И вот назначенный день почти настал, и Иванушка из раскрытого окна своей комнаты с беспокойством наблюдал за тем, как во двор, один за другим, втягивались возы с приданным лесогорской царевны.
Непосвященный мог бы принять их за самый огромный купеческий караван на этой ярмарке.
Сундуки, тюки, мешки, ковры, посуда, мебель, штуки ткани, бочки вина, туши лесных и домашних животных и птиц, клетки с перепелам и курами редких пород, пуховыми кроликами, племенными свиноматками, винторогими козами, охотничьими собаками, коробки с чучелами диковинных зверей и рыб — можно было подумать, что вместе с царевной Серафимой в Лукоморье переезжает и все Лесогорье, и что вот-вот из-за поворота покажется обоз с их разобранными по бревнышку и готовыми к сборке на новом месте избами, банями и кабаками…
И зачем только он дал согласие на этот брак?
Ведь он не знает эту царевну со смешным именем Серафима, и совсем не хочет узнать, несмотря на то, что она добрая, скромная, хозяйственная, и, может быть, даже умеет умножать столбиком.
Или, скорее, именно поэтому.
Мне ведь нет до нее никакого дела.
Я не люблю ее.
Сколько бы мы ни прожили вместе — мы будем чужими людьми.
Так кому все это надо?
Фима-Фима-Серафима… Какая ты?.. Зачем ты согласилась на эту нелепую свадьбу? Зачем я согласился? Почему я не сбежал куда-нибудь, где о Лукоморье отродясь не слышали, чтобы забыть обо всем и сгинуть навеки?..
Хотя тебя, наверное, никто и не спрашивал — бедная маленькая испуганная девочка… Приграничный конфликт, благо родной страны… Зато десяток крестьян теперь точно будут знать, чьи это два гектара неудобий.
Что я делаю?..
Что я ТУТ делаю?
И Иванушка, пока не поздно, пока не передумал, кинулся к двери…
Заперто.
— Откройте!.. — затарабанил он в дверь. — Эй, кто там!.. Откройте!!!..
— Это мы — дружинники Денис Пчела да Семен Полушапка, ваше высочество, — отозвался из-за двери почтительный голос одного из дворцовых охранников. — Вас ваша матушка запереть изволили, сказали, что на всякий случай, и ключ с собой унесли, а нас караулить приставили. Не извольте серчать — мы люди подневольные, ваше высочество.
— Ну, ладно, — пробормотал царевич, бросился к окну и быстро глянул вниз — не стоит ли там кто, можно ли прыгнуть.
Внизу стояли.
Четверо дружинников с алебардами из дружины самого Дмитрия.
Заметив выставившуюся из окошка белобрысую голову охраняемого объекта, старший из них помахал ей рукой и прокричал наверх:
— Не извольте беспокоиться, ваше высочество! Пока мы здесь — муха не пролетит незамеченной!
— И это радует, — упавшим голосом похвалила их голова и спряталась.
Бежать было поздно.
Мимо окна Ивана проехал отряд всадников в иностранных доспехах, а за ними — золоченая карета с царским гербом Лесогорья…
Свадебные церемонии и обряды Иванушка прошел как в полусне.
…Хоровод лиц — знакомых и незнакомых, под конец сливающихся в одно лыбящееся бородатое лицо в кокошнике…
…Гул голосов как шум водопада…
…Мышцы лица, сведенные от напряженной улыбки, которая могла обмануть разве что слепого — каждый раз, как только ему удавалось расслабиться, тут же под бок его тыкала матушка и суфлировала: «Улыбайся!.. Улыбайся!..»…
…Запах нафталина и столь ненавистного гвоздичного масла от традиционных свадебных облачений лукоморских наследников престола, пошитых еще чуть не основателем их династии…. Нечто тихое, покорное, дрожащее, закутанное в непроницаемое расшитое золотыми цветами покрывало, так безмолвно следующее за ним, что временами в его голову закрадывались сомнения, а есть ли там, под всей этой парчой, бархатом и шелком, человек…
ОНА в числе прочих подошла его поздравить.
ОНА поцеловала его по-сестрински в щечку и пожелала долгих и счастливых лет в браке.
ОНА подарила ему рубаху, которую она собственноручно вышила лукоморскими красными петухами и желтыми стеллийскими квадратными волнами.
И единственным, о чем он теперь мечтал, была та часть свадебного пира, где гости кричат «Горько!», а жених напивается так, как будто не будет завтрашнего дня…
И вот, наконец-то, свадебное застолье.
Неизвестный доброжелатель подсунул царевичу вместо горькой водки сладкую наливку, и поэтому неопытный Иванушка только тогда понял, что перебрал, когда, в очередной раз, продрав глаза и потряся какой-то чужой и непослушной головой, обнаружил себя в незнакомой, сильно натопленной полутемной комнате с бескрайней кроватью с горой разнокалиберных подушек посредине и охапками цветов на полу.
