— Нет, конечно, — отзывается старуха. — Я сделаю примочки для твоих ран.
Глаза девчонки снова округляются. А я, пребывая в полнейшем неведении, спрашиваю:
— Что еще за раны?
Обе какое-то время молчат. Потом Сэди расстегивает молнию на худи, снимает его и бросает прямо на землю, оставшись в маечке. Ее предплечья исполосованы замысловатым узором множества царапин и порезов, на вид — сделанных бритвой или остро заточенным ножом. Некоторые из них гноятся.
Вслед за этим она задирает майку до самых грудок. Все ее тело покрыто едва ли не сплошным синяком — желтыми и зелеными, багровыми и синими разводами.
— Пи**ец! — вырывается у меня, руки машинально сжимаются в кулаки. — Кто это с тобой сделал?
Ответ, впрочем, мне и так известен.
— Он бьет меня только там, где не видно, — сообщает девчонка.
— А порезал тебя тоже он?
Сэди молчит, и я понимаю, что все эти шрамы — дело ее собственных рук.
— Возможно, этим ты хочешь доказать, что тело принадлежит все-таки тебе? — предполагает Эгги.
Сэди лишь качает головой.
— Ладно, ты не обязана говорить об этом, — вздыхает старуха. — И ты можешь оставаться у меня, сколько потребуется.
Сэди кивает и поднимает худи, однако не надевает его. А я глаз не могу отвести от сеток шрамов у нее на руках. Как, черт побери, такое можно сотворить с самим собой?
— Иди в дом, устраивайся поудобнее, — отсылает ее Эгги. — Я скоро.
Сэди снова кивает, однако и не думает уходить.
— Хочешь рассказать нам что-то еще? — подбадривает ее старуха.
Девчонка смотрит на меня, затем спрашивает:
— Ты ведь не собираешься его искать, да?
— Кого, Реджи?
— Ага.
— Ты никак защищаешь его?
— Вовсе нет. Просто не хочу навлекать на тебя неприятности и не хочу, чтобы потом он отыгрывался на приемышах.
— У тебя доброе сердце, — произносит Эгги.
— Вот как? — вспыхивает Сэди. — Почему же тогда моя жизнь сплошное дерьмо?
Старуха качает головой.
— Посмотрим, как ее можно наладить.
После этого девчонка вновь переключается на меня.
— Мы хоть увидимся снова?
— Конечно. Я здесь постоянно появляюсь.
Она умолкает, однако продолжает выжидающе на меня смотреть.
— Ладно, — сдаюсь я. — Реджи под запретом. Пока что. Я не могу обещать этого навсегда.
Практически беззвучно она произносит «спасибо» и направляется к дому. Тут к ней подбегает одна из собак и трется головой ей об ногу. Против моего ожидания, Сэди не верещит, а лишь опускает руку и рассеянно гладит Руби по голове. Словно слова Эгги изменили что-то у нее внутри и она больше не боится собак. Так вдвоем они и входят в дом, и дверь за ними закрывается.
Я поворачиваюсь к Эгги.
— Мы с Калико, хм… сохраняли наши отношения в тайне.
— Что ж, у вас это неплохо получалось. А я-то думала, ты по собственному желанию отшельничаешь.
— Так и есть, но не всегда же. Хотя одиночество меня вовсе не тяготит. Дерьмо вроде жизни Сэди — из-за такого я и порвал с миром по ту сторону гор. Я ни от чего не бегу. Просто мне не нравится, как люди там живут, вот и все.
— Понимаю, — кивает старуха. — Что же до здешнего мира, пожалуй, настало время тебе понять, что кое-кто из тех, кого ты встречаешь в наших краях, не совсем люди.
— И кто, например?
— Сейчас это неважно. Важно то, что сердце твое по-прежнему открыто. К слову сказать, почему ты помог девочке? Почему не прошел мимо?
В голове у меня один за другим проносятся образы. Сэди сидит на обочине дороги, обхватив руками колени. Опоссум стреляет в угодившего в капкан койота — абсцесс с его поврежденной передней лапы уже перекинулся на туловище, и грудная клетка несчастного животного раздулась вдвое больше обычного размера. Рувим вылавливает гнездящихся возле школьной общаги древесных крыс и, утащив их подальше в горы, выпускает, а любой другой человек попросту перестрелял бы зверьков.
