Над морем огромным мохнатым от протуберанцев шаром нависало Солнце, полускрытое сложным плетением гигантских строительных лесов и уже готовых секций великой энергостанции.
Жара здесь стояла еще та.
Меркурий был горячим цехом солнечной системы. Неимоверно высокая температура поверхности делала его всесистемной плавильней, не требуя никаких дополнительных затрат. Руда со всей солнечной системы стекалась сюда по рудопроводам и в трюмах огромных рудовозов — а потом расплавлялась энергией самого Солнца. Моря и реки расплава омывали базальтовые острова, на которых обитали дочерна загорелые металлурги. Прогулочные суда катали между островами экскурсионные группы туристов со всей системы, решивших взглянуть на то место, где выплавляется и куется мощь всемирного государства нового образца.
Путь Пашки и его спутников лежал к одному из островов Краснооктябрьского архипелага.
— Понимаешь ли, в чем дело, Павел, — говорил майор, обращаясь к Пашке по взрослому уважительно. — Когда вот-вот должна была грянуть война, в пламени которой мог сгореть весь наш мир, решено было сохранить для наших далеких потомков — или тех, кто придет нам на смену — самое дорогое, что только есть у прогрессивного человечества… Что у нас самое дорогое, Павел?
— Мудрость Вождя, — заученно ответил Пашка, не оборачиваясь.
— Правильно! — обрадовался майор. — Молодец! Все верно понимаешь!
— Я-то тут при чем? — спросил Пашка.
Ему очень хотелось разреветься. Как же так? Если у него нет ни папы, ни мамы с их геройским, пусть и придуманным самим Пашкой, прошлым — то кто он тогда на самом деле? Не человек? Может, он такой же заводной механизм, как Дикобраз, или бесчувственный робот, как Аркадий? Но он же живет, чувствует, думает, разве нет? А если нет, если он ошибается — то как теперь с этим жить дальше?
— При том, — голос майора сделался торжественным, — при том, Павел, что вся мудрость нашего дорогого Вождя заключена в тебе.
Пашка покосился на майора недоверчивым глазом.
— Да ну? — только и спросил он. И цыкнул сквозь щель в зубах струйкой слюны.
Слизняк не успел поймать слюну, и она тут же обратилась в облачко пара, которое немедленно рассеялось в ядовитой, полной испаренного металла меркурианской атмосфере.
— Да, Павел, — ответил майор.
И Пашка почему-то ему поверил.
* * *
— У Вождя нет детей, — рассказывал майор, в то время как лодка с каждым взмахом весел все больше приближалась к острову, темное тело которого было увенчано беломраморным дворцом со спускающейся к самому морю лестницей. Мрамор, конечно, был ненастоящий — для настоящего на Меркурии было жарковато. Но имитация была замечательной и радовала глаз своим ослепительным блеском.
— Совсем-совсем нет? — спросил Пашка.
— Совсем, — подтвердил майор. — Он пережил их всех. Ведь они были простыми людьми, ну вот как я, ты, Аркадий… гм. Ну, скажем — такими, как я. Насчет вас с Аркадием я погорячился.
Точно — робот, со внезапной тоской подумал Пашка.
— И тогда было решено… — рассказывал майор.
— Кем — решено? — спросил Пашка со внезапной злостью.
— Руководством, конечно, — и майор воздел палец кверху. Пашка проследил за пальцем, но ничего, кроме чернущего, в остриях звезд, неба, там не увидел.
Пожал плечами и стал слушать дальше.
— …Было решено взять у вождя маленькую-маленькую частичку его гениального тела — клеточку, понимаешь?
— Я в школе биологию учил, — Пашка с жалостью посмотрел на майора. Некоторые взрослые ну вот совершенно не умеют разговаривать с детьми. Дети — они же не дураки.
Они просто — другие.
— Отлично! — обрадовался майор. — Тогда ты все прекрасно поймешь.
Постараюсь, подумал Пашка.
— Из клеточки вырастили другую клеточку. А потом еще и еще. Много-премного. Все клеточки были одинаковыми, и в каждой хранилась вся — представляешь, вся! — мудрость нашего Вождя.
— Не представляю, — сказал Пашка.
— Я тоже! — радостно сказал майор. — Но это и не мое дело — представлять. Словом, из каждой клеточки наши лучшие ученые вырастили человека. Ребенка. Воспитали немного, с деликатностью и уважением, само собой, ведь это не простые детки были, да… А потом рассеяли по всей солнечной системе в спасательных капсулах, а все упоминания об этом стерли, и тех, кто дело с этим имел… гм, ну скажем, на другие работы перевели. Время было такое. Предвоенное.
