– Видела бы ты второго, – сказал Юджин, когда их глаза встретились. Он проследил за ее взглядом, а после захлопнул дверь. В тот день на нем была кофта с длинными рукавами. По правде говоря, он на протяжении многих месяцев каждый день, даже летом, носил длинные рукава.
Эстер было скверно на душе. Как такое могло случиться: столько времени любимый человек испытывал боль, а она ничего не замечала?
Разумеется, Юджином уже не впервые овладевала грусть. Депрессия – очень коварная дрянь. Как в той ситуации с маленькой девочкой: врачи полагали, будто ребенок вылечился от ВИЧ с помощью интенсивной антиретровирусной терапии, поскольку после нее вирус не был выявлен в крови, но как только лечение отменили, болезнь снова вернулась. Депрессия, как и ВИЧ, великолепно умеет прятаться. Она скрывается в дальних уголках сознания, ждет, пока выстроенные тобой стены, в конце концов падут. Депрессия может оставаться незамеченной многие месяцы, а то и годы. Ты счастлив и здоров, тебе кажется, что ты вылечился, ты уцелел, а потом бац! – и она снова тут, возникает из ниоткуда. Представьте, будто вы пережили крушение «Титаника»: вы думаете, что выжили, победили смерть в ее игре, а потом, несколько лет спустя, «Титаник» начинает охотиться за каждым уцелевшим, убивая одного за другим на улицах Нью-Йорка. Речь идет о мести в духе фильма ужасов «Я знаю, что вы сделали прошлым летом», только в качестве обезумевшего убийцы выступает пассажирский лайнер весом в 46 328 тонн, рассекающий море тумана. Вот насколько абсурдной бывает депрессия.
Поскольку Юджин боялся темноты, ему суждено было умереть от нее. Таков принцип проклятия. Эстер всегда задавалась вопросом, как именно она его убьет, пока тем утром не увидела его изрезанные запястья – их образ навсегда отпечатался в ее голове – и не поняла: темнота может жить внутри человека и съедать его изнутри.
Сидя в машине в ожидании Розмари и Юджина, Эстер сделала то, что ненавидела всей душой. Она позвонила по телефону.
Джона поднял трубку после третьего гудка.
– Солар, что случилось? – спросил он. Судя по звуку, он ел хлопья.
– Я очень боюсь потерять Юджина. Проклятие убьет его раньше, чем я разрушу его. Мы прикладываем недостаточно сил.
Джона секунду помолчал.
– Если ты так беспокоишься за него, может, ему стоит обратиться к психотерапевту? – Люди все время так говорят, когда человек психически болен. Как будто можно запросто кого-то вылечить, исправить, исцелить. Эстер задумалась о том, к кому бы она могла обратиться. К кому-то неравнодушному, кто мог бы помочь Юджину. К родителям? Людям, столь отягощенным собственными страхами, что сами едва живут? Или, может быть, к школьному психологу? К тому, кто, взглянув на ее брата, увидит в нем не многогранного выдающегося парня, каким он был, а просто задачу, которую необходимо решить; болезнь, которую необходимо вылечить; тьму, которую необходимо спрятать под замок?
Снятие проклятия имело для Эстер такое же значение, как и посещение психотерапевта. Если не большее.
Когда Эстер ничего не ответила, Джона сменил тактику; его голос вновь приобрел веселые, игривые нотки.
– Слушай, я же не виноват, что ты боишься какого-то дурацкого Человека-мотылька, который никогда не привлечет внимание Смерти.
– К твоему сведению, этот Человек-мотылек предсказал гибель сорока шести человек в результате обрушения Серебряного моста в 1967 году.
– Почему ты мне звонишь? Обычно я тебе звоню. Мне казалось, ты ненавидишь звонить по телефону. Так указано в твоем списке.
Эстер проверила на телефоне прогноз погоды.
– У меня есть кое-какая идея на это воскресенье. Нечто безумно опасное, что, весьма вероятно, приведет нас к преждевременной кончине.
Джона похрустел хлопьями, а после проглотил их.
– Вот это совсем другое дело. Я согласен.
Возможно, Юджин тоже ищет Смерть, но они найдут его первыми, чего бы ей это ни стоило.
