Владимир Ионов - Долгая дорога к храму (рассказы)

В председательскую легковушку поместились только судья, обвинитель, адвокат и секретарь суда. Для осужденного Егора Колова и его конвоира, сержанта милиции Сапунова места в машине не оказалось, и Сапунову определено было доставить Егора в камеру предварительного заключения поездом. Народ вывалил из деревянного клуба, где был показательный суд по делу о хулиганстве. В клубе стало просторно. В переднем углу, у приступка сцены, остались только Егор, дочка его Анка, Сапунов, председатель колхоза Василий Семенович да несколько мужиков из тех, что выступали свидетелями. Мужики смолили самосад, потому что после такого дела фабричной папиросой душу не отведешь. И странно им было: вот вроде Егор, как Егор сидит рядом, большой сутулый и бесшабашный, какого век свой знали, и уже не тот, потому что этот, который тут, уже не сосед Егор, а гражданин, осужденный народным судом. Мужики покрякивали и мяли сапогами подсолнечную шелуху, обжигали себе пальцы цигарками и говорили про меж собой по тому поводу, что много престолов было отгуляно и в своем, и в окрестных селах и, бывало, сходились друг на дружку, но всегда дело улаживали своим порядком.

Василий Семенович тоже закурил самосаду, и табак довел его до легкого головокружения. Он передохнул воздух, хотел было подняться и уйти по своим делам, но счел нужным сперва напутствовать Егора. Осторожно тронул милиционера за плечо, спросил:

— Можно мне как председателю ему пару слов?

— Можно и две, — отозвался Сапунов.

— Нет, я только пару… Послуш-ка меня, Егор…

Колов выпрямил спину, из-за плеча покосился на председателя.

— Со всяким, Егор, всякое бывает. У меня батя-то, помнишь, чего выделывал, да мало ли что! А ты знай: освободишься — может, даже раньше получится, это бывает так, освободишься — и домой. Я серьезно.

— Да уж знамо, Василь Семеныч, как на кладбище: был бы покойник, местечко сыщется. — Егор покачал стриженой головой, усмехнулся: — А то в столицу подамся!? А, сержант, пустят?

Сапунов тем временем достал из шапки иголку и ладил зашить лопнувший шов на казенной перчатке. Работа при его глазах, оказалось, не легкая, и ему было не до Колова.

— Ну, было бы сказано, — проговорил Василий Семенович, видать, обидевшись. — Была бы, Егор, как говорят, честь… — И пошел из клуба. В дверях столкнулся с Еленой Коловой, понял, что она прямиком со скотного, спросил: — А Федор-то куда, хмырь, пропал? И подрядил бы кого хоть на полдни-то.

До Федора ли было теперь Елене?! Так уж случилось, что в полдень ей самой пришлось доить своих первотелок, и хоть она торопилась управиться, к приговору все-таки опоздала и уже от народа узнала, что мужику ее предстоит «тянуть лямку три цельных годика». Какой там Федор! Она махом подлетела к кружку мужиков, подхватила на руки Анку, притиснула ее к себе и, будто потеряв все, кроме голоса, решила разом истратить и его.

Мужики-свидетели подались к выходу — хуже нет, когда баба в голос ревет. И унять неудобно — не своя, да и слезы к месту.

Сапунов тоскливо нахмурился, отложил свое рукоделие, тронул носком сапога сапог Егора, кивнул на Елену:

— Вот, гляди теперича…

Егор вскинулся, одним взглядом унял жену, взял у нее Анку и, не заметив даже, что дочка насмерть перепугана голосом матери, коротко лобызнул ее и опустил на ноги.

— Пошли, что ли!? — сказал он конвоиру.

Сапунов воткнул иголку обратно в шапку, намотал на нее крест-накрест нитку, тяжело поднялся, подошел к окну.

— Рано. Все одно, где торчать-то до поезда — что здесь, что на станции.

— Да тебе-то что! Чай, душа не болит.

— А сходи-ко пока домой. У хозяйки, поди, и обед готов.

— И то! — нашлась Елена. — И мужики, чай, зайдут. Самовар загрею. Звать мужиков-то?

— Степку вон первым делом. Он гонец тот еще! Не так по самоварам, как по бабам. Да это-то, может, как раз теперь и сгодится, — нахально заговорил Егор, и Елена скривилась лицом от таких слов мужа, потянула к себе Анку, чтобы, не дай бог, еще чего такого не сказал. Егору и самому стало тошно на себя, но он бы и еще чего-нибудь сморозил, не встань между ним и Еленой сержант.

— Иди, иди, девка, ставь самовар, — повернул он Елену к двери. — А щас и он придет шелковый. А ну-ка, сядь на место! — приказал он Егору. — Ишь, язык отвязал… Сядь, говорю!

— Насижусь, бог дал, — отмахнулся Егор.

