Максим Тихомиров
Сан-Сталинград
— Дяденька, а вам докудова ехать? — спросил беспризорник.
Грязным пальцем он ковырял в не менее грязном носу. Мембрана вакуумного слизнезащитника в месте контакта пальца с носом разомкнулась, давая доступ к сопливой ноздре, а потом, когда палец был из ноздри извлечен, аккуратно затянулась вновь. Беспризорник внимательно оглядел палец и вытер его о штаны. Слизень немедленно впитал подношение и замерцал от удовольствия.
«Дяденька» не удостоил мальчишку ответом. Зыркнул исподлобья, блеснув на солнце фотоэлементом, и вновь отвернулся. Даже сквозь грохот состава по стрелкам было слышно, как скрипят сочленения его шеи.
Беспризорник пожал плечами.
— Подумаешь, какая цаца! — пробормотал он себе под нос.
Пошарил в кармане, вытащил горбушку черного хлеба и принялся жевать. Слизень, переливаясь всем радужным спектром, расступался телом, пропускал хлеб в рот, не забывая на выходе подхватывать крошки ложноножками.
Драный кот и колченогая псина следили за манипуляциями слизня с явным неодобрением — даром что ни одному из них в человеческой еде интереса не было. Ну вот ни малейшего.
Молчаливый спутник беспризорника меж тем восседал в позе лотоса на крыше вагона. Полуприкрытые щитками фотоэлементы его глаз были неотрывно устремлены вперед, к невидимой отсюда, из середины состава, голове поезда. Широченная спина излучала абсолютную безмятежность, и вся поза его была полна покоя и благодушия. Тяжеленные — в пару пудов весом каждый — кулаки покоились на вздутых коленных суставах с усиленными шарнирами. Толстые пальцы, скрывающие в себе сонм разномастных, но неизменно полезных инструментов на все случаи жизни, были молитвенно сложены в замысловатую щепоть.
Странный был попутчик у Пашки Бубенцова со Сто Первой юпитерианской орбиталки. Странный, что и говорить. А повидать Пашке к моменту встречи довелось немало.
* * *
Беспризорник Пашка запрыгнул на порожняк, когда тот притормозил на Кольцах, чтобы взять первую партию груза. Собственно говоря, к тому моменту порожняком он уже не был. Таясь средь пилонов орбитального причала, Пашка видел, как по покатым бокам гигантских цилиндров воровато пробирались крошечные хамелеонистые фигурки, то и дело пытаясь вскрыть технические лючки и грузовые ворота вагонов.
Малолетняя голытьба наводняла всю солнечную систему до самых оортовских комет. Детские дома были с избытком полны сирот. Подрастая, дети последней войны безудержно бежали из космических приютов, стремясь на великие стройки. Там их ловили, препоручали ведению милиции и возвращали обратно. Но они продолжали бежать — романтика вольной жизни прельщала шпану куда больше, чем бессмысленное с точки зрения каждого босяка просиживание казенных штанов в закрытых режимных школах.
Родителей своих Пашка не помнил. Он вообще почти ничего не помнил из раннего своего детства, кроме голода, холода и одиночества. Помнил, что было страшно, и кругом была война, в огне которой одинаково легко сгорали крошечные человечки и огромные космические линкоры. Помнил, хотя и смутно, долгое-предолгое время, которое ему пришлось провести в крошечном автономном мирке спасательной шлюпки. Помнил, как добрые люди с огромными теплыми руками нашли его в конце концов, когда сделалось уже совсем невмоготу от тоски и недоедания, приютили и обогрели. А он в благодарность убежал от них в поисках папы и мамы, убежал в первый раз и умудрился полгода скитаться по шахтерским городкам Пояса, прежде чем его выловил в грузовом порту Цереры милицейский патруль.
А потом начались будни в юпитерианской спецшколе — суровые и одинаковые дни среди сотен таких же, как и он сам, сирот с волчьим блеском в глазах. Он бежал потом еще не раз, бежал снова и снова, в одиночку и в компании таких же, как и он сам, отчаянных сорванцов, и каждый раз его ловили и возвращали. Воспитатели сбились с ног, пытаясь вырастить из крохи-нахаленыша настоящего человека, но побеги повторялись. Свой ярлык трудновоспитуемого и путевку на ганимедский лесоповал, выданную авансом задолго до достижения совершеннолетия, Пашка, по мнению сотрудников детской комнаты милиции, заработал совершенно заслуженно.
Никто не мог понять, что он просто ищет родителей. Взрослея, люди редко понимают детей, даже если это — их работа.
