— Хорошо, Пал Палыч! — Кларочка вспорхнула из-за стола и исчезла в коридоре.
Вика оцепенела. Этот голос… она узнала бы его из миллионов. Даже если бы сестра не назвала его по имени-отчеству, ошибиться было бы невозможно. Но как? Пятнадцать лет прошло, ни разу не встретились в их небольшом городе. Уезжал? Наверное, уезжал. И вот, надо же было так… попасть сюда, к нему… Господи, что же делать-то?
Вика испытала два противоречивых желания: по-детски спрятаться с головой под одеяло и закрыть глаза, или, сорвав с себя все эти дурацкие трубки и провода, броситься ему на шею, как тогда, раньше… И плевать, что без одежды, не впервой… хотя, наверное, фигурка у нее уже не такая точеная, как в двадцать два… но пока еще очень даже ничего, мужики оглядываются.
«Господи, о чем я думаю!» — ужаснулась Вика собственным мыслям.
Светин тем временем, стянув с лица маску, листал чью-то историю болезни. Привычка сосредоточенно хмуриться с годами его не оставила, отметила Вика. И вообще, изменился мало: разве что черты лица стали острее, утратили прежнюю юношескую, даже, пожалуй, детскую какую-то мягкость… и седины многовато для его сорока… «Он же на шесть лет старше», — вспомнила Вика. Значит, ему уже сорок три… а выглядит намного моложе. Впрочем, и сама она на свой возраст не тянула… по распространенному и, хочется надеяться, объективному мнению.
Вика лихорадочно думала, как поступить. Прятаться глупо: нет никакой надежды на то, что врач за сутки ни разу к ней не подойдет. Да и не хочет она прятаться, если честно. Скорее наоборот… вернуться, вернуться назад, на пятнадцать лет, пусть ненадолго, на миг хоть бы… Господи, какая же дура… тогда дурой была, да и сейчас ею осталась! Вот, положил свои бумажки, поворачивается, уйдет сейчас… ох, дура!
— Пашка!
Светин вздрогнул и замер на месте, спиной к ней. Не оборачиваясь, тихо произнес, словно самому себе отвечая:
— Викуша.
Медленно, осторожно повернулся, встретился взглядом…
«Все-таки изменился, глаза вон какие жесткие стали… повзрослел Пашка!» — успела подумать Вика. Светин шагнул к ней…
В наступившей тишине раздался пронзительный писк. На табло рядом с входной дверью красным цветом замигала цифра «3». В коридоре забегали, в Викину палату заглянула запыхавшаяся Кларочка и, с трудом переводя дыхание, выпалила:
— Пал Палыч, в третьей — клиническая смерть!
— Смольцовников?
— Он! — Кларочка умчалась.
Доктор виновато взглянул на Вику и выбежал следом.
В палату вошла незнакомая сестра. Она прямиком направилась к Викиной постели.
— Добрый вечер! Виталий Вениаминыч распорядился сделать вам снотворное. Вам нужно очень хорошо отдохнуть, — с этими словами сестра воткнула шприц в торчащую из Викиного тела трубку.
«Как же нелепо все…» — успела подумать Вика, прежде чем провалиться в неестественно глубокий сон.
17 июля, 15.40,
реанимационное отделение
Есть совершенно не хотелось. Я потягивал вторую чашку кофе, пытаясь понять, что же меня «зацепило» в разговоре с Димасом. А ведь зацепило, факт. Иначе не думал бы последние полчаса о далеком городке с милым женским именем Агия Пелагия.
Итак, Асклепий. Он же Эскулап в древнеримской транскрипции. Греческий бог медицины, бог-целитель. Заслуживший немилость самого Зевса за то, что замахнулся на его, Зевсову монополию: воскрешать мертвых. За что и получил. Зевс Асклепия то ли сам молнией порешил, то ли Аиду поручил устранить оппозиционера. Словом, пал один бессмертный бог от руки другого бога, более бессмертного.
Успел Асклепий породить дочерей, Панацею и Гигиею… чем они знамениты, убейте, не помню. Вроде бы пошли по стопам папеньки, тоже успешно врачевали, но не зарывались и на устои не посягали.
И был, значит, у Асклепия жезл… Помню, что обвит он был змеей, отсюда и символ медицинский пошел: «наша мама ест мороженое», то есть змея с рюмкой… или чашей, если угодно. Но вот о том, куда делся жезл после кончины хозяина, зачем он нужен, что он может… полный пробел в знаниях. Табула раса, как говорили древние римляне. Чистая доска, стало быть… Ни с чем, ни с какими событиями жезл Асклепия у меня не ассоциируется. А ведь должен, не мог такой артефакт просто пропасть бесследно, тут Димас прав.