— А зачем их нужно было много? И зачем рассеивать? — уже чувствуя, куда клонит собеседник, спросил Пашка.
— Чтобы враг до всех не добрался, — ответил майор.
— И как? Не добрался? — затаив дыхание, спросил Пашка. Ему почему-то очень хотелось, чтобы не добрался.
— К сожалению, добрался, — вздохнул майор.
— До всех-до всех? — у Пашки аж голос дрогнул.
— Не до всех, — улыбнулся майор и с нежностью потрепал Пашку по голове. Потом отдернул руку и с ужасом и благоговением, непонятными Пашке, некоторое время ее рассматривал. Потом бережно убрал руку в карман френча и улыбнулся уже просветленно.
— Ты один остался, Пашенька, — сказал майор.
* * *
Пашка, уже зная правду, все равно в нее не мог поверить. Ну вот никак. Даже после рассказа о том, как все силы госбезопасности сбились с ног в поисках уцелевших после войны наследников Вождя, пока наконец спецагент Петрова, модифицированная сверхчуткая ищейка, известная Пашке как Чапа, не взяла едва заметный след в Поясе астероидов. Опасаясь спугнуть и вновь потерять найденыша, ему во вспоможение были приданы в качестве телохранителя Чапа и — под видом бродячего кота — спецагент Касаткин, известный Павлу как Дикобраз, специалист по выживанию в экстремальных условиях. Осторожно, боясь спугнуть, шаг за шагом сотрудники комитета госбезопасности направляли драгоценную находку туда, где его ждали больше всего на свете.
В его новый дом.
Сан-Сталинград.
Несмотря на всю секретность, враги-недобитки прознали о существовании еще одного воплощения Вождя народов, а посему для защиты наследника к нему был приставлен лучший боец системы — Аркадий. Один — чтобы не привлекать излишнего внимания. И еще потому, что он был просто — лучшим.
Аркадий невозмутимо продолжал грести. Пашка смотрел на него теперь с еще большим уважением.
— Вы не обижайтесь на меня, дяденька, — сказал он, обращаясь к роботу. — Я ж не подумавши, сгоряча. Спасибо вам.
По непроницаемому лицу робота сложно было понять, о чем он думает.
— Агенты Петрова, Касаткин и Аркадий представлены к государственным наградам, — поспешил сообщить майор.
На груди Аркадия, прихваченная за концы лучей точечной сваркой, сияла титанитовая звезда Героя Системы. Чапа хрустела сахарной косточкой. Кот Дикобраз, приподняв веко, взглянул на Пашку новехоньким рубиновым глазом и замурчал.
Лодка мягко ткнулась в подножие сбегавшей к морю лестницы. На самом верху лестницы, у резной балюстрады, кто-то стоял.
Майор помог Пашке выбраться из лодки и вытянулся во фрунт. Рядом лязгнул пятками, вставая по стойке «смирно», робот Аркадий. Кот и собака чинно сели у пашкиных ног.
— Вождь ждет, — одним уголком рта чуть слышно сказал майор и страшно округлил глаза, указывая ими на лестницу. Заробев, Пашка посмотрел наверх.
Солнце било прямо в глаза.
На фоне ущербного солнечного диска, ослепительно яркого, несмотря на отчаянные попытки слизня поляризоваться как следует, фигура человека казалась просто черным силуэтом. Потом он повернулся в профиль — и Пашка понял, что профиль этот ему очень и очень знаком.
Именно на этот профиль он смотрел все долгие дни своего пути к Солнцу.
Пашку переполнило благоговение. Он обмер было, замедлил шаг, но человек на верху лестницы поманил его рукой, и Пашка понял, что не может сопротивляться этому молчаливому зову.
Собака Чапа мягко толкнула его носом под колени. Кот Дикобраз потерся драным боком, прищурился и словно протиктакал: иди!
Чувствуя странную щекотку под носом, Пашка начал восхождение.
Сначала несмело, потом все более уверенно поднимался он по беломраморной лестнице. Плечи его распрямлялись, спина едва заметно ссутулилась, жесты сделались плавными и скупыми. Каждая ступенька словно бы делала его взрослее, даря опыт, мудрость и уверенность в себе куда большую, чем сам он смог бы приобрести за всю свою жизнь.
Ступенька за ступенькой Пашка шел вверх. И хотя ему самому это было незаметно, с каждым шагом он становился все более похожим на человека, который ждал его наверху.
Лестница вдруг кончилась.
— Здравствуй, папа, — сказал тот, кто еще недавно был беспризорником Пашкой.
И встретился взглядом с Отцом.
Тот улыбался одними глазами. От глаз разбегались веселые лучики морщин.