Могильной плитой склепа захлопнулась за спиной дверь.
От этого жуткого звука он чуть не протрезвел, обернулся и оказался лицом к… к тому месту, где под слоем всей этой не менее пыльной, чем его фамильные одеяния, роскоши должно было быть лицо, кажется, какой-то лесогорской царевны.
Его жены.
Неверной левой рукой Иванушка попытался найти край покрывала, чтобы выпустить все еще боящуюся проронить хотя бы слово девушку на волю, но, не найдя, стал тянуть его в одну сторону, в другую, вперед, назад, пока, наконец, случайно не задел золотую диадему на макушке неподвижной, как испуганное изваяние, фигуры.
Покрывало спало, и перед его пьяными очами предстала ухмыляющаяся волчья морда.
Дало ли о себе знать длительное нервное истощение, была ли это поздняя стадия безумия или ранняя — белой горячки, Иванушка так и не понял.
Не издав более ни звука, он медленно закатил очи, выронил из правой руки едва початый штоф с наливкой и кулем обрушился на пол.
Когда через несколько минут Иван осторожно пришел в себя, он уже лежал на кровати без сапог, а на него с издевательской улыбочкой поглядывал сидящий рядом с невидимыми под сарафаном поджатыми по-сулеймански ногами, Волк.
— Т-ты… что тут делаешь? — сделал попытку приподняться Иванушка. — Как ты тут оказался?.. И где моя нев… жена?.. Что ты с ней сделал?
— Что-что… — пожал плечами Волк. — Убил по дороге и закопал в лесу. Что же еще-то?
— ЧТО???!!!.. — царевича словно катапультой подбросило. — Да что ты такое!.. Да как ты!.. Да…
— Да дурак ты, Иванушка, — снисходительно махнул рукой Волк, невзначай сбивая уже почти поднявшегося было на локте Ивана обратно.
— Это почему это я — дурак? — нетрезво нахмурился царевич. — Хотя, да… Ты это уже говорил… И, скорее всего, ты прав… Ты знаешь, что со мной произошло, после того, как мы расстались?.. Хочешь, расскажу? Вот, слушай…
И тут какая-то мысль заскочила невесть откуда в его голову, и Иванушка осекся, помолчал, обдумывая ее, и, наконец, задумчиво проговорил:
— А послушай, Сергий… Я тут немножко перебрал… кажется… чуть-чуть… на свадьбе… Слушай, у меня же сегодня свадьба была с какой-то этой… как ее… не помню… А, вспомнил! Царевной. Так вот, ты, случайно, не моя галлюцинация?..
— Не твоя, — хмыкнул Волк.
— А чья? — не унимался Иван.
— Сама по себе.
— А-а… — больше Иван не нашелся, что сказать, но другу не поверил. Несмотря на его уверение, он молчаливо пришел к выводу, что незаметно спятил на почве всего, чего можно было и нельзя, и сейчас разговаривает сам с собой.
— А послушай, Сергий, ты ведь тогда прав был… Она меня действительно не любила… Они с моим братом поженились недавно… Такой счастливой я ее никогда не видел… Даже когда коня подменил… Как она хотела… Понимаешь, Сергий, я ради нее сделал то, на что считал себя не способным!.. Я обманул Кевина Франка!.. Но, впрочем, это оказалось все напрасно. Калиф Шатт-аль-Шейха тоже жулик и обманщик еще тот… Как я… И с этого коня краска смылась за несколько дождливых дней… А потом…
— Ахмет не обманщик, — вдруг нарушила молчание галлюцинация. — Это я обратно поменял коней. В ночь перед тем, как вы поскакали в Мюхенвальд. Кевин Франк получил настоящего коня.
— ЧТО???!!! — Иванушка снова почти вскочил с кровати. — ЭТО ПРАВДА???!!! Какой ты молодец!!! Спасибо!!!
И, на мгновение позабыв, что перед ним плод его залитой алкоголем фантазии, кинулся обнять старого друга.
К безграничному изумлению царевича руки его сомкнулись на живом теплом теле.
И тут же от неожиданности разжались.
— Так ты… ты… настоящий?..
— Иванко. Твоя сообразительность и быстрота твоей реакции когда-нибудь сведет меня в могилу, — с мрачной уверенностью сообщил ошеломленному царевичу Волк.
— Так значит… значит… ты действительно… ты на самом деле… убил… ее… царевну… ЗАЧЕМ???!!!..
— Иванушка, милый, ну нельзя быть таким… сам знаешь, кем, — устало-сочувственно улыбаясь, произнес Волк, демонстративно-кокетливо оглаживая парчовый, шитый золотой и серебряной нитью и жемчугом, фамильный сарафан лесогорской царской семьи. — Ну, как невозможно понять, что царевна Серафима — ЭТО Я?
