— Гор, чудо-ребёнок, зачатый после того, как Исида вернула Осириса к жизни, занял трон отца в качестве Бога-правителя Египта. Он был гордостью и радостью своей матери. Однажды она зашла так далеко, что отравила бога солнца, чтобы заставить его назвать своё имя, которое давало ей и её сыну власть над наиболее могущественными богами. Отчего вся концепция о чересчур конкурентоспособной маме футболиста перешла на совершенно новый уровень.
Я улыбаюсь и жду, когда уляжется смех.
— Итак, представьте себе её отчаяние, после всего того, что она сделала, чтобы посадить Гора на трон, и потом обеспечить ему прочные позиции среди богов, когда он вдруг женился на Хаткор — богине секса и пива. А вы-то думали, что это вам не повезло с избранницей сына…
Всё продолжается в том же духе, когда я описываю историю моей семьи, смешивая мифологию с такими личными качествами, о которых слушатели и не подозревали. Я даже вспоминаю историю про старого Тота, как он добавил дней к календарному году, чтобы обмануть Бога-Солнце ради того, чтобы богиня Неба могла иметь детей. К концу экскурсии я совершенно без сил, но довольная собой. Когда я рассказываю об убийстве Осириса и прикалываюсь над довольно ошеломляющим изображением жизненно важных органов, которые Исида волшебным образом создала из глины для оживления Осириса, я чувствую странное чувство нежности к моим родителям.
Несмотря на то, какие они замороченные, я не могу отрицать того влияния, которое они оказали на целую культуру, и которое даже тысячи лет не смогли полностью стереть. Неожиданно, говоря о их двойных ролях я смогла соотнести своих родителей с их божественными атрибутами.
И когда я закончила, все аплодируют мне, а потом разбиваются на группы, чтобы рассмотреть экспонаты. Я наблюдаю за всем с переполняющей меня гордостью, зная, что я создала этот зал, а мои родители создали истории, которые наполнили его. Даже если он здесь недолго, я всё равно часть него, потому что это — часть меня.
Подходят Сириус и Дина.
— Ты словно знаешь их лично! — Восклицает Дина.
Мы с Сириусом смеёмся. Она смотрит на нас с подозрением, как вдруг покачивается на своих ногах.
— Ты такая бледная. Езжайте домой. Рио подвезёт меня, когда всё закончится. — Я обнимаю их, и мы прощаемся.
Кстати, о Рио… Я оглядываю зал, и вновь благодарю богов за свой рост, который даёт мне прекрасный обзор. Как вообще низкие люди могут находить кого-то в толпе?
Я вижу его, он разговаривает в углу с какой-то парой. У мужчины чрезвычайно серьёзный вид, все его черты такие жёсткие, словно он небрежно вырезан из грубого известняка. Только когда он направляется ко мне, и я вижу его хромоту, я понимаю, что он — отец Рио. Значит женщина рядом с ним — его мать. Она оборачивается, и я не могу отвести от неё глаз, как и закрыть отвисшую челюсть. Скотт и Тайлер не шутили: она такая одна — самая красивая женщина, которую я когда-либо видела. У неё такие же тёмные волосы, как у Рио; они спадают ей на спину густыми, роскошными локонами. Все места её фигуры, которые должны изгибаться, мягкие и совершенные, а те места, которые должны быть маленькими — подчёркнуто изящные. Бюст, который она установила у них в прихожей, не идёт с её фигурой ни в какое сравнение.
Я чувствую себя не в своей тарелке, находясь с ней в одном помещении. Но когда она берёт руку мужа в свою, когда улыбается ему, то становится так очевидно, что она его любит — его всего, что мне даже становится лучше. Они подходят ко мне, и я понятия не имею, что им говорить. Что мне им говорить?
— Очень мило, — произносит мама Рио, и улыбается. Знаете, почему греки стали писать стихи?
Из-за неё.
— Я бы не осилила это без помощи Рио. Спасибо за то, что позволили мне тратить его время всю прошедшую неделю.
Она смеются, и отец Рио кривит своё лицо в улыбке. Он не красив, но настолько крепкий, и что-то такое в его лице, отчего оно выглядит и величественным, и добрым. Он уже нравится мне. В них есть что-то знакомое, родное. Может только потому, что я была у них дома, и сейчас это значит даже больше.
— Я никогда раньше не видела его таким счастливым, — говорит она.
— Эй, ну. — Рио встаёт рядом с нами, ёрзая, словно он не хочет, чтобы я разговаривала с его родителями. — Э, мам, пап, а вы не хотите прогуляться вон до туда?
Они смеются и потом обнимают Рио, мы прощаемся. После того, как они отходят, его мама оборачивается и смотрит мне в глаза, таинственно улыбаясь. Вот откуда он унаследовал этот взгляд!
Ох, уж эти скрытые ямочные гены!
Народ понемногу рассеивается, обменивается друг с другом множественными рукопожатиями и поздравлениями, и даже визитками от агента по недвижимости, и предложением сотрудничества по дизайну домов, которые он продаёт. Тайлер и Скотт выходят в коридор с Мишель, чтобы проследить за уборкой столов, и я смотрю через весь наш звёздный зал вечности, и вижу Рио. Он весь светится, глядя на меня.
Мы подходим друг другу навстречу и встречаемся в самом центре. Да пошло всё! Я хочу этого! Я хочу его.
— Ты сделала это, — говорит он.
— Мы сделали это, — отвечаю я.
Я обвиваю руками его шею и прижимаюсь губами к его губам, они тёплые и мягкие, и сразу же отвечают мне. Тысяча разных ощущений просыпаются внутри меня. Ощущений, которых я не знала и даже не знала, что такие бывают, и я плыву среди звёзд с Орионом, моим Орионом, и я хочу больше, больше и больше познавать его. Я хочу нарисовать новую карту звёзд, в своей душе, звёзд, которые впустят его.
Я целую его. И я перерождаюсь.
Наконец мы отрываемся друг от друга, оставляя одни объятия.
— Орион, — шепчу я, его имя звучит словно песня, словно молитва.
— Айседора, — говорит он, — столько лет я ждал этого.
— Что значит — столько лет? Мы же лишь… — начинаю я, и только потом осознаю, что каждое слово того предложения он сказал на разных, мало известных языках. Языках, которые он не мог знать. Языках, о существовании которых нормальный человек даже не догадывается, уж тем более не может на них говорить. Если он не…
Что за ерунда!
Осирис убит. Гора отравил скорпион. Амона-Ра до смерти закусала змея. Боги могли умереть. Боги умерли. Но Исида — Повелительница Магии, всегда была рядом, чтобы это исправить. Без Исиды даже бог мог умереть на веки вечные.
— Нет, — шепчу я, отступая на шаг от Рио.
— Я хотел тебе сказать! И сейчас, точнее здесь… я хочу прочитать тебе кое-что. — Он вынимает тонкую пачку сложенных листов из кармана. Его лицо разрумянивается от волнения. Он говорит всё — вообще всё, на древнем египетском языке. На этом же языке мама пела мне перед сном. Никто не умеет говорить на этом языке.
