Лякмунт - Основание

Поскольку Петров был не только старым филантропом, но и, прямо скажем, старым разбойником с опытом ведения бизнеса в лихих девяностых, он довольно быстро сообразил каким образом можно найти и заполучить человека, который может сказать сработала секвенция или нет. Сведения были получены через, как сейчас говорят, инсайдера, одного из сотрудников Роберта Карловича. Раньше такие люди назывались шпионами и предателями, но инсайдер, как заметил Петров, звучит поблагороднее. В настоящее время этот предатель-инсайдер уже где-то за границей и приступил к наслаждению жизнью с применением круглой суммы, единовременно полученной от своего нового работодателя, любителя чужих секретов.

По поводу соблюдения своих обязательств перед этим подонком Петров сказал замечательную вещь. Являла она собою краткий манифест верующего человека, осведомленного о секвенциях, и звучала примерно так: «Подобно Творцу, я сам создаю законы и всегда их соблюдаю». Услышав это, я подумал, что в клятву, которую я давал незадолго до этого, Петров намеренно внес ограничения и для себя самого, и это вполне соответствует его манифесту. О том, что приведенное заявление о соблюдении законов куда глубже, чем мне тогда представлялось, я догадался гораздо позже.

Воспользовавшись демонстративной приязнью своего хозяина (хозяина дома, где я гощу, а не моего хозяина, как для Хлыща), я постарался уточнить кое-что по занимавшим меня вопросам. Сначала я спросил про секвенцию, проявившую себя во время принесения мною клятвы. Петров охотно ответил, что существует механизм, основанный на специальной секвенции, позволяющий обеспечить неукоснительное соблюдение того или иного обещания. Одним из составляющих событий этой секвенции является убежденность обещающего в том, что он сдержит свое слово. Обещание, данное в рамках такой секвенции практически невозможно нарушить. Если же приложить специальные усилия для нарушения обещания (как я понял, речь шла о применении с этой целью других секвенций), отступника ожидают весьма серьезные неприятности. Если я правильно понял Петрова, речь шла не просто о неизбежной и быстрой смерти, но и о неких посмертных муках. Вопросы жизни после смерти меня заинтересовали гораздо позже, поэтому в тот момент меня вполне устроило мутноватое описание неизбежной кары. Сейчас, пожалуй, я об этом сожалею. Теперь у меня есть основания полагать, что Петров мог бы рассказать кое-что, о чем я сам узнаю еще не скоро. Если узнаю вообще когда-нибудь при жизни.

Объяснение секвенции нерушимого обещания, полученное от Петрова, кое-что сделало более понятным, но полного удовлетворения я не испытал. Поэтому, рискнув показаться навязчивым, я спросил:

— А вы смогли бы как-то пояснее изложить состав секвенции, дать некое формальное определение?

— Формальное определение секвенции так и называется — формула секвенции, — объяснил Петров. — А звучит формула следующим образом: «Находясь внутри пентаграммы, принять документ, подписанный твоей кровью». Могу добавить, что пентаграмма является локатором секвенции, а кровь идентификатором. Но об этом в своё время тебе расскажет Роберт, полагаю.

— И всё? — несколько разочаровано спросил я.

— И всё, — охотно подтвердил Петров.

— А зачем тогда полиграф? — не сдавался я.

— Чтобы понять, что секвенция состоялась, и ты не нарушишь обещания.

— А эфиром зачем палец мазать? — я никак не мог поверить, что рецепт так прост.

— Чтобы не занести тебе в ранку заразу, Траутман! — рявкнул старец. Кажется, я его слегка достал.

— А почему эфиром, — не мог понять я, — всегда же спиртом мажут!

— У меня есть сведения о твоей специфической реакции на этиловый спирт, — немного смущенно, как мне показалось, прогудел старик, — а в чём именно она заключается, я не знаю, расскажешь, может быть?

— Это значит, что теперь я смогу и сам использовать эту секвенцию? — проигнорировав вопрос, спросил я.

— Конечно, сможешь, — хмыкнул Петров. — Как только заполучишь пирамидки для пентаграммы, тут же и сможешь.

