– Если ты пытаешься меня задушить, – наконец сказал сосед, – то имей в виду, ты далёк от успеха. А если просто свободно выражаешь эмоции, тогда продолжай.
– Да, выражаю, – подтвердил Труп. Но Тима всё-таки отпустил.
– Это Отто, я вам рассказывал. Который самый лучший в мире сосед, – объяснил незнакомцам Тим. И представил их Трупу: – Надя и Самуил. Ты, помнишь, говорил, я какой-то подозрительно тихий, ни единого шороха, так не бывает. Ну вот, исправляюсь. Вызвал подмогу. Теперь будет шорох! Надя не переносит наушники, зато очень любит слушать старинный хард-рок.
– Не демонизируй меня, пожалуйста, – улыбнулась блондинка. – Понимаю, приятно знакомством с исчадием ада похвастаться! Но я так за дорогу от воплей Планта [12] устала, что теперь ещё долго никакой музыки не захочу.
Труп посмотрел на неё с уважением. «Старинный хард-рок» он и сам любил. А ещё больше – девушек, которые его с удовольствием слушают. Ему почему-то всегда казалось, что они какие-то самые важные вещи понимают про жизнь.
– Ты мне самое главное скажи, с нашей «Крепостью» всё в порядке? Работает? – спросил Тим.
– Естественно. Что ей сделается.
– Ну мало ли. Может, в отпуск ушли.
– Я когда-то у Даны тоже про отпуск спросил. Сказала, она теперь и так в отпуске на всю оставшуюся жизнь.
– Да, – кивнул Тим, – я помню. Надеюсь, ей не разонравится никогда.
– Она предложила мне сделать в «Крепости» выставку, – сказал Труп. – Ну, то есть, не совсем настоящую выставку, всё-таки «Крепость» не галерея…
– …а лучше! – подхватил Тим.
– Да, я тоже об этом подумал. Сейчас-то вообще всё закрыто. А к Дане с Артуром каждый день люди ходят. И какие! Кому и показывать, если не им. Сегодня как раз заберу фотографии из печати. Приду с ними в «Крепость», выпью для храбрости, буду смотреть, как вышло, и страшно ругаться.
– С кем?
– Да со всем миром сразу. Например, что печать ужасная. И я сам дурак, неправильно выбрал размер. И освещение в «Крепости» хуже некуда. И вообще я не так себе свою первую выставку представлял. Настоящий художник всегда найдёт к чему придраться, когда боится, что ничего не получится, и хочет всё отменить. Зря смеёшься, я же правда боюсь.
– Тогда может вечером там и увидимся? – предложил Тим. – Если только мы сейчас не упадём прямо на пол и всё к чертям не проспим. Ехали больше суток, практически не останавливаясь, прикинь.
«Интересно, откуда вы ехали? – подумал Труп. – И через какие границы? И как?» Но вслух не спросил. Он вообще никогда ни о чём не расспрашивал Тима. Что-то его всякий раз останавливало, совершенно иррациональное чувство, словно от вопросов сосед мог исчезнуть, как сказочная принцесса, чей жених нарушил сказочный же запрет. Или даже не исчезнуть, а превратиться в чудовище и сожрать всех вокруг живьём с потрохами. Эта версия казалась Трупу почти похожей на правду; в любом случае, он пока не спешил проверять.
– С чего бы нам падать? – хором возмутились соседские гости.
– Терминаторы! – вздохнул Тим и вставил ключ в замочную скважину.
– Значит увидимся в «Крепости», – заключил Труп.
Он только потом, уже на улице сообразил, что гости Тима говорили по-немецки с таким же лёгким, почти незаметным акцентом, как и он сам. К тому, что сосед полиглот, Труп уже привык. Страшно ему завидовал и с удовольствием пользовался возможностью болтать с ним на родном языке, а не на смеси двух самых чудовищных в мире, русского и литовского, мучительно вспоминая недавно вызубренные слова. Собственно поэтому когда-то и сдружился с соседом: чувак говорит по-немецки, какой приятный сюрприз! То есть, сперва это было главной причиной, а потом оказалось, что Тим и сам по себе отличный, хотя странный конечно тип. С виду почти подросток; Труп поначалу вообще удивился, что он один без взрослых живёт. Но познакомившись с ним поближе, понял, что Тим и есть взрослый, может ещё постарше его самого. Дело даже не в том, что умный, бывают же вундеркинды, а просто житейски опытный. Опыт хоть убейся, не сымитируешь, он или есть, или нет. И что тихоня – видно же, не из робости, скорее, наоборот, шуметь уже надоело, да и некогда, других дел полно.
