Я повернулся к маме.
— Мам, познакомься, это Симона.
Мама ничего не сказала — я, по правде говоря, ожидал какой-то другой реакции. Но потом она сжала кулаки и бросилась вперед.
— А ну пошла отсюда, сука! — завопила она.
Симона резко остановилась, бросила ошарашенный взгляд на летящую к ней маму, затем на меня. Не успел я сделать и шага, как мама уже подскочила к ней и отвесила такую пощечину, что Симону аж назад качнуло.
— Убирайся! — крикнула мама.
Симона сделала пару шагов назад, прикрывая бледной ладонью щеку, по которой уже расползалось красное пятно. Лицо ее выражало изумление и возмущение. Я бросился к ней, но опять не успел: мама ухватила ее левой рукой за волосы, а правой вцепилась в воротник жакета. Симона кричала и билась, пытаясь вырваться, а мама ногтями рвала ее прозрачную блузку.
Маму бить нельзя, даже если она внезапно принимается колотить твою девушку. Нельзя зафиксировать ее регбийным захватом, бросить на пол, заломить руки — в общем, нельзя применить ни один из приемов, которыми нас учили усмирять буйных преступников. В итоге я просто ухватил ее за запястья и крикнул прямо в ухо:
— Прекрати!
Она отпустила Симону — та сразу же поспешила отойти подальше — и резко повернулась ко мне.
— Ты что творишь? — гневно спросила мама, яростно вырвалась и ударила меня наотмашь по лицу. — Что творишь, я спрашиваю?
— Я?! Это ты что вытворяешь, черт побери?
За это я получил новую затрещину — правда, послабее, словно для проформы, так что в ушах у меня на сей раз не зазвенело.
— Как ты посмел притащить сюда эту ведьму?
Я оглянулся, но Симона к этому моменту успела благоразумно ретироваться.
— Да объясни же, в чем дело? — рассвирепел я.
Мама отрывисто сказала что-то по-креольски — я таких слов раньше точно от нее не слышал. Потом расправила плечи и сплюнула на землю.
— Держись от нее подальше, — сказала она. — Это ведьма. Она преследовала твоего отца, а теперь липнет к тебе.
— То есть как — моего отца? — переспросил я. — Папу? В каком смысле?
Мама бросила на меня уничижительный взгляд — так она смотрела всегда, когда я просил объяснить мне нечто, на ее взгляд, абсолютно элементарное. Теперь, когда Симоны рядом не было, она вроде бы начала успокаиваться.
— Она преследовала твоего отца, когда мы с ним встретились.
— Где встретились?
— Когда познакомились, — пояснила она. — До твоего рождения.
— Мам, послушай, Симона моя ровесница, — сказал я. — Она никак не могла застать время вашего с папой знакомства.
— Вот об этом я тебе и твержу, — сухо бросила мама. — Она — злая ведьма.
Я увидел ее — она сидела на тротуаре рядом со входом в салон пирсинга около «Кей-Эф-Си». Должно быть, она заметила меня издали, потому что резко поднялась, постояла несколько секунд, затем повернулась ко мне спиной и двинулась прочь. Но на таких каблуках далеко не убежишь, и я без труда догнал ее. И окликнул по имени.
— Не смотри на меня, — сказала она.
— Не могу.
Она остановилась, и я, не дав ей опомниться, обнял ее, прижал к себе. Она тоже меня обняла, спрятала лицо на моей груди. Всхлипнула, потом глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться.
— Что это было, черт побери? — спросила она.
— Моя мама иногда сущий порох, — сказал я.
Слегка отстранившись, она взглянула мне в глаза.
— Но что она говорила… не понимаю, как ей могло прийти в голову, что я… в чем она меня обвиняет?
— Она на антидепрессантах, — сказал я.
— Не поняла, — сказала Симона, — а зачем?
— Она не вполне здорова.
— Ты хочешь сказать… она сумасшедшая?
Я сделал вид, что глубоко подавлен.
— О, — прерывисто вздохнула Симона, — бедняжка! И бедный ты! Нам, наверное, не стоит возвращаться.
Я обнаружил, что посетители «Кей-Эф-Си» глазеют на нас. Вероятно, решили, что мы актеры уличного театра и устраиваем представление.
— А я так хотела послушать, как играет твой папа, — грустно сказала она.
— У него будут еще концерты, — заверил я, — а пока позволь предложить тебе провести вечер в частном клубе «У Питера».
— Нет-нет, только не шезлонг, — возмутилась она, — у меня до сих пор спина ноет.
— Я запасся пирожными, — подмигнул я.
— Это подозрительно, — нахмурилась она. — Как будто ты знал заранее, что после концерта придешь домой не один. И кого же, интересно, ты собирался пригласить в гости?
Я обнял ее за плечи, и мы двинулись по улице в сторону Ковент-Гардена.
— Ваши домыслы, юная леди, меня не волнуют, — сказал я.
— А где купил пирожные? — спросила она. — В забегаловке на углу?
— В «Марксе и Спенсере», — ответил я.
Ее рука крепче сжалась на моей талии.
— Как ты хорошо меня знаешь, — вздохнула она.
Чтобы добраться до «Безумия», я тормознул кэб — так было быстрее и безопаснее.
Когда мы дошли до каретного сарая и поднялись ко мне, Симона первым делом заглянула в маленькое зеркальце, в которое я смотрю, когда бреюсь.
— Я выгляжу ужасно, да? — спросила она. — Извини, но это зеркало такое микроскопическое, что я просто не могу ничего в нем разглядеть.
Я сказал, что она прекрасна, — и это было правдой. Пятно на щеке, оставшееся после маминой пощечины, в кэбе было еще ярко-красным, но теперь начало бледнеть. Губы она тоже уже успела подкрасить заново. Маме не удалось разодрать до конца ее прозрачную блузку, и теперь, глядя на нее, я сгорал от желания это сделать. От страсти меня бросило в жар и слегка замутило. Я сосредоточился на папке с музыкой в айподе, выбирая нужные песни, потом проверил, подключены ли наушники.
— Я обещал пирожные, — сказал я, когда Симона шагнула ко мне.
Но отвлечь ее было не так просто.
— Пирожные — потом, — шепнула она, обвивая руками мою талию.
Скользнула ладонью под рубашку. Я слегка отстранился и включил проигрыватель айпода.
— Что это? — спросила она, когда начался первый трек.
— Коулмен Хокинс, — ответил я, — «Body and Soul».
Трек был не тот, что надо: первой я хотел поставить эту песню в исполнении Билли Холидей.
— Да? — удивилась Симона. — А знаешь, в записи звучит как-то неестественно.
Просунув руку под ее жакет, я притянул ее к себе. Кожа под моими пальцами была горячей.
— Так лучше, — мурлыкнула Симона и вдруг, наклонив голову, скусила верхнюю пуговицу с моей рубашки.
— Э-эй, — возмутился я.
— Око за око, — улыбнулась она.
— А ты что, слышала его вживую? — спросил я. — Коулмена?
