— Угадали. Хорошо, что это тоже не запрещено.
— Позволь я задам последний вопрос, и мы сменим тему, — Малиот вернулся к своей игривой манере. — Можешь ответить, как хочешь, — даже да или нет сойдёт. У тебя есть план?
— Нет. Нет того решения, которое устроит всех.
— Они тебя в пепел превратят, когда будет нужно, а ты думаешь, как бы их не задело. Хотя нет-нет, я же обещал, что на этом всё. Ты же слышал о нашей вере?
Борис кивнул, а Малиот только после этого продолжил:
— Вам унтам такая религия пришлась бы в пору. Вам и делать ничего не надо, а вас будут принимать за глубоко верующих, — сказал Малиот и раскатисто рассмеялся, а потом резко прервал себя и нарисовал на рту символ веры указательным пальцем.
Юноша, понимая, что разговор не будет коротким, уселся на скамью позади него.
— А Виктор бы попросил разрешения присесть.
— Так я не Виктор, — на выдохе сказал Борис, пока вставал, — но всё-таки простите меня. Может, мы присядем?
— Нет. Лучше пройдёмся по церкви. Я тебе всё расскажу.
Малиот указал на дверь и когда он взялся за ручку, то посмотрел на Бориса; яркая улыбка исчезла с лица хранителя церкви, уступив место неподвижной маске. Мужчина слишком сильно изменился, молодого унта не оставила равнодушным разница между двумя оттенками этого хинта. Он даже хотел броситься на него, чтобы пощекотать.
Когда дверь открылась, Борис увидел, что в просторной зале стало больше людей. Они стояли в очередях к четырём столам, которые огибали кругом колонны, поддерживающие свод. Лица прихожан были спокойными и умиротворёнными, их глаза смотрели строго в одну точку. Некоторые переговаривались, но делали это кротко, односложно и приглушёнными голосами. Столы были накрыты белыми скатертями с красными вышивками символа веры во всю длину; на каждом стояла серебряная чаша с прозрачной жидкостью, а оставшееся место занимали пухлые кубики шоколада размером со спичечный коробок. Около каждого стола стояло по одному юноше, все они были одеты в одинаковые синие рясы с белыми полосками на рукавах и подолах.
— Сегодня суббота, день, когда наш Бог разрешает получить удовольствие от сладкого, — сказал Малиот в полголоса. — Только нужно насладиться одним ломтиком сполна, не спеша пережевывая и проникаясь каждой гранью вкуса.
Борис заметил, что прихожане в очередях смотрят на человека, который поедает шоколад. Они смиренно ждут, у всех руки опущены и скрещены замком. Такое положение показалось Борису неудобным, потому что предплечья скручивались в своеобразную спираль. Видимо, это был аналог сложенных ладоней.
— Да. Вполне разумно, — Борис подстроился под звук голоса своего собеседника. — Когда ем шоколад, уже на третьей дольке перестаю чувствовать тот самый вкус, удовольствие, что было при первом укусе.
— Вот, — Малиот приобнял Бориса и выставил руку вперёд, — попробуй. Дети мои, — обратился он громко к прихожанам, — позвольте непосвященному приобщится к нашему таинству.
Прихожане, не успел Малиот закончить, сделали шаг в сторону. Их глаза теперь смотрели на юношу, который сразу же пошёл к столу.
— Смочи перста в чаше.
Борис опустил пальцы в чашу, от которой пахло медицинским спиртом.
— Стряхни лишнее и бери этими перстами шоколад. Клади его целиком в рот и обсасывай, пока он не начнёт плавиться.
Шоколад был горьким, сладость почти не чувствовалась, только горечь, которая расцветала ближе к горлу.
— Теперь пережёвывай, медленно и старайся держать кусочки на языке.
Он исполнял указания Малиота и мельком поглядывал на прихожан, ему показалось, что у них как-то посветлели глаза. Неужели унт среди этих верующих действительно в почёте? Борис жевал так медленно, что челюсть начало сводить. Когда его рот был полон шоколадной массы, он посмотрел на Малиота, ожидая приказа проглотить.
— Погоняй во рту немного, посмакуй и проглатывай. Всё как можно медленнее.
— Спасибо, — сказал Борис верующим, пропустившим его без очереди, и кивнул, изображая поклон.
Он подошел к Малиоту, а прихожане вернулись к своему ритуалу. Юноша наклонился к уху мужчины и самым тихим шепотом, на который был способен, сказал:
— А вы сами в это верите?