— Не больно-то! Как скажу, так и будет, а то живо посажу, у меня еще хватит…

— Это, кто как схватит, — проворчал Егор, однако сел, отпустил голову. Сапунов подождал, пока Елена недоверчиво как-то вышла из клуба, и опять стал разматывать свою иголку.

— На-ко, вот, надень на руку, — подал Егору перчатку, — все видней на руке-то.

— Отдал бы Елене зашить.

— Без меня у нее дела нет? — Сапунов подвернул тяжелую руку Егора так, чтобы поудобнее было штопать, стал кропать и буднично выговаривать Егору: — Сукин ты сын, Колов. Как бы не знамо, что первый раз судишься, клейма бы на тебе поискал, где ставить. Хорошо, баба тихая, другая бы смазала — такое дело брякнул! Чего ухмыляешься-то? Держи, не то уколю… Хорохоришься? Господи, сколько я вас знаю, все вы одинаковые… Погоди, месяцок пройдет, и вспомнишь бабу-то, да еще как вспомнишь… Конечно, и тебе там не мед будет, а ей — втрое горя: дом на шее, да ты на уме. Мать-то у нее с сестрой, что ли теперь живет?

— Зимой схоронили, — проронил Егор.

— Вон что!.. А язык у тебя поганый. В колонии ты его дальше держи, а то там шилом патоки с ним хватишь. — Сапунов наклонился, откусил конец нитки, воткнул иголку в шапку, помолчал и поднялся с лавки. — Пойдем, хоть простишься по-людски.

Дома Егор отвернулся к окошку, чтобы мужики, которые все же зашли проститься, не домогались с разговорами. И те поняли его, деликатно закурили по папиросе, стали оглядывать углы, будто они тут впервой. Елена закружилась от горки с посудой к шестку, по пути пряча от чужих глаз разные мелочи неприбранного дома, живо слазила в подполье за сметаной, за грибами и в хлопотах забыла обиду, воскресла, как воскресает всякая баба, собирая стол желанным гостям.

Сапунов занялся самоваром. Приготовил все, однако лучину зажигать не стал, чтобы не перекипал самовар. И, чтобы не маяться, как остальные мужики, сошел во двор, оглядел хозяйство и только уж потом, вернувшись, загрел самовар.

— Дом-то сами рубили или куплен? — спросил он.

— Колхоз строил, — откликнулась Елена.

— Покамест два таких дома на весь колхоз. Как, значит, премия механизаторам. Строят вона панельные, как в городе, а этот рубленый, крестьянский. Таких два, — пояснил с охотой один из мужиков.

— Вон что! Премия… — Сапунов поднялся с корточек от самовара, подсел поближе к мужикам. — И это вон премия? — кивнул он на баян, стоявший на комоде под вышитой дорожкой.

— Нет, это личное имущество, — ответил все тот же.

— Можно, хозяин?

Егор неопределенно дернул плечами. Сапунов оглядел потертый инструмент, почему-то, как слепой, ощупал его, видно, привыкал, что ли, потом, не надевая ремней, распустил меха. Пошла музыка, не очень слышная, протяжная — соловелая. Веселей то ли не игралось ему, то ли не умел.

— Не томил бы ты душу-то, — не утерпел Егор.

— Ничего. Помайся маленько. Перемаешься. Домашняя-то маята нет-нет да и вспомнится потом, отзовется… Еще сладкой, гляди, окажется. — Сапунов говорил, а сам все маял баян невеселой музыкой. — А вы пара с пострадавшим-то. Одному, видать, не биту тошно ходить, другому, не бивши, не можется. Юс, видать, пострадавший-то?

— А то!

— Скверный мужиченко — видать. Да и ты не чище. Вот хоть и говорят, что и дельный ты, и такой-сякой, в вести тебя на станцию боязно, — признался Сапунов под свою тягомутную музыку.

— Это чего же? — Егор даже повеселел от любопытства.

— От тебя всего жди.

Елена тем временем успела обернуться до магазина и теперь не знала, что делать со своей покупкой — не спросясь, по привычке сбегала. Мужики видели ее затруднение, но они не хозяева — не распорядишься. И Сапунов понял, в чем загвоздка, но хотел поглядеть, что Егор будет делать. А Егор ничего не хотел.

— Ты погоди пока, — сказал он жене. — Мы с начальником поиграем: кто дольше стерпит.

— Это ты про что? — спросил Сапунов.

— А про оглоблю!

— А-а! А я думал, если про то, чтобы выпить, так мужикам сам бог велел — проводы. А нам с тобой и грех бы, да погода, гляди, какая, выходит тоже не грех. — Сапунов водворил баян на место.

Стол был готов. Сосед, который посмелее других, откупорил бутылку, примерился и разлил всем поровну, разве что себя чуть обделил в пользу милиционера. Елена, было, отказалась от своей стопки, но Сапунов урезонил ее, дескать, от сегодняшнего дня начинается ее горе и встретить его надо с весельцой, чтобы не больно забирало. Ну, а если уж стопка в обратную сторону даст, тоже ничего — на то оно и горе.