— Ты ведь знаешь, что я сделал с водителем? Я забальзамировал его органы, когда они ещё были в нём. Если дорожишь жизнью подруги — скажи, чтобы ушла.
Я глубоко сглатываю, чтобы подавить растущую во мне панику. Я никому не позволю причинить боль Тайлер.
— Всё прекрасно.
— Кто это?
— Мой брат, — я запинаюсь. — Сводный брат.
— А-а, — нотка сомнения присутствует в её голосе.
— Он подвезёт меня до дома. Увидимся завтра.
— Хорошо. — Она колеблется. — Ты молодчина!
— Спасибо. — Я с трудом выталкиваю слова из-за пересохшего горла от запаха Анубиса.
Она задерживается, словно хочет урвать ещё несколько болезненно долгих секунд, затем машет и идёт на парковку. Анубис тащит меня вверх по деревянной лестнице и через дорогу. Я настолько привыкла к тому, что была здесь очень высокой; он же возвышается надо мной, и я чувствую себя бессильной, как ребёнок.
Мы обходим музей и подходим к задней двери.
— Я знаю, у тебя есть ключи, — говорит он.
Я даже не притворяюсь, что это не так. Моя голова слишком занята выяснением того, чего он хочет. Я всегда воспринимала его только как похотливого слизняка, но я недооценила коварства под его лицом шакала.
Я открываю дверь, и мы проходим через теперь уже пустой музей. Охранник, тот, что с козлиной бородкой и добрыми глазами, смотрит на нас со своего стула у лестницы. Я улыбаюсь.
Хоть моя улыбка больше напоминает посмертную маску, она действует, потому что я вижу, как в его фигуре пропадает напряжение.
— Забыла сумочку.
Он машет нам и пропускает, и вот мы оказываемся в чёрном как смоль зале — моём зале, где лишь несколькими минутами ранее Рио разбил мне сердце.
Я смеюсь задыхающимся от отчаяния смехом.
— Что смешного? — Огрызается Анубис, пытаясь отыскать выключатель.
— Думаю, мне следовало бы позволить ему дочитать его глупую поэму. — Потому что, каким бы греческим вруном он не был, он бы ни за что не заставил мою душу сжиматься от холодного, высушенного солью ужаса, как это делает Анубис. Я чувствую, как из него тянутся щупальца темноты, хватаясь за меня.
— Где свет? — Рычит он. Его челюсти лязгают, когда он «отгрызает» конец предложения.
Я наклоняюсь и щёлкаю выключатель.
— Ты ничего не можешь взять отсюда. Тронешь что-либо, и раздастся вой сигнализации. — Я недолго размышляю над тем, чтобы самой включить сигнализацию, но не хочу, чтобы пострадал охранник. Он этого не заслуживает.
Теперь понятно, что всё это время Анубис гонялся за чем-то, что находилось в этом зале.
Погром в доме Сириуса, нападение на водителя, глаза, которые я чувствовала повсюду на себе; он ждал подходящего момента, чтобы подобраться к маминым артефактам. И я понятия не имею зачем.
Он был в нашем доме в Абидосе бесчисленное количество раз, и подобный хлам всегда был на виду.
— Мне ничего и не надо. — Он дотаскивает меня до самой большой фрески, к той, на которой моя мать, Гор и бог солнца. И тогда он начинает таращиться на неё, исследуя, словно пожирая её своими глазами.
— Что ты ищешь? — Я стараюсь увидеть то, во что он всматривается.
Низкое рычание в глубине его горла и его рука крепче сжимает мою руку, теперь ноющую и трескавшуюся от сухости.
Решаю больше ничего не спрашивать.
Почему эта фреска? Он что, покинул свои владения в Египте, чтобы пялиться на эту тупую картину, в которой рассказывается история, которая всем известна? Я смотрю на изображение матери, на ястребоголового Гора, на лежащего Амона-Ра. Ничего больше нет!
Потом я замечаю, как губы Анубиса еле заметно шевелятся, словно он пытается что-то прочесть. Я смотрела не туда. Его внимание приковано к иероглифам, которые окружают фигуры — тем, которые только я могу прочитать, потому что только я знаю, как расшифровать мамины рукописи.
Это история о том, как моя мать узнала самое могущественное имя бога, которое Исида написала. Хаос. Он здесь, чтобы добраться до настоящего имени Амона-Ра. И если кто-то вроде Анубиса сможет контролировать бога солнца…
— Вот, — говорит он и тычет своим пальцем в начало того текста, которое написала Исида. — Читай.
— Я не могу.
— Не пытайся обманывать меня. Ты сможешь долго прожить с работающими лишь сердцем и лёгкими, но тебе будет очень, очень больно. — Он так близко наклоняется ко мне, что я чувствую, как его дыхание выпивает влагу с моего лица. Лишь от одного его взгляда я начинаю трескаться. — Ты можешь прочитать то, что написала твоя мать. Читай!
Я не хочу умирать. Не здесь, не так. Не таким образом, чтобы не оставить своей душе обратной дороги к отцу.
О, папа. Прости меня.
Я смотрю на фреску.
— Это… это всего лишь история. Ты же её знаешь.
— Прочти каждое слово.
Трясясь, я читаю с самого начала.
— Исида защищала Гора, охраняя его от гнева Сета. Но коварная Исида знала, что недостаточно просто прятать Гора. Она хотела узнать настоящее имя Амона-Ра, бога солнца, бога богов. Только завладев им, Гор будет готов оказать отпор Сету в борьбе за Египет. Она выманила Амона-Ра с неба на землю, где ребёнок… я не знаю это слово.
— Произнеси его, — говорит он, стискивая мою руку так крепко, что я совсем перестаю чувствовать свою ладонь.
— А-пеп. Где ребёнок А-пепа ждал, чтобы укусить его. Амон-Ра, отравленный и умирающий, умолял Исиду использовать свою магию и спасти его. Она сделала это только после того, как он сказал её сыну своё настоящее имя.
— В каком это месте? Где ты читаешь?
Я указываю на место в тексте. Он сужает глаза, потом отстраняется назад. Довольная ухмылка появляется на его тонких губах.
— То, что нужно.
— Для чего тебе это? Ты знаешь эту историю! Амон-Ра, змея. Имя. — Я смотрю на него, в отчаянии от того, что только что прочитала. Он, должно быть, понял что-то, что я не могу понять, что-то спрятанное в словах матери.
Он крутанул меня и повёл прочь из зала. Я надеюсь, что молитва сработает, потому что мне больше не на что надеяться.
— А мои вещи? Ты испортил мои вещи. И ты взял альбом Сириуса.
— Я не подозревал, что они будут иметь такую ценность по сравнению с вещами Исиды.
Представь моё разочарование, когда я не нашёл их в доме твоего брата. Я надеялся, что, по крайней мере, у тебя был ключ к глупым каракулям твоей матери, но нет. Мне пришлось ждать так долго.
Он сжимает мою руку, когда мы покидаем зал.
— Ты мне нравишься. Видишь, какой невыносимый червь твоя мать! И ты, наконец, дала мне то, что все эти тягостные годы мне было нужно. — Он любезно кивает охраннику, а я оцепенело плетусь рядом с ним, когда мы выходим из музея.