Малиот отпрянул от него, но в лице не изменился.
— Конечно верю. И моя вера столь же крепка, как и желание не навредить людям. Давай продолжим в том дальнем углу, чтобы не мешать им.
Пока они шли в укромное место рядом с алтарём, Малиот указывал на расписанные стены, чуть ли не гладя их. Пейзажи были изображением того рая, в который попадают адепты религии, если соблюдают заповеди. На портретах запечатлены святые, как пример подвига ради веры, а он описан в табличке рядом с каждой картиной.
Малиот объяснил, что заповедей, которые чтут инсенты, как и правил для хинтов и унтов, семь штук:
Не вреди другим.
Неси учение людям, но не умоляй, не угрожай, не ври.
Помогай всем, кто утратил над собой контроль и рушит свою душу.
Чти личные владения. Любой обмен выполняй честно.
Не убей. Не кради. Не прелюбодействуй.
Чти предков и думай о детях.
Помни, кто ты есть и не давай забывать остальным.
— Они даже чем-то похожи, только наказания разные, — сказал Малиот.
— Вот они не знают наверняка, что их ждёт за нарушение правил, — оттуда ещё никто не вернулся. Но они продолжают чтить свои заповеди. Почему бы не сделать то же самое для хинтов и унтов? Если мы так любим людей, почему не использовать их же методы?
— Не все они соблюдают заповеди, ты сам это прекрасно понимаешь. Кто в наше время не без греха? Хотя представь, чтобы случилось, если у них было то же самое, что и у нас. Абсолютный порядок, все бы по струнке ходили. Но убивать запрещено пятой заповедью, поэтому живут они вот так.
— Порядок не должен коваться страхом.
— Сильно сказано, но смысла в этих словах нет, пока нет альтернативы. Модель работает уже тысячи лет. Такое не сломаешь.
— Зачем ломать, когда можно просто изменить, переплавить?
— Вот и займись, а я погляжу. Ты спросил о моей вере. Без веры я бы не получал силы. Хинт собирает безин у людей, которые подавляют свои порывы. Так и зародилась эта вера Инсен, хинты придумали её. Меня всё устраивает, и менять я ничего не хочу.
У Бориса не было другого выбора, кроме как изменить существующий порядок. Он зажат своими принципами и нарушенным правилом. Ему хотелось рассказать об этом Малиоту, чтобы в его глазах укрепить свою решимость всё поменять. Юноша хотел, чтобы среди палачей, которые придут за ним, хотя бы не было его знакомых.
— Я займусь. А вы тогда смотрите. Смотрите, как рушится ваш тысячелетний механизм, и даже не смейте отворачиваться, — ответил Борис, голос его был холоден и твёрд. — Постарайтесь прочувствовать падение всем букетом своих эмоций и чувств.
Каменная маска на лице Малиота треснула, и он улыбнулся, оскалив зубы. Мужчина резким движением руки прикрыл рот и завертелся на месте, оглядываясь по сторонам.
— Спасибо вам, — сказал Борис, — простите, что наша встреча так нелепо закончилась. До свиданья.
Он уходил неспешно, внутри было пусто: ни чувства стыда или тяжести от совершённой глупости. Молодой унт понимал, что серьёзно оступился, и теперь не получиться сослаться на то, что им двигал ураган чувств и эмоций. Борис высказал слова, которые были у него на душе. Он стал загнанным в угол зверем, ему просто не оставили выбора.
Когда Борис спускался по ступенькам храма, он заметил краем глаза движение сбоку за перилами и подошёл ближе. В углу между ступеньками и зданием сидел мужчина, брюнет лет тридцати, закутанный в пыльное, грязное белое покрывало с жёлтыми подтёками. На его худосочном теле висела относительно чистая одежда, которая была такой, по крайней мере, с утра. Сам он тоже отличался схожей опрятностью.
Когда мужчина увидел Бориса, то сильнее вжался в угол и натянул выше покрывало. Юноша присел на корточки и начал вглядываться в лицо бродяги, его потянуло к незнакомцу так же, как и к цветку в руках Малиота. Ему хотелось заглянуть в глаза и увидеть то, что вмиг объяснило это притяжение. Бродяга бросил на него взгляд дрожащих зрачков. Белки были золотыми, радужка белая как чистый лист бумаги, на котором лежал крест.
