Предводительница говорит ей:
— Миссис Эшворт, нам ясно, что вы не смогли проследить за исполнением по крайней мере двух пунктов наших инструкций. Для вас было одобрено наказание.
Наказание? Что это еще такое? Что они с ней сделают?
— Однако цель Совета не в том, чтобы наказывать Белых Ведьм. Мы здесь, чтобы помогать им и защищать их.
Предводительница Совета продолжает читать с пергамента, держа его в руках. Дядя Анны-Лизы скучает и принимается разглядывать свои ногти; женщина в сером костюме смотрит на Предводительницу.
Мимо охраны мне не прорваться, но в дальнем конце зала есть дверь. Через нее входят и выходят члены Совета.
Предводительница все читает, но я уже не слушаю.
— …мы осознаем, что задача… слишком обременительна. Новое Уведомление… освобождает вас от ответственности… образование и развитие половинного кода… относиться серьезно… контролировать и направлять.
Я бросаюсь к дальней двери, прыгнув на стол между Предводительницей и женщиной в сером. Под громкие вопли охраны я соскакиваю на пол, Предводительница тянется, чтобы схватить меня за ногу. Пять или шесть хороших прыжков, и я скроюсь за дверью. Но тут меня оглушает шум.
Высокий воющий звук врывается мне в мозг так неожиданно, что я ничего не могу сделать, кроме как зажать уши ладонями и кричать. Боль разрывает меня на части. Я падаю на колени и стою, глядя на дверь, не в силах пошевелиться. Я кричу, чтобы выключили шум, но он продолжается в черной пустоте.
Я лежу на полу, у меня текут сопли, мои пальцы все еще в ушах. Около минуты я был без сознания. Передо мной на полу армейские ботинки той женщины: то ли охранницы, то ли танцовщицы.
— Вставай. — Голос у нее спокойный и тихий.
Тыльной стороной ладони я вытираю нос и, весь трясясь, поднимаюсь на ноги.
На женщине зеленые парусиновые брюки и камуфляжная армейская куртка. Лицо у нее до того некрасивое, что иначе как страшным его не назовешь. Кожа на нем изрыта оспинами и слегка загорела. У нее широкий рот и толстые губы. Глаза голубые, с крошечными серебристыми точками, но их совсем немного. Ресницы короткие, белые. Коротко стриженные светлые волосы торчат ежиком, сквозь него просвечивает череп. Лет ей, навскидку, около сорока.
— Я твоя новая учительница и наставница, — говорит она.
Я не успеваю отреагировать: она кивает, и меня, взяв под руки, выволакивают из комнаты. Я сопротивляюсь как могу, но мои ноги даже не касаются земли. Отбиваясь от охранника, я успеваю увидеть у него под мышкой бабушку. У нее на глазах слезы, кардиган съехал с одного плеча, как будто ее тянули за него, не пускали. Теперь она стоит одна, и вид у нее потерянный.
Меня несут по коридору и вытаскивают на мощеный двор, где стоит белый фургон с открытыми задними дверцами. Меня бросают внутрь. Я не успеваю подняться на ноги, как чье-то колено прижимает меня к полу и наручники смыкаются на запястьях. Затем меня тащат дальше в фургон, и толстые пальцы, ее пальцы, застегивают ошейник на моей шее. Я плююсь и матерюсь, и тут же получаю по затылку. Перед глазами все плывет. Ошейник пристегивается к кольцу в полу фургона, так что мне не поднять головы.
Но я продолжаю бороться, пинаться, визжать и ругаться.
И тут меня снова накрывает шум.
На этот раз я не могу заткнуть уши. Я в ужасе ору и в таком состоянии, пинаясь и брыкаясь, буквально проваливаюсь в мрак тишины.
Когда я прихожу в себя, фургон уже движется, и меня болтает по его ржавому металлическому полу. Мы едем долго, но мне виден только затылок большой женщины. Она ведет фургон, но никаких охранников или Охотников рядом с ней нет.
Я кричу, что мне надо в туалет. Надеюсь, что раз она одна, то, может, мне удастся удрать.
Она молчит.
Я снова ору:
— Мне писать надо. — Это правда.
Тогда она поворачивает голову и кричит:
— Ну так и лей. Все равно тебе завтра фургон чистить.
И продолжает крутить баранку. Темнеет, и у меня начинает сводить внутренности от тесноты и духоты фургона, от бесконечной тряски. Я стараюсь, чтобы меня не стошнило, но моих стараний хватает минуты на три, не больше.
Из-за ошейника и короткой цепи я не могу повернуть голову, приходится лежать лицом в своей же блевотине. А она все едет и едет, и когда много часов спустя мы прибываем на место, я уже лежу в коктейле из блевотины и мочи.
Часть третья
ВТОРОЕ ОРУДИЕ
Надо отдать ей должное: страшна она как черт, но и работает как дьявол. Не спала всю ночь и почти весь день: отлаживала новую кислотную ленту.
Теперь она пристегивает ее ко мне. Очень крепко.
— Привыкнешь.
Между лентой и шеей с трудом можно протиснуть один палец.
— Дай-ка я слегка ослаблю. Если, конечно, не возражаешь.
Я равнодушно смотрю в ответ.
— Стоит только попросить.
На самом деле даже кадыком не пошевелить, так плотно сидит ошейник.
Ты снова на кухне, сидишь за столом. Никакой утренней зарядки, никакого завтрака, хотя с этой штукой на шее все равно не поешь. Неужели она и правда оставит его на мне? С ним не то что глотать, дышать почти невозможно.
Заживляющий зуд кончился, как будто весь вышел. Рука вздулась и зажила лишь отчасти. Больно. Ты чувствуешь, как кровь пульсирует в руке и в шее.
— У тебя усталый вид, Натан.
Ты и вправду устал.
— Сейчас я приведу в порядок твою руку.
Она окунает кусок материи в тазик с водой, отжимает. Ты тянешь руку к себе, но она берет ее и обматывает влажной материей твое запястье. Прохладно. Приятно. До чего же хорошо не чувствовать жжения хотя бы одну секунду. Она осторожно обтирает тряпкой тыльную сторону твоей руки, поворачивает ее ладонью кверху и обтирает ладонь. Грязь остается, но вода все рано освежает. Все ее движения очень нежны.
— Можешь пошевелить пальцами?
Четыре пальца шевелятся, но большой онемел и совсем не двигается из-за отека. Но раз она просит, ты и одним пальцем не пошевелишь.
Она споласкивает тряпку в тазике, отжимает и поднимает выше.
— Сейчас я помою тебе ухо. В нем много крови.
Она тянется к твоему уху и обтирает его: снова очень медленно и нежно. Твое левое ухо совсем не слышит, но, может быть, вся причина в запекшейся крови, которая забила слуховой проход. Левая ноздря тоже заполнена.
Она снова опускает тряпку в таз, к воде примешивается кровь. Она выжимает тряпку и тянется к твоему лицу. Ты отшатываешься.
— Я знаю, что ошейник давит. — Она разглаживает тряпку у тебя на лбу. — И еще я знаю, что ты это вытерпишь. — Она нежно проводит тряпкой по твоей щеке. — Ты крепкий, Натан.
