Эшер подумал, что она врет, но то была великодушная ложь. Луна уже зашла. Небо над стенами было не черным, а густо-синим, немногим бледнее, чем темная лазурь; его усеивали звезды, едва видимые в стоящем над городом зареве. Лидия была права. Рассвет не спасет их.
Он взял ее за руку:
— Идем.
Между аркой, в которой они стояли, и воротами лежал двор размером примерно шестьдесят на сто футов, но сейчас это расстояние казалось им долгой милей.
Они побежали.
И тогда Петронилла Эренберг, похожая на огромную бледную птицу, невесомо слетела с выступа над внешними воротами.
Несколько мгновений вампирша просто стояла перед ними, и в ее глазах отражался свет лампы. Затем она сказала, протягивая руку:
— Зергиус, отойдите от них.
— И что потом? — Зергиус фон Брюльсбуттель шагнул вперед, закрывая собою Эшера и Лидию. — Смотреть, как вы их убиваете? Петра…
— Вы не понимаете, — она поморщилась и снова схватилась за руку, как при внезапной боли. В колеблющемся свете лампы Эшер разглядел, что небольшое красное пятно, которое он ранее заметил у нее на шее, увеличилось до размеров американского доллара, а все тело обрело неприятный, отдающий серой запах. — Клянусь, мне не часто приходится совершать что-то подобное…
— Петра, — мягко произнес фон Брюльсбуттель. — Я все понимаю. Ваше сердце стремится к свету дня, вы помните, что значит любить. Как помню и я. Вы хотели открыть дверь, ведущую в мир живых, и оставить ее незапертой, чтобы всегда можно было вернуться назад. В мире людей вы наслаждались бы солнечным светом и любовью… а в ночном мире — властью.
Эренберг перевела на него взгляд сверкающих глаз, и Эшер заметил, как изменилось их выражение: словно она оглянулась назад, на ту дверь, о которой говорил полковник. Ее глаза наполнились слезами сожаления обо всем, что было утрачено, и она зарыдала:
— Неужели я многого прошу?
— Да, — ответил фон Брюльсбуттель с бесконечной печалью в голосе. — Да, любовь моя, боюсь, слишком многого.
Лидия крикнула: «Оглянись!» и Эшер заметил шевеление в центральном дверном проеме монастыря — Тексель поднимал револьвер. В кого он целился, так и осталось неизвестным; фон Брюльсбуттель выдохнул: «Петра!» и бросился к ней, оттаскивая с линии огня. В это мгновение звук выстрела разорвал ночь. Полковник вскрикнул и упал в объятия Петрониллы.
— Зергиус! — Петронилла безо всякого труда удержала его, но Эшер видел, что рана смертельна.
Он схватил Лидию за руку и сделал пару шагов по направлению к воротам, но Тексель уже стоял перед ним, преодолев разделявшее их расстояние с пугающей нечеловеческой скоростью. Не видя ничего вокруг себя, Петронилла рухнула на выщербленную брусчатку двора, прижимая к себе тело полковника.
— Зергиус! — снова позвала она, зажимая руками оставленную серебряной пулей сквозную рану, из которой на ее белые пальцы хлестала кровь.
Ее плечо тоже было в крови там, где в него вошла пуля, но в первое мгновение Петронилла, казалось, этого не заметила. Эшер подумал, что тоже не заметил бы ранения, если бы на брусчатке сейчас лежала Лидия.
Фон Брюльсбуттель чуть шевельнул рукой; Петра тут же взяла ее и сжала, не желая отпускать. Он прошептал:
— Прости меня, любимая…
Она снова выкрикнула его имя, затем все ее тело содрогнулось, она разжала руки, выпуская полковника, и схватилась за раненое плечо, всхлипнула раз, другой… потом завопила, и двор внезапно наполнился запахом гари.
Эшер обхватил Лидию за талию и оттащил от вампирши и ее возлюбленного; Тексель остался стоять на месте, потрясенно таращась на происходящее. Эшеру показалось, что сначала вспыхнули темные язвы на шее и на руке, и почти одновременно с ними — оставленная серебряной пулей рана на плече, словно вдруг вырвалась на свободу вся накопленная за долгие недели и месяцы воспламеняющая сила солнечного света. Петронилла издала еще один вопль, попыталась встать, сбивая пламя руками, и тут уж Тексель отпрыгнул от нее с перекошенным от ужаса лицом.
«Вот и еще одна особенность бессмертных, о которой он не сподобился узнать, хотя так жаждал обрести их силы, — подумал Эшер. — То, как они умирают».
Ее юбка вспыхнула (видимо, огонь уже охватил ноги), и Петронилла упала. Она то пыталась ползти, то начинала кататься по камням брусчатки, оставляя за собой густой дым и невыносимую вонь горящей плоти. Даже когда пламя пожрало мышцы и она больше не могла двигаться, сознание не покинуло ее, и ее вопли постепенно сменились звуками куда более жуткими.
