, так как вам моё предложение, Зигмунд Фрейдович? И этого позовём, который в углу прячется. На троих то оно правильнее будет! Иди к нам, Ильич, не хер дуться!
— А морду бить не будете? — спросил Ленин, показавшись из тени.
— Сам виноват, — сказал богатырь. — Нечего было меня легавым сдавать!
— Это не я!
Вождь хоть и осмелел настолько, чтобы подойти к столу, но на всякий случай укрылся за моей спиной.
— Как же нет, когда ты! — настаивал на своём Добрыня. — Кто письмо к съезду написал? С жалобой? А кто ренегатом Каутским обзывался? Не я, главное! Ты, больше некому! — Богатырь тяжело перевёл дыхание и полез в карман. — Ладно, кто старое помянет, тому в глаз лимон! Вот, Ильич, это тебе! От наших соседей из Усолья-Сибирского!
Добрыня Никитич попросил меня передать вождю расплющенную крышку из-под кефира на ниточке.
— Что это? — удивился я.
— Орден Труда Хорезмской народной советский республики, — пояснил бывший Комиссар. — Там написано. Отметим?
Я надел орден Ленину на шею и горячо поздравил товарища с заслуженной наградой.
— Не сейчас, пацаны. Вот завтра на заседании утвердим новый Устав ЧК, тогда и посидим по-человечески. А сейчас идём в Пищеблок.
— А пустят? — засомневался вождь.
— С такой то наградой! Да пусть только попробуют!
Я поднялся и направился к выходу.
— Пошли, пошли, за одним дорогу покажете!
8.
ОБЩИЙ СТОЛ.
Пищеблок представлял из себя отдельно стоящее строение в форме куба с центральным входом со стороны Площади Вздохов, прямо напротив Западного Скворечника, где я вчера вечером проходил таможню.
Что можно было сказать об архитектурных особенностях здания? Скажу вам удивительную вещь — всё зависело от вашего настроения и положения солнца! Как и во многих иных местах Очевидного-Невероятного, «Принцип Коридора и Этажей», провозглашённый Алконост, как единственно возможный метод постижения действительности, безукоризненно срабатывал и тут! Солнце в этот момент располагалось прямо за моей спиной, мозаичные витражи в стреловидных оконных проёмах радостно приветствовали его лучи, покрывая окружающее пространство миллионами разноцветных бликов! Порывы ветра скручивали эти блики в спирали и создавали бешенные беспорядочные вихри, захватившие площадь в свой весёлый сумасшедший плен, отчего та начинала издавать вздохи восхищения и наслаждения, как если бы она вступила с солнцем в продолжительный половой акт!
— Давно не были с женщиной? — заметив моё замешательство, обратился ко мне пожилой джентльмен с аккуратной седой бородкой.
— Давненько… — ответил я с готовностью. Была в нём какая-то неподдельная искренность, толкающая собеседника на самые неожиданные признания. Может, всё дело в цилиндре, так ладно сидящем на его благородной голове! — Признаться, было совсем не до того!
— Ерунда, — сказал джентльмен с сильным немецким акцентом. — Человеку всегда до того. Скажу вам больше, ему вообще нет дела ни до чего, кроме этого.
Алконост — славная женщина. Проблема лишь в том, что она слишком увлечена работой. Откройте ей своё сердце и вы спасёте не только себя, но и её.
— Кто это был? — спросил я у своих спутников, как только джентльмен в цилиндре скрылся из виду.
— А-а, — безнадёжно махнул рукою Ленин. — Один австрийский еврей! Однажды мы встретились с ним в Вене, так вот этот господин предупредил меня, что если я не перестану дрочить на Революцию, то вскоре стану политическим импотентом! Представляете? Я уже заметил, как только ты попадаешь в Вену, ничем хорошим это не заканчивается!
Со всех сторон сюда подтягивались люди, из которых кое с кем я успел познакомиться лично. Мне было приятно увидеть их снова, однако, не могу утверждать наверняка, что радость встречи была взаимной.
Как я уже успел заметить, лица жителей Очевидного-Невероятного не выражали ничего определённого, просто так была устроена их жизнь, когда ровно в такое-то время в соответствии с их биологическими часами, им нужно было отправляться в Пищеблок и что-то съедать, даже неважно, что именно. Например, перловую кашу. Это блюдо почиталось здесь не меньше, чем фуа-гра, ведь о существовании последней этот мир пока ещё ничего не знал!
Кроме перловой, в рацион питания входили также такие замечательные каши, как пшеничная и ячневая. Забегая вперёд, скажу, что и та, и другая ни в чём не уступали перловке и лишь подтверждали ту нехитрую мысль, что всё самое вкусное — самое простое!
Пейте воду, ешьте каши — продлевайте жизни ваши! — гласил призыв над окошком раздачи.
Могу также привести пример и чисто морального свойства. Чуть позже, совершая нехитрую трапезу, я спросил своего соседа по столу, знает ли он, что такое красная икра?
— Ну что вы такое говорите! — возмущённо ответил иконописец Андрей Рублёв, а это, оказывается, был именно он! Нет, правда, кто бы мог подумать, ведь надо мною всё время витал его кинематографический образ, исключающий любое иное воплощение мастера, кроме, как в монашеской рясе! — В нашей стране категорически запрещена рыбная ловля! Равно, как и охота. Поэтому, Боже вас упаси, спрашивать меня про говяжьи котлеты!
Пара рабочих, вооружённых молотком и лестницей-стремянкой, возились с каким-то плакатом, который никак не хотел разворачиваться и всё время норовил принять первоначальный вид, то есть — скрутиться обратно ив рулон. Рабочие были одеты в одинаковые комбинезоны и форменные куртки с надписью «Зеленхоз».
