— В каком смысле?
— Ну, их окружают не люди.
— А кто же их окружает?
— Звери.
— Кто-о?
— Звери. Дикость какая-то. Не понимаю ничего. Ваш отец женился второй раз… не так давно… потом она: о Боже! Девочка моя, да знаете ли вы, какой страшной опасности вы избегли! Вы совершенно правильно сделали, что уехали. Потому что она не успокоилась бы, пока не свела вас в могилу окончательно.
— А мама?
— Нет, к маме, она, к счастью, не имеет отношения. Кто готовил, когда вы жили вместе?
— Я. Она… все время портила еду.
— Естественно. Потом вы уехали, и еду стала готовить она. Да, дети ей не по зубам, да и она не так сильно ненавидит мальчиков. Основной предмет ее ненависти — вы. Но кое-чего с детьми она все же добилась. Послушайте, у вас есть телефон?
— Да.
— Избавьтесь от него на время. Скажем, месяца на три. А то она вас достанет. Она знает ваш номер?
— Нет. Она думает, что я живу в общежитии.
— Очень хорошо, — старуха дотронулась до Лизиной руки. — Пусть так и думает. Правда, она не дура. Может и сообразить. Она превратила детей в приманку для вас. Я одного только не пойму: погодите, да она же сделала их медведями! Превратила в медведей — вот так штука! Настоящее колдовство. Я, честное слово, с таким сталкиваюсь впервые.
— Что? — Лиза стремительно побледнела и едва не уронила в чашку. — Как в медведей?
— Деточка, погодите же: как вы торопитесь! Нет, ничего страшного, они в городе.
— В городе?
— Да. Но вот где именно — не могу разобрать. Явно какое-то помещение, но ведь сейчас зима, все звери содержатся в закрытых местах, так сказать, чтобы не заболеть. Было бы лето, я бы сразу определила, цирк это или зоопарк.
— Как они выглядят? — потерянным голосом спросила Лиза.
— Как обыкновенные медведи. Вернее, медвежата. Но у меньшого рыжая прядка шерсти около левого уха. Так вы его сразу узнаете. Вы издалека, простите?
— Из Петровского.
— А. Так это же всего полтора часа на электричке отсюда. Значит, скорее всего, они где-то здесь. Может, там у вас есть зоопарк? Или цирк маленький, может быть?
— Вряд ли.
— Ну, тогда походите пока, поищите. Два цирка и один зоопарк — не так много искать-то. Мне надо знать, милая, узнают ли они вас. В зависимости от этого будем действовать. Лучше, чтобы они вас узнавали.
— Спасибо, — Лиза поставила недопитую чашку на стол. — Я пойду.
Когда она была уже у двери, Алиса Францевна вдруг окликнула ее:
— Милая моя, вы меня давеча про деньги спрашивали? Так вот, я с вас ничего не возьму.
— Вы же говорите, что случай трудный.
— Понимаете, дорогая, если ко мне приходит духовный лентяй и просит ему помочь, считая, что его сглазили, то я, естественно, возьму с него деньги. Он мог и не обращаться ко мне. Однако ж обратился — тогда извольте платить. А со смертельно больного врач разве будет деньги брать?
— Ну, а мне-то чем все это грозит? — хмуро спросила Лиза.
— Не все сразу, моя милая. Но опасность большая, поверьте моему опыту. Очень трудный у вас случай, деточка. Не знаю, справлюсь ли. Думаю, что да, но черт ведь может и ножку подставить. Вернее, чертовка. Подумать только, настоящая колдунья в наше время. Современная женщина. М-да. Она может и меня заметить — тогда мне точно не поздоровится. Да и настоящее колдовство я ни разу не снимала. Это настоящее, достойное дело, на которое не жаль жизнь положить. А потому про деньги более не упоминайте. Будьте здоровы, — Алиса Францевна кивнула и прикрыла глаза. Лиза тихонько выскользнула из квартиры, сбежала вниз по лестнице.
Режиссерша Марина Евгеньевна, против ожиданий, не стала ни приставать, ни оглашать вчерашний Лизин уход. Буркнула:
— Привет. Ты в порядке? Тогда иди за кулисы. Там девочки Живанши. Сам приедет только завтра, к показу, там его шеф кабины, такая рыжая дама. Разбираться будешь с ней. У них жуткий бардак. Платьев собственных не помнят, номеров не записано, да еще и приволокли своих «коров» — кто их просил!
«Коровы» — это манекенщицы. Лиза вздохнула.
— Если наши начнут опять топыриться с каждым платьем по полчаса, гони их без платьев. Прямо так, времени нет. Поняла?
«Коровы» топтались за кулисами, щебеча на французском.
— Parlez-vous francais, mademoiselle? — спросила одна из них, недовольно кривя рот. «Мадемуазель» по-французски не умела «парле» ни словечка. «Корова» презрительно отвернулась.
