Ни сотник Винсент, ни виконт Селин не позволили себе задать лишних вопросов, удовлетворенным уже самим нашим появлением в лагере живыми и здоровыми, хотя глаза обоих горели любопытством, однако, изложение подробностей нашего путешествия в глубь Черного Леса я оставил на утро.
Забрав у сотника вверенные его заботам свой теплый плащ и котомку с нехитрым содержимым, подобным содержимому любой воинской сумы, я поручил девицу Исору заботам виконта Селина, взяв с последнего обещание оберегать юницу от всяческих неожиданных неприятностей, невольно подстерегающих женщину в мужском воинском лагере…»
Все еще изящные, аристократически тонкие, но крепкие, сильные, хоть и покрытые желтоватой, дряблой кожей в пигментных пятнах пальцы старика перенесли защищенный специальным лаком лист пергамента из-под яркого пятна света настольной лампы на вершину изрядной стопки таких же манускриптов, сложенных на уголке рабочего стола.
Откинувшись на спинку старинного, антикварного стула, верой и правдой служившего не одному поколению, старик снял давно уже не модные – среди молодежи, предпочитающей контактные линзы и когерентную коррекцию зрения, почти не носимые – очки с толстыми линзами в роговой оправе, помассировал кончиками пальцев усталые глаза и задумался.
Как оказывается это просто – потратить всего-то лет сорок-пятьдесят, перерыть сотни архивов наиболее известных древних родов, перечитать десятки, сотни тысяч документов, в которых имеются всего лишь ссылки на пересказ старинной легенды, изучить родословную никому неизвестных простолюдинов по записям в церковных книгах, по устным преданиям, сохранившимся письмам с упоминаниями предков. И все это только для того, чтобы в собственном же доме, среди тысяч пергаментов, сваленных в библиотеке, почти случайно разыскать вот эти несколько десятков листов, когда-то, давным-давно, залитых специальным лаком, защищающим их от старения, огня, непогоды. И прочесть, как все оно было на самом деле сотни лет назад… не в пересказе, не в переводе, не в вольном изложении фантазирующих адептов – в подлиннике от самого брата Мило…
«Какое счастье, что в ранней юности судьба, Высшие Силы, или же просто старший брат надоумили меня заняться изучением «варварской латыни», употребляемой в качестве общего языка после развала древней империи, – подумал старик. – Теперь не пришлось прибегать к услугам переводчика – да многие ли из нынешних смогли бы адекватно переложить «южногальскую латынь» Средневековья, чтобы получился не просто связный – достоверный рассказ…»
Профессиональный историк, один из немногих истинных знатоков периода становления Новой Конгрегации, тридцать седьмой виконт Селин из рода маркграфов Ремусов лучше других, касающихся истории и исторических событий лишь вскользь, понимал, что не будет публиковать найденные в семейном архиве документы – подлинные рукописи основателя и главного идеолога Societatem Praesidio, той самой Новой Конгрегации по основополагающим законам которой, как фундаменту жизни, общество существует и поныне – некоторые исторические легенды нельзя, невозможно изменить, а уж тем более – разоблачить или переиначить. На таких легендах о справедливости, неотвратимости наказания, непременном воздаянии за добро и зло держится этот мир.
