Отведя таким способом душу, прихрамывая, Данила двинулся в лес, совершенно не представляя, куда пойдет. Сейчас он хотел одного – уйти подальше от проклятой сосны.
Прошел лишь десяток шагов по лесу, когда вдруг боль взорвалась в голове страшным ударом. Теряя сознание, он чувствовал, как на него, рухнувшего наземь, навалилось сразу несколько человек, как выворачивали назад руки, торопливо связывая, и как, скрутив, потащили куда‑то. А потом он провалился в забытье. Или – теперь уже в небытие?..
Как выяснилось – не в небытие. Открыв глаза, Даниил обнаружил, что его выволокли на середину какой‑то полутемной избы и прислонили (другого слова не подберешь) к резному столбу.
Конечно, о загробном мире достоверно ничего не известно, но вряд ли «тот свет» выглядит именно так.
Когда глаза парня привыкли к свету древних ламп накаливания, он украдкой начал оглядываться. Стены были увешаны ветхими полотнищами с непонятными знаками, напоминающими не то скандинавские руны, не то ассирийскую клинопись.
У стены стояли четыре антикварных кресла с полопавшейся пластиковой обивкой, в которых восседали четыре старика.
Все они были одеты довольно странно – кургузые, со следами частой, хотя и аккуратной починки, черные пиджачки, дурацкие черные галстучки, брючки школьного вида и начищенные до блеска штиблеты. Что удивительно, нос каждого украшали (и это в наше‑то время биолазерной коррекции) круглые очки. Среди них выделялся годами и солидностью глубокий старец с даже не седой, а прямо‑таки желто‑зеленой от времени бородой.
И не будь Данька так измучен и оставь его в покое головная боль, он бы точно рассмеялся – так не соответствовал прикид старикашки его древнему, благолепно‑величественному облику.
– Ответствуй, жалкий! – строго произнес старец. – Не хулил ли ты великого пророка нашего?! Не поносил ли священную Сову? Не есть ли ты слуга гнусного Видальдерморта, явившийся в сию обитель, дабы поколебать веру нашу?
– Нет, – ответил Даниил со всем возможным подобострастием в голосе.
При этом он говорил чистую правду.
– Зачем же явился ты сюда, в тайную обитель последователей Пророчицы, если не для злых козней?! – воскликнул дедок. – Зачем сломал святые изображения?!
– Я не… – начал было археолог, чувствуя себя почему‑то так, как если бы внезапно угодил на какой‑то идиотский спектакль.
– Молчать!! – взвился другой старикан, менее древний, но зато, пожалуй, самый противный на вид. – Молчать, нечестивец!!
Он замахнулся на Даню резным посохом, но закашлялся и сел прямо на пол, схватившись за грудь.
Его налитые кровью мутные глаза с ненавистью смотрели на пленника.
– Успокойся, брат, – елейным голоском остановил его третий. – Не забывай, заблудшая душа еще может быть спасена для Пророчицы и дела ее…
– Но грешное тело должно быть наказано в любом случае, – назидательно и веско изрек четвертый и последний из старых перечников – тощий, с совой на плече и, как та сова, крючконосый и лупоглазый.
Последнее наблюдение не прибавило Даниилу оптимизма. Впрочем, его, этого оптимизма, и без того было весьма мало.
– Это уж как водится, брат Инквизитор, – подтвердил первый старец.
– Итак, ответствуй, заблудшее дитя, свалившееся с небес, сожалеешь ли, что уничтожил древние изображения?
«Это он, наверное, о том фанерном чучеле, на которое я так неудачно приземлился, спускаясь с сосны», – догадался Горовой и энергично закивал головой, мол, сожалею.
– Раскаиваешься ли ты в грехах своих и в том, что предки твои отринули святые истины? Готов ли ты отречься от заблуждений и уверовать в пришествие на Землю Хариуса Поттера?
И тут, наконец, Даня понял, куда он попал – и несмотря на весь трагизм ситуации, невольно расхохотался.
Роулианцы!
Старая и почти забытая конфессия, запрещенная в числе других тоталитарных сект еще пресловутым «Эдиктом о веротерпимости» от семьдесят седьмого года, наряду с национал‑коммунистами, анархо‑либералами, сибирскими друидами, истинно русским белым Буду и тому подобной дребеденью.
Все думали, что роулианцы давно исчезли, а они вот где окопались. В большой заповедной зоне.
– Глумишься над священным именем!!! – заверещал самый противный старикашка, кинувшись на Даниила с посохом наперевес.