— Да откуда мне знать, черт побери? — отвечаю я наконец. — Мне надо поговорить с Морагу.
И я отправляюсь в путь, прежде чем Эгги захочет узнать еще что-нибудь, на что у меня нет ответа.
3. Сэди Хиггинс
Сэди не представляла, чего ожидать от дома старухи. Но вдруг повезет, и ей попадется что-нибудь более-менее ценное, что можно будет стянуть и потом заложить в ломбарде, если однажды она все-таки вернется в город. Вот только поживиться оказалось нечем. Задняя дверь, через которую девушка вошла, вела в просторное помещение, довольно скудно обставленное массивной деревянной мебелью, на вид ручной работы. И повсюду глаз натыкался на узорчатые коврики — они лежали на полу, висели на стенах, покрывали спинку дивана. Такими завален индейский рынок на Мишн-стрит, только эти старые и выцветшие. Да все здесь казалось старым и выцветшим. И чуточку напоминало декорации. Над выделенным под кухню куском дома на стропилах висели пучки высушенных трав — целое поле! Интересно, кому это делать было нечего? Привычных стаканов и тарелок не наблюдалось, а всю посуду, за исключением плетеных корзинок из мелких прутьев, явно изготовили на примитивном гончарном круге.
И еще здесь были картины, тоже целая уйма — развешанные на стенах или просто расставленные на полу и всевозможных поверхностях. Сэди сразу же вспомнила женщину, что прошлой ночью заявилась в лагерь к Стиву. Подобно ей, все изображенные на полотнах люди обладали какими-либо звериными или растительными чертами. Вот парень с головой койота. А тут рощица опунций с целой сотней крошечных лиц. Еще кролик с человеческими руками. Сова с женским лицом. Прозрачные карнегии, внутри которых спят люди.
Несмотря на некоторую стилизованность, изображения казались настолько реалистичными, что никакого удовольствия Сэди не доставляли — наоборот, от них даже мурашки по коже бегали. Девушка пыталась не обращать внимания на картины, однако те упорно приковывали ее взгляд. Даже цвета фона на них заставляли усомниться в душевном здоровье автора. Коричневое небо и голубая пустыня. Пурпурно-розовое плоскогорье с желтыми и синими кактусами. Благодаря подобному заднему плану фигура на картине словно бы выдвигалась вперед, и игнорировать ее странности становилось еще сложнее.
Обойдя помещение по кругу и осмотрев полотна на стенах, Сэди принялась за те, что стояли на полу, кое-где — в три-четыре ряда. Она понятия не имела, зачем это делает. Коли на то пошло, видеть этих стрёмных тварей ей совершенно не хотелось.
В конце концов ей попалась пара штабелей портретов обычных людей. От них тоже веяло некоторой жутью — девушка решила, что все дело в художественной манере Эгги, — однако они хотя бы выглядели нормальными. Наверно, все это обитатели резервации, рассудила Сэди. Никого из них она знать не знала.
Перебирая портреты, девушка вдруг замерла. Да это же Стив!
Сэди уселась на корточки и принялась изучать находку. Поскольку Стива она видела вживую, то ей пришлось признать, что старуха-то, пожалуй, не полная бездарность. Нарисованный на картине человек не только выглядел как ее новый знакомый. Он еще и ощущался как Стив.
И не нагонял страху, как все эти человекоподобные твари.
Через пару минут Сэди оставила картины в покое и вновь огляделась по сторонам.
Увязавшаяся за ней рыжая собака сразу же по приходе растянулась на полу и теперь лениво следила, как она бродит по помещению. Похоже, единственным современным приспособлением здесь был ноутбук на столике в углу. Даже телефон представлял собой древнюю модель с наборным диском.
Девушка подняла трубку и послушала гудок, затем положила трубку на рычаг. Звонить все равно некому. Никто не ждет от нее вестей — пожалуй, кроме Эйлиссы, самой старшей из приемышей родаков. Вот только позвонить ей не получится, потому что у Эйлиссы, как и у самой Сэди, телефона нет. Отвечать на звонки в доме разрешается только Реджи да матери, Тине.
Тут псина подняла голову, и девушка повернулась к вошедшей Эгги.
Старуха, несомненно, личностью была интересной, но в то же время странной и даже немного жутковатой. Как и ее жилище. И откуда только Эгги прознала, что она себя кромсает?