Очередной побег, казалось, увенчался успехом. Удачно задремал после вечернего возлияния школьный сторож дядя Петя, одноногий ветеран войны и безобидный пьяница. Удачно подвернулся залетный рудовоз «Красный шахтер» с дружелюбной командой, приютившей лопоухого сорванца и закрывший глаза на близость к ремонтному доку орбитальной спецшколы. Удачно отвернулся в нужный момент суровый внешне усатый лейтенант, когда рядовые роботы в фуражках с красным околышем пригнали в приемник-распределитель толпу босяков после облавы в лагранжевом Шанхае. И все прочее складывалось как нельзя более удачно — до самых Колец, где Пашке, к тому времени в очередной раз закаленному тяготами скитаний, подвернулся, наконец, транссистемный экспресс, который должен был непременно отнести его к заветной цели.
Ведь где еще искать своих папу и маму, как не на самой великой из строек победившей народной власти? Пусть Пашка и не помнил родителей, но был совершенно уверен, что будь они живы, то трудятся непременно там. Ведь они были настоящими. А настоящие люди не могут дня прожить без подвига, пусть даже и трудового.
Ведь разве может быть иначе?
* * *
На Кольцах поезд простоял недолго. Грузовые бункеры заполнили полиметаллической рудой мелкого помола, а холодильники приняли первую партию пассажиров. Теперь, когда инфраструктура Колец была уже как следует отлажена, спецам-проблемщикам не сиделось на месте. Их ярким пламенем полыхающие неугомонные сердца стремились к новым трудовым победам, подвигам и свершениям.
Пользуясь любой оказией, технари разлетались с обустроенных ныне Колец кто куда. Их ждали чабаны на ледовых пустбищах Европы, полных тучных стад бесцельно слоняющихся выморозков, которых срочно нужно было определить в комфортные мясодойки — а те еще только предстояло отстроить. Рабочие Нептунианских облачных газозаводов жадными хоботами высасывали из атмосферы планеты-гиганта ценные сорта редких газов — и те, накопившись в огромных резервуарах, терпеливо ожидали пуска транссистемного газопровода Нептун-орбитальный — Помары — Ужгород. В ледоломнях койперовского пояса веселые ледозаготовители пластали многокилометровые глыбы темного космического льда, бомбардируя ими из электромагнитных орудий атмосферу Венеры, чтоб на головы курортников, отдыхающих у сернистых источников нет-нет, да и пролился по-земному теплый ностальгический дождичек.
Всем им нужна была помошь.
Но больше всего требовалось умелых рук на самой великой из великих строек знаменитой Десятилетки Больших Свершений.
На строительстве Сан-Сталинграда.
Туда и рванул Пашка, имея за своей светлой пацанской душой украденный еще из гардеробной сто первой спецшколы слизнескаф, стыренную в рабочей столовке на Кольцах буханку черного бородинского хлеба да спертую у растяпы-стропальщика с Пояса астероидов открытку с голофоткой самой главной стройки системы. Из движимого имущества были у него при себе лишь невесть как прибившаяся к нему в скитаниях вакуумная собака Чапа о шести ногах да космокот Дикобраз — страшный, злобный и одноглазый.
Кота Пашка спас от стаи марсианских песковолков, когда пережидал милицейскую облаву на внешней оболочке Марса-15 — огромного орбитального города в форме пятиконечной звезды, одного из многих в ожерелье, что вращалось вокруг столичной планеты. С тех пор кот, даром что был заводным, испытывал к мальчонке большую душевную привязанность и в голодные дни невесть откуда притаскивал ему жирных крысюков — вне зависимости от того, в каком месте необъятной системы они все в этот момент находились.
* * *
Крысы, как и люди, заселили и обжили солнечную систему практически в одночасье. И века не прошло с того дня, когда, белозубо улыбаясь, Гагарин вознесся на огненном столпе в голубое небо над березками-белостволками — а в межпланетном пространстве стало уже не протолкнуться от выходцев с Земли. А именно — с одной шестой части земной суши и, вне всякого сомнения, самой лучшей из этих частей.
Саму Землю в приличном обществе старались не поминать. Голубой она давно уже была не только по цвету. Даже самые стойкие провозвестники толерантности вынуждены были бежать оттуда, когда толерантность эта наконец победила — окончательно и бесповоротно. Колыбель человечества коллапсировала в самою себя, надолго оказавшись в добровольной изоляции от всего остального мира.
Теперь, полные зависти и настроенные очень недружелюбно, озлобленные и жалкие, бывшие хозяева жизни вынуждены были ютиться в тех секторах пространства, которые остались незаселенными в далекое время, когда все прогрессивное человечество одним махом снялось со ставшего тесным мирка и в едином порыве двинуло покорять космос.