Я поймал себя на мысли о том, что думаю об Асклепии с его причиндалами как о реальной древней личности. Ох, Антониди, чем же ты меня зацепил-то? Меня, старого скептика! Да, сдавать стал, если уж на такие сказки купился… Я набрал номер местного телефона:
— Клара, когда Антониди в себя придет, мне сообщи, плиз.
— Обязательно, Пал Палыч! Что, тайну золотого ключика не всю выведали?
— Еще слово, несчастная, и я брошу тебя в темный чулан с пауками. Как Буратино.
Несносная девчонка хихикнула и отключилась.
Два месяца назад, 00.55, отделение реанимации
Смольцовников не выжил. Сердце просто взяло и остановилось: сначала возникла полная поперечная блокада с ритмом двадцать в минуту. Я поставил ему кардиостимулятор, но это помогло ненадолго: минут через десять сердце просто перестало реагировать на внешние импульсы. Полная асистолия и ноль реакции на все наши старания. Будто рубильник выключили.
Я писал посмертный эпикриз и пытался разобраться в собственных эмоциях. В пятой палате каким-то образом оказалась Вика. Шеф принял ее днем, пока мы с Гуськовым в кардиологии реанимировали очередного болезного. Не скрою, ее внезапное появление застало меня врасплох, словно выстрел в спину. Казалось, что за годы, прошедшие с того дождливого сентябрьского дня, когда она заявила о своем желании расстаться, мне удалось заполнить вмиг образовавшуюся пустоту. Зияющую, холодную и совершенно неожиданную… все ведь было хорошо, почему вдруг Вика решила уйти? Она не объяснила. Да я и не пытался выяснять. А через два месяца вышла замуж. Тоже за врача, хирурга-онколога, кажется. Или не онколога? Неважно.
Важно другое. Хватило одного ее слова, чтобы понять — я не исцелился. И это — несмотря на пусть и не вполне удачный бездетный, но шестилетний все-таки брак; и на последующие романы, и просто мимолетные приятные увлечения. Иные героини тех романов и романчиков были очень даже ничего… во всех отношениях. Но Вика… С глаз долой — получилось, а вот из сердца вон — увы!
Я притянул к себе ее историю болезни. Так, пароксизмальная наджелудочковая тахикардия, аритмогенный шок. Шеф обошелся без электроимпульсной терапии, быстренько купировал аденозином. Что же это вы, Виктория Николаевна, в пароксизм-то сорвались? Ну-ка, что успели посмотреть? Кровь спокойная, кардиограмма после восстановления ритма вполне нормальная. Эхо… где тут эхо? Я перевернул последнюю страницу: искомый листок с данными ультразвукового исследования сердца почему-то оказался подклеенным не на свое место. Посмотрим…
В грудь прокрался неприятный холодок. Сердце Вики было просто огромным, с фантастически расширенными полостями предсердий и желудочков, заключенными в истонченные мышечные стенки. Вот оно как… дилятационная кардиопатия. Судя по размерам полостей, биться этому сердцу осталось совсем недолго… пару-тройку месяцев, полгода — максимум. И все это время — в отеках, с синими губами, в удушье, ни лечь — задохнешься, ни встать — обморок. Только сидя, спать и то сидя, обложившись подушками, чтобы неровен час не лечь… Как же так, откуда? И ведь не поможешь ничем, разве что пересадкой сердца… но это — очередь в ожидании донора на годы, а болезнь Вике этого времени не даст. Странно, что сейчас у нее пока нет признаков сердечной недостаточности, как пишет Витаминыч в истории. С такими-то полостями… Но это еще хуже, те, кто долго компенсируются, молниеносно сгорают… Сколько же времени у нее осталось? И знает ли она уже? Вряд ли шеф ей сказал сразу после пароксизма: могла опять сорваться в тахикардию на фоне эмоционального всплеска.
Я вышел в коридор и встал у большого окна в пятую палату. В неярком свете дежурного освещения лицо Вики было совершенно спокойным, даже умиротворенным каким-то. Лежит низко, дышит спокойно; монитор показывает шестнадцать в минуту, норма. Ритм синусовый, с пароксизмом шеф сладил легко. Нет, точно не знает пока… вон как улыбается во сне. Спи, Викуша, спи… завтра у тебя будет трудный день. Впрочем, как и все последующие.
Неслышно подошел Витаминыч:
— Молодая, красивая… жаль. Кардиопатия у нее.
— Знаю, прочитал уже. Ей не сказали еще?
— Не рискнул, нам сейчас эмоциональные потрясения ни к чему. Завтра узнает. Муж у нее — наш коллега. Хирург из областного онкодиспансера. Боровой Михаил, не слышали?
— Нет, не довелось как-то. — Я еще раз взглянул на Вику и двинулся за шефом в ординаторскую.
