— Благодарю, я живу через двор, — отозвался я холодно. — К тому же, квартира, кажется, не ваша.
— Вам может быть очень опасно оставаться одному, — покачал он головой. — Особенно, если вы еще не отказались от вашего самоубийственного плана.
Это, кажется, был последний удар по моим несчастным нервам. Я понятия не имел, что так слаб на самом деле. Мне всегда казалась, что нервная организация у меня может выдержать как минимум два конца света.
Все же, у меня хватило сил снова сесть на табуретку, как ни в чем не бывало.
— Вы думаете, я собираюсь покончить с собой?
В душе я лелеял надежду, что, может быть, действительно так и обстоят дела. Тогда это было бы скорее смешно и грустно, чем опасно.
— Я имею в виду, идею оживить Лену, — покачал головой Вадим. — Самоубийство тут не при чем.
Катя внимательно посмотрела на меня, потом на своего парня, потом сказал тихо:
— Сергей, вы не удивляйтесь. Вадим — основа. Вы ведь знаете, кто это такие?
Я мог лишь заторможено кивнуть. В голове только и было, что два женских имени: гонялись друг за другом, сплетались, переливались…
— Я пойду, постелю вам на диване, — продолжила Катя. — А вы говорите пока.
Встала и вышла. Пятнадцатилетняя, она двигалась и говорила как взрослая женщина.
Мы остались вдвоем. Только вода капала из крана.
— Вы знакомы с Ольгой? — спросил я. И только демоны ада знают, каких усилий мне стоило вытолкнуть из горла этот вопрос.
Вадим медленно кивнул.
— И кто такие симарглы, я тоже знаю, — ответил он на вопрос, который я не успел задать.
7.Голиаф пробил облачный слой где-то за пределами города. Лена увидела на миг, как метнулась к ним серебряная гладь реки, верхушки ив, телеграфный провода, а слева резко ушла вниз блестящая в лунном свете шиферная крыша чьего-то домика.
Потом полет зверя выровнялся.
— Это ты его попросил выйти здесь?! — крикнула Лена Вику, стараясь пересилить гул шумящего в крыльях ветра.
— Мы же не с луга взлетали! — крикнул ей Вик в ответ. — Сколько там прошли, столько здесь и получили!
— Разве мы шли так долго?!
— Расстояния отличаются!
Больше Лена вопросов не задавала.
Голиаф летел куда-то вперед, вниз по реке. Очень скоро вместо деревенских домов замелькали обычные блочные многоэтажки. Лене показалось, что зверь летит необыкновенно быстро, куда быстрее, чем обычные птицы. Потом она поняла, что это и естественно: ведь симорг больше. А еще через какое-то время подумала, что он не просто собака с крыльями, но и некая другая, божественная сущность. Поэтому может летать с любой скоростью, с какой ему заблагорассудится.
Раньше, когда Лене удавалось «прокатиться» на симорге, она успевала только взлететь и сесть, так что и в половину не чувствовала, каково это — лететь на самом деле. А сейчас поняла. Жутко страшно, вот как это. Под тобою сотни на две-три метров — пустота, только черный ночной воздух. Ветер с силой бьет в лицо, выжимая слезы из глаз, шумит в ушах. Твоя жизнь действительно зависит от того, как крепко ты вцепился в темную шерсть собаки, от того, как плотно сжимают твои колени ее спину… О каком наслаждении полетом может быть речь? Лена даже не могла рассмотреть толком, что же внизу, так, какие-то куски — мешали слезы. Небо же над головой не менялось.
— Не бойся! — крикнул Вик ей прямо в ухо. Он сидел позади, обнимая ее за талию. — Ни в коем случае не бойся! Сама подумай: ну даже если ты упадешь!..
Лена подумала. Она упадет… Секунды две — кругом ничего, воздух, ветер… ночь… А потом — несколько минут боли… а потом — просто лежать в траве и смотреть вверх… или даже встать и пойти, неважно, куда… Или дождаться Голиафа и полететь дальше…
Ничего страшного не случится, если она и в самом деле упадет. От того, насколько крепко она держится, зависит не ее жизнь, а всего лишь некое количество времени, которое она потратит на то, чтобы добраться туда, куда ей надо.
Подумав так, Лена разжала руки.
— Ну уж совсем-то не надо! — ахнул Вик, обхватывая ее крепче.
Но Лена его не слышала. Ее объял город.
Это было полнее всех других подобных случаев. Город разверзся под нею гигантской бездной, в которую она упала, скатилась с мохнатой спины симорга. Город был черным ветром, который подхватил ее и понес.
Город на самом деле один. Город всегда один, даже если их много.