Каких именно дел полно у соседа, это был отдельный вопрос. Когда Труп услышал, как легко Тим переходит с русского на литовский и наоборот, его осенило: чувак – синхронный переводчик, возможно, в какой-то важной организации типа ООН, тогда понятно, почему он то постоянно куда-нибудь уезжает, то неделями безвылазно дома сидит. Но спрашивать, как всегда, не стал, потому что – ну, сказка, принцесса, чудовище, иррациональное чувство, табу.
И вдруг появляются эти двое, с таким же хорошим немецким, с таким же почти незаметным акцентом, – мечтательно думал Труп. – А может, они шпионы? Нет, правда. Не всё же в мире решают хакеры, должны были остаться нормальные человеческие шпионы с пистолетами и коктейлями, в шикарных авто; кстати, блондинка – натурально подружка Бонда, приехала обольстить Веригу и похитить для подпольного Диснейленда злодеев надувной госпиталь, купленный им для Литвы [13].
На этом месте Труп рассмеялся вслух. Было бы здорово! И чтобы перестрелки с погонями прямо у нас во дворе. А то всех приключений в последнее время – высматривать за каждым углом машину полиции, чтобы вовремя шарф натянуть до бровей, типа я не опасен для общества, дяденьки, не надо меня штрафовать за прогулку по улице без намордника; впрочем, дома с этим гораздо хуже, – думал Труп, ощущая, как стремительно портится настроение, – вовремя я оттуда удрал.
Чтобы исправить резко упавшее настроение, снова стал думать о странном соседе и его гостях. Круто, если они шпионы. Причём всё равно, откуда, за и против кого. Все государства в мире примерно одинаковое фуфло. Важно не это, а перестрелки с сухим мартини и Астон Мартин за дровяными сараями. Но всё равно интересно, на каком языке они между собой разговаривают, когда их никто не слышит? Вот это вопрос!
* * *
Даже жалко, что у Трупа нет ни малейшего шанса подслушать, как сосед и его гости болтают на разных языках вперемешку. Вот бы он охренел! Наде нравится говорить по-английски, Самуилу по-русски, Тим отвечает им на литовском, который больше никто из присутствующих не учил, и тут же получает от Нади по башке икейской акулой за такие понты. Так (но обычно всё же без драк игрушечными акулами) и разговаривают друг с другом Ловцы, знающие пару десятков самых распространённых языков своей рабочей цивилизации и ещё несколько каких-нибудь экзотических – по необходимости, или для души.
Когда Ловцы собираются вместе, каждый говорит на том языке, который ему по каким-то причинам нравится больше прочих, или просто удобен вот прямо сейчас, а остальным всё понятно, если язык не редкий, вроде литовского, и они не желторотые новички. Под новичка-то все, конечно, подстроятся, выберут самый простой для него язык. Помнят, как сами когда-то, ещё не привыкнув мгновенно перестраиваться, страдали от вавилонского щебета старших, и как те, спохватившись, повторяли сказанное – медленно, почти по слогам. Ловцы вообще очень трепетно относятся к новичкам, учат их, опекают и берегут, иногда даже ловко подсовывают интересные книги, которые сами могли бы в издательство отнести, чтобы те поскорей привыкали к удаче и чтобы удача привыкла к ним. Короче, когда коллеги перестают с тобой церемониться, начинают шутить над промахами, уводить из-под носа добычу, задирать и дразнить, это повод открыть шампанское – есть что праздновать, ты крут, ты вырос, ты справился, тебя признали своим.
– Акулу пощади! – смеялся Тим, поверженный на ковёр. – Акула с тобой по-литовски не говорила. Она – невинный плюшевый зверь.
– По-моему, ей даже понравилось, – сказала Надя, воинственно размахивая акулой. – Она же хищник-убийца. Значит должна любить нападать.