— Merde! Сette traductrice russe n'est pas competentе pour le defile vrai! — яростно выпалила она в сторону своих товарок. Те на мгновение смолкли.
— Переведите им, — сказала Лиза переводчице как можно тверже, — что они должны немедленно идти одеваться. Если не хотят, то пусть на репетиции пройдут прямо так. Но они не должны задерживать режиссера ни на минуту — иначе все полетит в тартарары. И скажите им, что с них возьмут штраф. Неустойку, или что там еще.
Переводчица, полная дама средних лет с белым пятном на русой торчащей челке и намалеванными синими тенями на веках, кивнула и, повернувшись к девицам, затараторила по-французски. Девицы в ответ возмущенно залопотали, но Лиза не слушала их — она уже «выгоняла» к «языку» одетых русских манекенщиц, сверяясь со списком и номерами.
— Катя, Василиса, Ильмира, Вика, Оля, Таня, Женя, Полина, Майя — все? Майя, ты первая, потом Василиса, потом Катя, остальным я скажу. Майя, при выходе на подиум немного задержись, пожалуйста.
— Постоять под логотипом?
— Да, умница.
Работа забивала голову и отвлекала от мрачных мыслей. Лиза поймала себя на том, что почти не волнуется за предстоящий показ и в то же время хочется сделать все именно так, как должно быть. Не как судьбе будет угодно, а как распорядятся они с режиссершей. И даже ужасные события стали как-то сглаживаться, отходить. Не смей, сказала себе Лиза. Не смей себя ругать. Соберись. Сосредоточься. Ты заработаешь немного денег. Отыщешь ребят. И все будет хорошо. Ты их отыщешь. Ты, и никто другой. И не забивай себе голову разными глупостями. Димка был прав — эта бабка ничего не понимает. Наплела про каких-то медведей. В субботу последний показ, значит, в понедельник надо будет съездить в Петровское, сходить в ментовку и поднажать на тех, кто занимается поисками детей. А сейчас — работать!
Манекенщицы проходили по «языку», одна за другой, в сверкающих платьях, гордо подняв причесанные головки.
— Не сутулиться! Свет на подиум! — доносилось с пульта.
Димке она сказала, что ей нужно съездить домой за вещами и за документами. На три дня. Димка немного приболел и капризничал, как капризничают только недомогающие мужчины. Надулся и ответил, что это почти предательство — бросить его на целых три дня. Просто невероятное предательство. Как она может бросить его, больного, на произвол судьбы?
— Димочка, у тебя всего-то тридцать семь и три.
— Мне так плохо. А ты еще и сбегаешь.
— Не сбегаю. Мне по делу надо. Ничего страшного, лекарства все есть.
— Ты — мое главное лекарство.
— Димочка, ну мне очень надо, понимаешь.
Вот тогда это случилось.
Димка вдруг приподнялся на локте и заорал, как бешеный:
— Ну вали, вали, ненормальная! Выдумала себе чего-то там и носится с этой выдумкой! Хватит, не могу больше, отстань ты от меня, Христа ради.
Лиза молча встала. Взяла куртку, сумку. Вышла. В голове крутилась мысль — больше не вернусь. Он не понимает. И никогда не поймет. Значит, я должна быть одна.
Приехав в Петровское, она позвонила на мобильный Женьке. Слава Богу, Женька номер не поменяла, мобильный был включен, поэтому все разрешилось в пять минут.
— О чем речь, подруга, знаешь, как я рада буду! А твои не засекут?
— Постараюсь, чтоб не засекли.
— Ну давай, подъезжай. Я дома буду минут через десять.
У Женьки был бардак, но довольно уютный бардак. Пахло сигаретами, дорогим хорошим кофе и мужским парфюмом.
— Знаешь, подруженция, я, кажется, наконец, подцепила настоящего мужика, — таинственно сообщила Женька, втаскивая в комнату поднос с едой.
— Как на лотке?
— Да, так. Средне. После тебя помощников и не найти — такая вторая еще не родилась на этот свет. Сечешь? — Женька хихикнула и налила горячий суп в тарелки. — Давай, рубай, голодная небось?
Обед затянулся. Но в конце концов суп и сардельки с жареной картошкой были доедены, кофе допит, выкурена традиционная сигарета, перемыты косточки всем соседкам. Женька расслабилась, можно было приступать к основному допросу.
— Слушай, Жень, а ты Макса в тот день видела?
— Видела. Утром. Детву в садик вел.
— А вечером не видела?
— Не, я в тот день поздненько вернулась, а узнала обо всем вообще случайно, аж через неделю, от Бобылихи с четвертого этажа.
— Ну, ей немудрено все прознать, она на лавке целый день болтается. Надо бы ее расспросить…
— Только ты не сама. Я спрошу, ладно? Она ведь догадливая, Бобылиха-то, еще брякнет твоим.
