Но блаженствовал Дмитрий Дрмидонтович недолго. Он с удивлением заметил, что голуби, вопреки расхожему мнению, далеко не тупы. Они достаточно быстро сориентировались в новых условиях и прекратили столоваться у Софьи Кузьминичны. Так что скоро Малахитов снова голодал.
* * *
Двадцать восьмое декабря. Среда.
Голуби кончились. Придется есть соседей. Но как преодолеть себя?
* * *
Надо сказать, что боролся с собой Дмитрий Дормидонтович не долго. Ведь соседи бывают не только по квартире, но и по этажу, и по лестничной клетке. Вокруг проживает немало малознакомых людей, с которыми не связаны никакие воспоминания детства и дружеские чувства. А при этом еще и из дома выходить не надо. Выследил, подкараулил и вперед! Раздолье для вампира! Малахитов выбрал для начала студентика из семьдесят шестой квартиры, невысокого тощего очкарика, абсолютно безобидного с виду. Дмитрий Дормидонтович выждал подходящий момент, когда, по его прикидкам, кроме студента в квартире никого больше быть не должно, и пошел на охоту. План был прост: Малахитов звонит в дверь, очкарик открывает, Малахитов бросается прямо с порога, не давая студенту опомниться. Сперва все пошло, как задумывалось. На лестнице было пустынно, Дмитрий Дормидонтович залепил пластилином глазок двери напротив и позвонил. Студент открыл, даже не спрашивая «Кто там». Малахитов бросился, но вдруг какая-то невидимая и в то же время плотная стена отбросила его назад. Вот ведь как! По всей видимости, вампиру, чтобы войти в дом, нужно приглашение. Теперь понятно, почему так настойчиво просился войти синемордый.
— Это… Как его… Здравствуйте, — нашелся Малахитов.
— Тебе чего, дядя? — парень явно не страдал избытком воспитания.
— А, типа, того… Войти можно?
— А зачем?
«Чтобы съесть тебя, дитя мое!» — чуть не брякнул Дмитрий Дормидонтович, но вовремя спохватился.
— У меня с потолка течет. Хочу ваши трубы проверить.
— А, это сколько угодно.
Парень сделал приглашающий жест. Но стена по-прежнему не пускала.
— А войти можно?
— Да, входи, дядя. Чего манерный-то такой?
Малахитов почувствовал, что стена тотчас исчезла. Он воровато оглянулся, быстренько вошел, закрыл за собой дверь, и, сделав ловкую подсечку, повалил студента на пол. Рванул за ворот и прямо задрожал в предвкушении, увидев перед собой заманчиво близкую, быструю сиреневую жилку. Но парень вдруг вывернулся, словно маслом намазанный. Дмитрий Дормидонтович даже понять ничего не успел, как оказался крепко прижатым к полу, только охнул по-старчески.
— Ах ты, извращенец! — возмущенно прошипел студент, наваливаясь сверху и пребольно заламывая Малахитову руку. — Песок уже с тебя сыплется, а туда же! Совсем страх потеряли, проклятые педики.
— Ой, отпусти, изверг! — взвыл от боли и досады Малахитов. — Руку сломаешь…
— Ничего, переживешь. Будешь знать, как нормальных пацанов домогаться.
— Не домогался я. Больно надо!
— А чего целоваться полез?
— Не целоваться. Укусить хотел. Ну, все, пусти уже! Чего вцепился, как клещ!
— Зачем укусить? — удивился студент.
— Не скажу, — заупрямился Малахитов. — Отпусти сперва.
— Нашел дурака! Я тебя отпущу, а ты опять на меня бросишься. Так что придется тебе так разговаривать. И давай не тяни, пока я тебе руки совсем не оторвал, — мучитель дернул малахитовкое запястье вверх так, что Дмитрий Дормидонтович снова взвыл.
— Ой, мамочка! Пусти! Пусти, я все скажу. Вампир я. Вампир. Жрать хотел, потому на тебя и кинулся. Ну, все. Отпускай уже.
На его признание реакция у студента была бурная и неадекватная. Он рывком поставил Малахитова на ноги и, крепко ухватив за шиворот, поволок в глубь квартиры поближе к свету.
— Вампир, значит? Круто! А почему в зеркале отражаешься? Не должен, вроде. И глаза в темноте не светятся. Странно, — бормотал он. — Конечности теплые, значит ты не мертвяк. Зрачки? Зрачки слегка расширенные. Ну, это у кого не бывает…
Парень втащил Дмитрия Дормидотовича в заваленную книгами комнатушку и продолжил осмотр.
— Хм. Ногти в норме. А ну, покажи зубы! А клыки где? Не порядок. Ну-ка, сними майку. Ага. Состояние тела соответственно возрасту. Мышцы старческие, дряблые. А гениталии как? — и дернул вниз малахитовские треники.