Я понял, что изготовлению пирамидок прямо сейчас меня обучать не будут, и ловко сменил тему беседы, поинтересовался о взаимоотношениях между Петровым и Робертом Карловичем. Меня беспокоило упоминание Робертом Карловичем специалистов по секвенциям — религиозных фанатиков, с которыми Роберт Карлович сотрудничать был не в силах. Хотя Петров производил впечатление предельно здравомыслящего человека, полной убежденности, что речь шла не о нем, у меня не было. Вскоре Петрову удалось меня в этом отношении успокоить. О моем первом учителе, Роберте Карловиче, он отзывался с неизменной симпатией. Определенное удивление у меня вызвало ироничное отношение к Роберту Карловичу в части его успехов в бизнесе. Со слов Петрова, я понял, что Роберт Карлович является фактическим владельцем банковской империи, в офисе которой он меня принимал. При этом мне было дано понять, что в области бизнеса Роберт Карлович занимается мелковатыми вещами, не достойными серьезного человека. Что является вещами, достойными серьезного человека, я спросить постеснялся. Скромность и деликатность являются неотъемлемыми чертами моего характера, знаете ли.

Еще я спросил у Петрова, как он относится к отстранению широкой публики от знаний о секвенциях. При этом я ненавязчиво пытался выведать про то, что именно составляет предмет секрета. Мне удалось сформулировать три предположения о предмете ревностно оберегаемой тайны. По моей версии это могло быть:

— само представление о секвенциях, как таковых;

— некая персональная коллекция секвенций: активных и безразличных;

— что-то еще, о чем я пока не догадываюсь.

Я ожидал, что мой вопрос введет Петрова в задумчивость, хотя бы и не долгую. Я ошибался. Про представления о секвенциях, как таковых, Петров ответил, что лично он бы не возражал, если бы эти знания сделались достоянием широкой общественности. При этом он предвидит вызванные этим массовым знанием кризисы религии, философии, этики, науки, политики и кризисы много чего еще, что не приходит сразу в голову. Однако, по мнению Петрова, такие кризисы пойдут человечеству только на пользу.

Спросить, почему Петров, несмотря на свою явно выраженную активную позицию, не попытался подстегнуть таким образом человеческий прогресс, я постеснялся. Кажется, я уже упоминал свою деликатность.

Говоря о личной коллекции секвенций, Петров с видимым удовольствием ознакомил меня с довольно пространными рассуждениями на эту тему. По его словам выходило, что секвенции, несмотря на свою некоторую эфемерность, в качестве объектов собственности ближе к золоту или недвижимости, чем, скажем, к мелодии, или алгоритму. Одновременно с этим, он высказал предположение, что союз владельцев коллекций секвенций пошел бы на пользу не только участникам союза, но и человечеству в целом. Именно в таком контексте я был впервые ознакомлен с концепцией Секвенториума. Здесь же Петров высказал идею о законодательном запрещении нецентрализованного использования секвенций. Этим заявлением он вызвал мое живейшее возмущение, которое я не счел необходимым скрывать. Но в спонтанно возникшей дискуссии старый софист одержал полную победу, не оставив от моих доводов камня на камне. Я это объяснил тем, что Петров был заранее готов к такому спору, и остался при своих убеждениях. Хотя правильнее будет сказать, что мои убеждения частично превратились в сомнения.

Ну а по третьему пункту, в том, что я о чем-то не догадываюсь, Петров с энтузиазмом присоединился к моему мнению. На этом концептуальная часть нашего разговора завершилась, и мне было предложено пойти в мои апартаменты и набраться сил для завтрашнего ответственного дня.

Проводить меня до места ночлега было поручено Хлыщу. Его не слишком обрадовало это задание, но отказаться от поручения он не посмел. Поначалу он благоразумно держался на расстоянии, исключающим непосредственный контакт с моей рукой или ногой. Учитывая мой рост, расстояние это оказалось достаточно большим, и Хлыщ был вынужден руководить моими перемещениями издали. Из-за этого я никак не мог взять в толк, куда мне идти и где поворачивать. Пришлось гарантировать негодяю физическую неприкосновенность. Апартаменты, до которых он меня после этого довольно быстро довел, оказались небольшой двухкомнатной квартирой, с дверью, запирающейся снаружи. Я отложил изучение места своего домашнего ареста на завтра, разделся, лег на широкую кровать и заснул.