16
5/50: Молния
Одного страха недостаточно, чтобы привлечь внимание Смерти. Не имеет значения, насколько сильно он пробирает тебя до костей. Нужно искренне верить в то, что ты погибнешь. Эта вера служит своего рода маяком. Сигналом, посланным Жнецу, добавить тебя – пусть и временно – в его список.
«Найди меня, – сообщает этот сигнал. – Приди и забери мою душу».
Во всяком случае, такова была теория Эстер, которая могла оказаться полностью неверной. Вполне возможно, твоя смерть уже предопределена, Жнец знает точное время и место, когда ты умрешь, а потому не обращает на тебя внимания до тех пор, пока не пробьет твой час. Но Эстер такой расклад не устраивал.
Так совпало, что в воскресенье, в день встречи с пятым страхом, во второй половине дня, согласно прогнозу, ожидалась ненастная погода. Гроза, как отголосок быстро уходящего летнего тепла, должна была прокатиться по окраинам города. Несмотря на то что в списке под номером сорок шесть значилась не молния (а кладбища), Эстер попросила Джону поменять страхи местами, и тот, к ее большому удивлению, согласился.
На этой неделе она не стала прибегать к нелепой отговорке («Я изготавливаю дамские шляпки, прости»). Как только Джона подъехал, Эстер сразу подбежала, села позади него на мопед и указала местоположение поля, где в точности пройдет буря. Сегодня на ней был костюм Мэри Поппинс: белая блузка, черная юбка, красный галстук-бабочка и зонт. Вместе они отправились к поросшим травой равнинам, окаймлявшим город, где на многие мили вокруг ничего было не видать. Даже чахлого деревца. Джона взял с собой еду для пикника: они ели под лучами полуденного солнца и постоянно проверяли на телефонах метеорадары, желая убедиться, что гроза и молния по-прежнему идут в их сторону. Вокруг колыхалась выгоревшая на солнца трава, похожая на море светлых волос. Когда им стало скучно, они включили «Богемскую рапсодию», крутили ее без остановки и во время каждого звучания песни выкрикивали: «Гром и молнии, я очень-очень вас боюсь!»
И вот вдалеке послышались первые раскаты грома; они заставили ребят замолчать и впервые обратить внимание на бурю, собиравшуюся на горизонте точно складки серого шелка.
– Черт, – медленно произнес Джона, поставив песню Queen на паузу. – Только посмотри на это.
Они сидели в сгущавшейся темноте и наблюдали, как грозовой очаг движется по равнинам. Там, на горизонте, свободном от домов, гор и деревьев, граница бури казалась живой и голодной. Она с грохотом засасывала все, что попадалось на ее пути, сотрясая землю и надвигаясь на ребят стеной.
– Это очень глупо, – сказал Джона. – Мы же на самом деле можем погибнуть.
– В этом весь смысл, – Эстер уложила его на траву рядом с собой, потому что им нельзя было стоять и даже сидеть, если они хотели выжить в буре, которая, накрыв их собой, начнет шарить своими электрическими пальцами в поисках подходящего места для удара.
– Напомни мне, почему я согласился, чтобы план этой недели составляла ты?
– Потому что думал, что я струшу.
– Мне придется всерьез пересмотреть это мнение.
Воздух застыл, стал прохладным, как будто буря, дабы напитаться, вытягивала из атмосферы все силы. Опустилась тьма. Пошел дождь: сначала сыпалась морось, а после с неба стали стремительно падать огромные капли, жалившие кожу Эстер.
– Ты снова намокнешь рядом со мной, – усмехнулся Джона.
– По-прежнему ничуть не смешно.
– Зато правда!
В следующий миг сверкнула молния. Эстер никогда не оказывалась в непосредственной близости от молнии. Ей все время приходилось отсчитывать до грома секунды – четыре, пять, шесть, семь, – чтобы понять, насколько далеко обрушился удар. Сейчас же между ударом и грохотом не прошло и секунды. Яркая вспышка расколола небо в то же мгновение, когда ее барабанные перепонки взорвались, а земля под ней содрогнулась. Это было так неожиданно, так резко: казалось, мир на несколько секунд выпал из реальности; раскат грома постепенно удалялся от них, как если бы хотел предупредить всех жителей города о приближавшейся буре. Однако они находились в эпицентре, в самом начале звука, до удара которого не требовалось отсчитывать три-четыре-пять секунд. Потому что он начинался с них.