Тут Малахитов подхватил штаны и возмутился:
— Ты что это себе позволяешь, сопляк? По какому праву?! Кто, в конце концов из нас извращенец? Ты или я?
— Все! Все, дядя! Спокойно. Не буянь. Не хочешь осмотра — не надо. Но сам прикинь, часто что ли вампиры встречаются. Интересно же, чем они от простых людей отличаются. Тебе разве не интересно было бы?
— Ничего интересного не нахожу, — буркнул Малахитов, натягивая майку. — Ничем не отличаются.
— Ну, да! А как же зеркала?
— Как, как! Сам видишь, что никак.
— А клыки?
— Чушь! Голливудские побасенки.
— А серебряные кресты и святая вода?
— Туфта клириканская.
— Осиновые колья?
— Не пробовал.
— А чеснок?
— Вот чеснок не переношу. Тошнит от него очень. Ну, ладно, сынок. Ты меня извини за вторжение. Пойду я. Домой мне надо.
— Куда? — загородил выход парень. — Э, нет, уважаемый, так не годится. Ты сам ко мне вломился, покусать хотел, так что теперь стой спокойно, или я вызываю милицию. Давай-ка, присаживайся на стульчик и рассказывай все по прядку.
Дмитрий Дормидонтович повиновался. И не потому, что испугался угрозы. Подумаешь, милиция! Нет, он давно испытывал острую потребность облегчить душу. А парень оказался на удивление внимательным слушателем, отнесся ко всему без скептических ухмылок. Перебил всего пару раз, расспросив подробно о синемордом, и заинтересовался дневником.
— Дневник принеси мне, дальше его я вести буду. А ты молодец, папаша. Не паникер и не сволочь, — подвел итог студент. — И тебе крупно повезло, что ко мне попал. Я тебя не сдам и помочь попробую. Есть кое-какие соображения. Твое участие, конечно, потребуется. И сразу предупреждаю, процесс будет долгим, утомительным и затратным. Ну, и, сам понимаешь, никаких гарантий дать не могу. Ах, да. Будем знакомы. Василий Клоков. По поводу фамилии шутить не советую. Да! Погоди минутку.
Василий выскочил за дверь и вернулся, держа в руке пластиковую баночку с зеленой этикеткой. Вытряхнул на ладонь одну бурую пилюлю, похожую на кусочек обточенного гранита.
— На вот, закинься. Это гербалайф. Растительная жизнь, по-русски говоря. Моя матушка на нем уже полгода торчит. Говорит, что кроме этих пилюлек можно больше ничего не есть. Значит, это то, что нужно измученному вампирскому организму. Слушай, а летать тоже не можешь?
— Тьфу! Дурак ты, студент! Тут бы ноги с голода не протянуть, а ты — летать…
* * *
Дмитрий Дормидонтович никогда не причислял себя к везучим людям. Он не выигрывал в лотерею, не находил на улице полных кошельков и никогда не получал наследства. Но на этот раз ему повезло. Клоков оказался настоящим гением. Он терпеливо возился с Малахитовым, ежедневно брал анализы крови, слюны и кала. Обернутая в газету тетрадочка скоро стала напоминать пухлую медицинскую карту. И самое главное, каждый день Дмитрий Дормидонтович получал «колесико». От «Гербалайфа» он оживал просто на глазах. И всего-то одну в день проглотил и порядок. Ни нервозности, ни слабости, и от голода не трясет. А через неделю Василий показал пробирку с желтоватой жидкостью.
— Смотри, Дормидонтыч, это — твое спасение. Запомни этот день, Дормидонтыч. Он станет переломным в твоей вампирской жизни. Первая проба внутривенная. Держи баян.
— А это не опасно? — засомневался Малахитов, с сомнением глядя на шприц.
— Гарантий не даю, но, вроде, все ништяк. Ну, отец, с богом! Сам вмажешься, или тебе помочь?
— Э, нет, Василий, так не пойдет. Я международную конвекцию знаю, опыты на живых людях во всем мире запрещены и караются законом.
— На людях — да. Но про вампиров там ничего не говорится. Главное, попасть в вену…
— Васенька, а если я помру?
— Не должен. Ты же вампир, значит, если верить имеющимся сведениям, — бессмертен. Рукав засучи повыше. Вот так.
— Так-то оно так, Вась, а почему бы нам его сперва на кроликах не опробовать, а?
— Дормидонтыч, не расстраивай меня. Где я тебе кролика возьму? Их даже тушками лет десять как не продают. И потом, гербалайфом тебя кормить крайне накладно получается. И матушка уже нервничает, потому что каждый день по одной пилюльке не досчитывается. Слышал бы ты, что врать приходится. А она ведь доверчива, как младенец. Думает, что страдает провалами памяти. Тебе мою матушку единственную не жалко?
Василий с профессиональной ловкостью накинул на руку Дмитрия Дормидонтовича резиновый шнур. От холодного прикосновения к коже Малахитов вздрогнул.