Палка, причем довольно‑таки увесистая, врезалась в столб рядом с головой археолога и вскользь задела одного из амбалов, приволокших парня на судилище и, по всей видимости, бывших у дедов чем‑то вроде личной гвардии. Тот пискнул нечто похожее на «Премного благодарен, ваша святость». Дед, изрыгая проклятия, сверзился на пол, посох с грохотом покатился по выщербленным доскам.
А Данька все хохотал, просто не в силах остановиться.
Конечно, это была истерика, вызванная усталостью и всем прочим. Но ведь ему и в самом деле было смешно.
Великий пророк Хариус Поттер!
Пророчица!!
Священная сова!!!
Когда парень отдышался, то веселости поубавилось. По лицам древних хмырей и их подручных он понял, что его ждут крупные неприятности. Так и случилось.
Отойдя в дальний угол, старцы принялись хмуро совещаться полушепотом. Поднявшийся с пола носитель дубинки, зло шипя, так и брызгал слюной, крючконосый сурово вертел головой, как его сова, а главный дед разводил руками, глядя на Даню и как бы говоря: я сделал все, что мог, и не виновен в твоей судьбе.
Но вот старцы пришли к решению и чинно уселись в кресла. Заговорил тот, кого назвали Инквизитором.
– Именем Совета Харр‑Басской обители! Грешник, отринувший истину Пророчицы, и похули… хули… хули…
Он поперхнулся, сова на его плече завозилась и подозрительно уставилась на Даниила. Так, как если бы он был большой и вкусной мышью.
– Короче, – наконец справился с собой Инквизитор, свирепо глядя на не сумевшего сдержать усмешки археолога. – Готовься к смерти. Примешь ты муки мученические и пытки, а после, дабы искупить вину свою, будешь скормлен священным совам – слугам господина нашего!
После оглашения приговора на голову Дане был водружен пыльный мешок, и грубые лапы конвоиров повлекли его в неизвестность.
* * *
Измученные, совершенно потерявшие всякую надежду сталкеры наткнулись на эту крошечную прогалину, когда были готовы упасть и умереть.
Дорога сквозь тайгу отняла последние силы. Они уже и сами не помнили, сколько времени блуждали по этим непролазным дебрям. Последние запасы провизии кончились еще вчера. И хуже всего, сталкеры очень плохо представляли, что им теперь делать.
В тот день, когда Карлуша своим дурным любопытством погубил себя и чуть не отправил на тот свет несколько сотен ни в чем не повинных пассажиров, удача раз и навсегда отвернулась от поисковиков.
Во время бегства по реке, идя на малой высоте, они угробили экраноплан. Сидевший за штурвалом Сержант не справился с управлением и распорол брюхо машины о прибрежную скалу.
Сталкеры едва выпрыгнули сами и вытащили рюкзак с едой. Все остальное, включая добычу, которую они успели перетащить на суденышко до катастрофы, пошло ко дну. (Единственное, что осталось, – драгоценный царский конверт, спрятанный за пазухой у Мухи.)
Потом, как лоси, неслись через тайгу напролом, не разбирая дороги.
Когда, отдышавшись, обнаружили, что вместе с экранопланом пропал и спутниковый компас, было уже поздно. Они совершенно не представляли, в какую сторону двигаться да и вообще, как теперь выбираться из этой чертовой Эвенкии на своих двоих? Дня через три после катастрофы сталкеры вышли к какому‑то селу (а может, стойбищу: кто их тут разберет?).
Неразлучные Тотоша и Кокоша вызвались отправиться вперед на разведку.
Спустя пару часов прямо над головами предусмотрительно не зажигавших огонь сталкеров проплыл низколетящий глайдер с эмблемой Эвенкийской природоохранной службы. У него под брюхом в здоровенной сетке беспомощно болтались накрепко спутанные приятели.
Наверняка их приняли за браконьеров, решивших поохотиться в здешних девственных лесах на мамонтов или еще какую редкую живность, так что не меньше шести месяцев на женьшеневых плантациях или сборе кедровых орехов им обеспечено. Впрочем, неизвестно кому повезло больше. По крайней мере, теперь Тотоша с Кокошей обеспечены крышей над головой и трехразовым горячим питанием; а кроме того, федеральные власти иногда выкупали проштрафившихся туристов у здешнего шаманского начальства.
А вот оставшимся троим предстоит долгий и тяжелый путь с неизвестным результатом.
Первой плач услышала Муха. Вначале она предположила, что это пустил слезу кто‑то из ее совершенно потерявших присутствие духа спутников и выругала про себя окончательно испортившееся племя современных мужиков.
Однако тут же смягчилась, рассудив, что в данной ситуации впасть в отчаяние имел право не только мужчина, но даже и такая эмансипированная амазонка, какой не без основания считала себя Муха.