Тот древний мыслитель, который первым додумался до идеи Ада — не случалось ли ему видеть, как сгорает вампир?
Откуда-то сейчас на нее смотрят все те мужчины и женщины, которых она убила за долгие годы…
Когда крики наконец стихли, Эшер поднял голову и поверх груды мерцающих углей встретился взглядом с Текселем.
Лицо немца посуровело, и он ткнул стволом по направлению к монастырской двери:
— Ступайте внутрь. Herr Gott, я принял только одну дозу этой дряни…
Из темного дверного проема донесся тихий голос:
— Да, Джеймс, ступайте внутрь, и вы тоже, сударыня. Вам же, Гуго, предстоит дожидаться рассвета снаружи. Бросьте оружие. Бросьте.
Гуго Тексель, дрожа всем телом, навел револьвер на Лидию, затем рука его разжалась, словно по собственной воле, и оружие с лязгом упало на камни. Эшер тут же нагнулся и подобрал его. В сумраке дверной арки он различил бледное лицо и бесцветные волосы Исидро; тело вампира холодно светилось сквозь прорехи в полусгнившей монашеской рясе.
— Она не рассказывала вам об этой стороне нашего бытия, я прав?
Исидро говорил так тихо, что Эшер, который вместе с Лидией остановился в темном проеме рядом с испанцем, едва различал слова, но Тексель завопил в ответ:
— Teufelschwanz![30]
— Не думаю, что она призналась бы в том, что старый кёльнский еврей имел над нею власть и мог призвать ее или отослать прочь… или заставить замереть на месте.
Лицо Текселя превратилось в уродливую театральную маску с зияющей дырой там, где должен быть рот. Он рвал когтями воздух, пытаясь ухватиться за что-нибудь и сделать хотя бы шаг, но когда ему это удалось, он упал на колени — совсем как несчастный Ипполит, которому приказал так поступить его хозяин при встрече в доме леди Итон.
— Когда рассветет, ты тоже сгоришь, дьявол!
Исидро лишь скрестил на груди руки, не отводя взгляда от застывшего посреди двора мужчины. Эшер знал, что на самом деле у испанца останется несколько минут, чтобы найти себе убежище в темноте подземелий. Он как-то сказал Эшеру, что новые птенцы слабы и уязвимы.
— Я ввел себе сыворотку! Солнце не причинит мне вреда!
Исидро не ответил.
Лидия тихо сказала:
— Он блефует. Я не знаю, как долго действует одна доза…
— Тогда не забудьте это уточнить, сударыня. Но я хотел бы попросить вас об одной услуге. Чем бы вы ни занялись с наступлением дня, уничтожьте сыворотку, созданную доктором Тайссом. Всю, до последней капли. Сожгите его записи. Признаю, что его исследования могут заинтересовать вас, но я с глубочайшим недоверием отношусь к этому снадобью. Только пламя дарует нам безопасность.
— Ради бога, давайте поедем в Германию! — в крике Текселя слышалась паника, вызванная ожидающей его участью — участью, которую он слишком хорошо представлял себе. — Кайзер нас обоих будет холить и лелеять! Когда Германия завладеет всем миром, мы получим все, что захотим…
Исидро слегка повысил голос, не меняя интонации:
— Уж не решили ли вы, что я поступаю так ради власти? — вопрос был задан так, словно дон Симон в самом деле ожидал ответа и поражался наивности птенца. — Бессмертные веками существуют во тьме, и дружба среди нас поистине редка. Вы убили моего друга. Надеюсь, вы принесете ей свои извинения при встрече.
Когда ветер сменил направление и задул со стороны Финского залива, в воздухе запахло свежестью; чайки загомонили в бледнеющем небе. Тексель прокричал:
— Я принадлежу вам! Я часть вашей души, как вы — часть моей! Вы почувствуете мою смерть — когда я буду гореть, вы тоже будете гореть!
Эшер так и не узнал, врал он или говорил правду. Когда на теле Текселя появились первые язычки пламени, затем превратившиеся в пылающий факел, он не смог отвести взгляда от вопящего раскачивающегося существа в монастырском дворе; прошло некоторое время, прежде чем он опомнился и оглянулся на Исидро.
Но Исидро уже исчез.
В лаборатории доктора Тайсса они нашли ампулы с нитратом серебра. Их хватило, чтобы сделать уколы девяти птенцам, которых Эшер обнаружил спящими в подземелье монастыря и одного за другим вытащил на свет. Все они сгорели на верхней ступеньке, не просыпаясь, стоило только ему вытолкнуть их за дверь на паперть, в величественное сияние рассветного неба. Как и говорил Исидро, они были слабы и уязвимы.