Связанные тонкой сетью из проводов, железных дорог, зыбкими мостами воздушных трасс, города погибают от одиночества, каждый на своей бесконечной равнине. Каждый город может питаться только людьми, но с тем, что едят, не разговаривают. Поэтому горда молчали.
Поэтому они и не учились говорить. Только, может быть, самые простые слова, только выражение эмоций, только горечь, только вой… только хитрость, только боль, не умеющие выразить себя.
Даже основы, даже симарглы не могли общаться с городом на равных. И подчинять его могли себе только временно. Но они пускали город в себя. Спасали его от одиночества хотя бы отчасти. А потому город — тоже иногда — пускал в себя их.
В глубине города была тьма. И коммуникации. И запах пыли с бетоном. Как описать это? Черная дыра никогда не заполняется. Город заполнить можно. Когда человеческие чувства, эмоции, страсти, загубленные жизни, сумасшествия переливаются через край, город умирает. Но это происходит не скоро после того, как он набирает силу. Этот город был еще относительно молод, и его рост еще не превратился в ожирение. Поэтому в брюхе его были темно и гулко. Город молчал. Город ждал завтрашнего дня, понимая, что его будут убивать.
И звуки… звуки пианино. Кто-то тихо, мягко, печально, упирая со значимостью на каждую клавишу, творил музыку. Где-то в внутри. Надо было идти вглубь, туда, где, подобно скелету, стояли ребра-часовые, ограждающие эту чудовищную утробу. Стояли основы.
Лена знала: она ищет основу по имени Ольга, за спиной у которой умирал раненый Сергей. Она знала, что найдет ее.
Мелодия, которую Ольга играла, называлась «Судьба».
— Снижайся! — резко скомандовала Лена Голиафу.
Симорг послушался ее. Мягко сложив крылья, он приземлился во дворе изогнутого буквой П большого сталинского дома, умудрившись не задеть ни сломанную карусель, ни трансформаторную будку.
Была все еще ночь. Одна из тех ночей, когда что-то этакое носится в воздухе…тревога не тревога, любовь — не любовь… и разрешится оно не в силах.
— Это же… — подавился незаконченной фразой Вик. — С этого же все начиналось!
Лена не вполне поняла, о чем он, но ответила решительно:
— Значит, этим по законам детектива все должно закончиться.
Впрочем, на самом деле она не была уверена в своих словах. Ей только казалось, что «это все» — чем бы оно ни было — так больше продолжаться не может. И еще она знала, что обязательно должен быть хороший конец. Хотя бы по нескольким основным пунктам.
8.Лена никогда не сумела бы сказать в точности, как ей удалось найти квартиру. Есть чувства за гранью очевидного, есть миры за пределами возможного. В ту ночь реальность прогибалась под ее неопытными пальцами, точно алчущая плоть. В ту ночь ее шаги грозили обрушить мир.
Это была одна из тех ночей, когда окружающее походило на сон.
Место, где живут люди, — обычно островки предельно плотного бытия. Своим долгим пребыванием личности сгущают вокруг себя все то, что они полагают настоящим. Безделушки на стенах и полках, невытертая пыль, отставшие в углу обои, — это все показатели ваших отношений со Вселенной.
И все же люди меняются. Были неряхи, стали педанты. Были обормоты, стали профессора. Были «клевые парни» — стали нарки подзаборные. Там, куда попала она, всего лишь поднявшись лифтом на третий этаж, времени не было вообще.
Началось с двери. Дверь была стальная, но — в декоративном узоре из пестрых ракушек, словно бы группками разбросанных по серому металлу. Лена сперва даже не поняла, что за мастерская взялась бы изготовить подобное. Нет, наверное, сейчас все могут сделать, только плати деньги… Потом сообразила: дверь раскрашивали вручную.
Отчего-то это сочетание изысканно-изящных, бездумно-декоративных раковинок с хищной и ровной серой сталью отозвалось в Лене дрожащим, зыбким предчувствием неудачи.
Дверь отворилась сама, почти без звука, что крайне нехарактерно для объектов такого рода: обычно ведь в них что-то щелкает или лязгает, доказывая их принадлежность к миру живых вещей. На пороге стояла женщина, чье худое неподвижное лицо обрамляли густые русые кудри. Одета она была в простое платье, на плечах — толстая шаль. А может быть, тень.
— Заходите, Лена, — сказала женщина, отступая вглубь прихожей. — Меня зовут Ольга.
Она была похожа и не похожа на женщину из сна. Похожа — внешне, даже платье, кажется, было то же. Непохожа… в ней условность сна, странная неосознанность, ненамеченность, текучесть черт сочеталась с некой обусловленной явью жесткостью. Выражаясь яснее, она была и настоящей, и ненастоящей одновременно.