Но сам виконт в душе радовался, как подросток, обнаруживший на старом, пыльном чердаке загородного дома старинный пистоль, попавший туда, наверное, лет двести назад. Ему было достаточно само по себе обладание уникальными знаниями, но еще важнее оказалось снятие покровов тайны с фамильного перстня… Старик вытянул перед собой правую руку – на безымянном пальце, заключенный в массивную золотую оправу старинной работы, мерцал таинственной сиреневой глубиной аметист. Виконт, разглядывая его, хмыкнул чуть саркастически, вспомнив всплеск бешеного интереса, который вызывал камень лет тридцать назад, когда была открыта возможность спектрального изучения кристаллов. В течение нескольких лет десятки специалистов изучали загадочный аметист, сравнивая его спектрограмму с тысячами, десятками тысяч других камней, чтобы сделать однозначный, всеми признанный вывод – фамильный артефакт семьи Селин в обозримом прошлом не рождался на этой планет. А вот дальше уже последовали измышления, догадки и прочие фантазии, начиная от появления камня еще в эпоху допотопных зверей-динозавров и до инопланетного происхождения не только аметиста, но и самого перстня целиком…
«А все оказывается проще простого, – подумал виконт, отводя взгляд от реликвии передаваемой из поколение в поколение вот уже без малого восемьсот лет. – Простой подарок на память от странной молодой особы… как её называет в своих рукописях брат Мило?.. Ах, да… миледи Некта…»
Минипринтер, прошуршав едва слышно, высунул язычок узкой бумажной ленты с результатом подсчета, будто подразнился блеклыми синими циферками. Некта небрежно оторвала листок, подложила его сверху на маленькую стопочку бумаг с печатями и росписями – первичных документов – заблаговременно подсунутых в степлер и отчаянно, в сердцах, ударила по агрегату сверху. Хрясь-чмок! Теперь следует отнести скрепленные бумаги на стол заведующей сектором, сводящей данных с полутора десятков рабочих мест, а больше – наблюдающей, чтобы бухгалтера не отлынивали от работы, и взять со стола «входящих» очередную порцию накладных и счетов на уголь и акты списания топлива. Опять просуммировать итоговые числа, прикрепить ленту расчетов и – начальнице, которая непонятно зачем здесь нужна, все равно все данные девушки вбивают в допотопные компьютеры, больше похожие на гробы забитые вековой пылью, чем на настоящие вычислительные устройства, но тем не менее, объединенные в некую общую бухгалтерскую сеть.
Озлобленно, с силой оттолкнув из-под себя старенькое разбитое кресло на колесиках, Некта встала и, прихватив скрепленную пачку бумаг, двинулась по длиннейшему проходу между выстроенными лицом к дальней стене столами, за которыми, кто с полным вниманием к делу, кто кое-как, спустя рукава, трудились многочисленные сотрудницы всех возрастов – от далеко запенсионного до совсем юного, как у самой Некты.
И так – каждый день. С девяти до шести, с перерывом на обед в плохонькой, грязноватой столовке с убогим ассортиментом из малюсеньких котлет, люля-кебаба и рыбы по четвергам, с гарниром из плохо очищенной картошки, непромытого риса или сорной гречки. С восьми до десяти вечера непременные танцы на дискотеке под визгливую клубную попсу, от которой у Некты в первое время, пока не привыкла, уши сами собой сворачивались в трубочку. С десяти до полуночи просмотр телевизора – бесконечные ток-шоу с крикливыми, наглыми и бесцеремонными ведущими, глупые слащавые комедии и мелодрамы с одними и теми же актерами и актрисами в заглавных ролях, ежеминутно прерываемые всевозможной убогой рекламой женских прокладок, дорогих авто и прокисшего еще до завоза в магазин пива. Потом – сон, хочешь ты того или нет, до восьми утра; душ, ленивое, но обязательное нанесение «боевой раскраски» на лицо и – за стол, к бесконечной веренице документов: накладных, счетов, актов списания…
По пятницам рабочий день сокращался на час, за это время позволительно было выпить чего-нибудь не очень крепкого и не очень много в баре рядом с помещением бухгалтерии, а потом дискотечное уныние разбавлял мужской пол, с отдельными индивидуумами можно было уединиться в ущерб телевизионном забавам в своей же микроскопической квартирке из единственной комнаты и пятиметровой кухни, совмещенной с душевой и туалетом. Ох, иногда хотелось, чтобы этих заунывно однообразных партнеров, с непременной розочкой в целлофановом кульке, шоколадкой, парой разовых бокалов и бутылкой дешевой шипучки под маркой «шампанского», вовсе не было, настолько предсказуемы и тоскливы были их последующие действия, начиная от деловитой улыбки за крохотным столом на кухне и заканчивая обязательно завязанным презервативом в мусорном ведре… и за всю неделю – всего лишь одним, как у запрограммированного кофейного автомата в дальнем углу помещения бухгалтерии.
Ежемесячно, видимо, как неполноценная замена зарплате, вместо бара открывал свои двери «секонд хенд», где на начисленные по неизвестному принципу, скорее всего, генератором случайных чисел, баллы можно было отовариться ношенной блузкой, старенькими трусиками, чужой, в выведенных пятнах от кетчупа, юбкой. И хотя Некта и при жизни не была никогда брезгливой, донашивать за кем-то нижнее белье и старомодные туфли было для нее неприятно… до тех самых пор, пока девушка не сообразила – бэушность выдаваемых, «на ура» расхватываемых товарками по конторе, вещей каким-то образом делается, творится специально.
