— Что за елы-палы? — без особой злобности выругался капитан, отправляясь по тропинке вниз по реке.
Атая, вытянувшись во весь рост, лежала прямо на одежде своего гостя, повернувшись на бок и подперев голову рукой. Дмитрий вышел на поляну и замер, глядя на нее с нескольких шагов, наклонив голову, нахмурившись и сильно прикусив губы.
— Что, за уродину считаешь? — сглотнув обиду, как можно ехиднее спросила Уклейка. — Смотреть тебе на меня противно? — Она перекатилась с боку на бок. — Так вот — смотри! Хочешь получить назад свои тряпки — смотри!
У мужчины от напора подступивших чувств зашевелились крылья носа, сжались и разжались кулаки.
— Противная, да? — Девушка откинулась на спину и потянулась. — Зато из леса тебя вывела, к дому пригласила. Так вот хочешь одежду обратно получить — смотри на меня и не отворачивайся. И не рычи сквозь зубы, а ласково попроси…
Она не понимала, что в эти мгновения Дмитрию Полесову стало уже глубоко наплевать, убьют его или нет или пусть даже порвут на куски или посадят на кол после того, что он сейчас сделает…
Все произошло слишком быстро — ибо слишком долго ожидалось. Мужчина набросился на дикарку и ворвался в нее так, словно хотел распороть надвое, прорываясь все дальше и дальше, пока все это не закончилось взрывом — и долгожданным успокоением, привычной блаженной слабостью. Дмитрий откинулся в сторону и вытянулся, закрыв глаза.
Атая лежала рядом, прислушиваясь к своим чувствам.
Наверное, случившееся было скорее приятно, чем противно. Наверное, она бы была не против почувствовать подобное еще раз. Хотя разочарование все-таки имелось. Все то, что испытала девушка, вовсе не походило на счастливые пересказы женщин селения. Не были испытанные ощущения тем, к чему нужно стремиться, пытаясь понравиться и украшаясь не покладая рук, соблазняя и интригуя — лишь бы добиваться близости снова и снова. В общем-то, не так уж и много она потеряла, уединившись на безымянной безлюдной реке и махнув рукой на пресловутое женское счастье.
Но теперь она хотя бы знала, что это такое — отношения с мужчиной.
Девушка поднялась, отряхнулась, сходила к реке, немного освежилась. Вернулась назад и села на попу рядом со все еще отдыхающим незнакомцем, оперлась на отставленные назад руки, подставила лицо солнышку. Спросила, благо чужак все едино не понимал из ее речей ни слова:
— Ну что, спаситель ты мой, не очень противно было?
Дмитрий, не отвечая, придвинулся ближе к ней, провел пальцами от ее ступни к коленке, опустил их обратно, провел еще раз, но уже с внутренней стороны ноги. Атая не мешала, хотя ей и было слегка щекотно. Не мешала, и когда он коснулся губами колена. Мягкими и теплыми губами к холодной коже. И когда губы стали подниматься все выше и выше. Его рука скользила по бедру, губы целовали другое, добравшись до изгиба между ногой и низом живота. Атая поймала себя на том, что ей эти прикосновения даже нравятся, а там, внизу, стало зарождаться какое-то странное, горячее ощущение. И вовсе не неприятное. От этого ощущения по телу потекла слабость, руки подогнулись, и девушка оказалась на спине, хватая воздух резкими короткими вздохами.
Горячие ощущения растекались по телу, делая его невероятно чувствительным — и к свету, и к дуновениям ветерка, и к прикосновениям чужих рук. С ней что-то происходило — и разные мышцы неожиданно вздрагивали без ее желания, раскачивая тело из стороны в сторону, и сладкие волны катались по телу, и какой-то туман безвременья застилал разум, словно дым от разгорающегося внизу пожара. А лесной гость ворошил и ворошил угли этого костра нежными губами, отчего жар становился сильнее, и ей это почему-то…
— Нравилось!!! — Короткий выкрик сорвался с губ тоже без ее желания, и тело опало, безвольно растекаясь по траве, утопая в алом горячем блаженстве. Однако жар продолжал скользить по коже губами, пальцами, ладонями, прикосновением обнаженного тела. Атая пыталась подняться к нему навстречу — но раз за разом безуспешно проваливалась то ли на траву, то ли в бездонную бездну с цветными вспышками и сладкими толчками, качающими, кружащими, путающими, бросающими ввысь, к голубому небу, свежему воздуху, к черным глазам и поцелуям мягких губ, к толчкам снизу — сбрасывающим ее обратно в блаженную пропасть, из которой уже не хотелось выбираться, а только падать, падать и падать…
Когда она очнулась, уже смеркалось. Дмитрий лежал рядом и гладил ее плечи, шею, щеку. Коснулся уха.
Атая вздрогнула и приподнялась:
— Надеюсь, ты не сердишься? Прости меня, я поступила, как дура.
Он приподнял брови и улыбнулся. Что-то произнес, из чего она разобрала только имя:
— Атая…
— Дима, — ответила девушка.
Он засмеялся.
Уклейка тоже улыбнулась, поцеловала его в живот, поднялась и пошла к реке. Ее пошатывало. Но теперь она знала — да, ради подобного и вправду стоит стараться.
Вода омыла прохладой, вернула бодрость — но не могла вернуть так нежданно завершившегося дня. Забрав с дерева одежду, Атая свернула к мужчине, протянула ему руку:
— Пойдем, Дима. Сегодня нам остается только спать.
Она первая забралась в нору, раздвинув распугивающие комаров и мошку веточки полыни, сбила кучнее сваленное у стены сено, провела сверху рукой, разравнивая, накинула сплетенную из липового лыка широкую мягкую дерюгу, сверху вторую и пояснила:
— Будет холодно, можно между ними забраться. А то и травой сверху завалить, тогда и вовсе даже зимой тепло.
Гость, конечно, ее не понимал — но не говорить с ним Атая не могла. Отложила тунику, упала на мягко просевшую постель. Дмитрий опустился рядом и стал целовать ее брови, глаза, щеки.
— Как, неужели опять? — удивилась она, забрасывая руки мужчине за шею, и счастливо рассмеялась…
Заснули они только глубоко-глубоко за полночь. Однако проснулся Дмитрий Полесов еще задолго до рассвета. Ничего не попишешь — проклятие разведчика погоды. Небо снаружи было ясным, звезды светили ярко, словно светодиоды с потолка в ночном клубе. Не как днем, но мир вокруг разобрать можно.
Капитан с минуту полюбовался разметавшейся на рогоже восхитительной куколкой, столь нежданно оказавшейся в его объятиях, потом осторожно отодвинулся, встал и выбрался наружу. Потер ноющий живот, привыкший к регулярному питанию, но за вчерашний день так и не получивший ни крошки, почесал в затылке и отправился к скучающему возле камня «НАЗу».
Его составители, конечно, были молодцами: блесны и леску положили, а катушки — ни одной. Поразмыслив над таким парадоксом, Полесов прогулялся вдоль реки, выбрал среди растущих деревьев стройную ольху в два своих роста высотой и в два пальца толщиной, срезал, почистил. На кончик примотал карабин, используя его вместо кольца, пропустил леску, накрепко привязал возле комля, потом вытянул с катушки, собирая в руке большими кольцами, метров двадцать лески. На кончик привязал «муху» и отправился к реке, благо как раз начало светать.
