– А ваши поднялись? Женя? Серафима Ивановна? – Он каждый раз называл новые имена.
Хозяева сдержанно кивали, недобро глядели на переминающихся с ноги на ногу, прислушивающихся к разговору студентов.
– Вы, как бы, осторожней, – предостерегал Степан Михайлович.
– Иди уже, – ворчали на него хозяева. – Без тебя все знаем…
То ли в шестой, то ли в седьмой избе на стук никто не отозвался. Степан Михайлович уж и по дребезжащим окнам ладонью хлопал, и запертую дверь пинал, и кричал во весь голос – внутри все было тихо. Разволновавшийся Степан Михайлович подозвал парней ближе, показал им, как нужно отжимать дверь, сунул в образовавшуюся щель лезвие тесака, приподнял им накидной крючок. Оставался второй запор, щеколда – ее выворотили с треском, со скрежетом, дружно дергая дверь на себя. Ввалились в дом, в сени – и тут из темного угла к ним бросился горбатый уродец, востроносый, седой, всклокоченный, в отрепье обряженный. Коля Карнаухов размахнулся уже, чтоб прихлопнуть его, но Степан Михайлович схватился за обляпанные кровью шестерни, заслонил собой страшилище, крикнул:
– Этого не трогать!
Уродец заплясал в луче фонаря, задергался, закорчился, пытаясь черными пальцами дотянуться до вставших перед ним людей. Беззубый рот немо открывался и закрывался, будто у вынутого из воды карпа. Гремела и лязгала тяжелая цепь; плетенный из кожи ошейник пережимал сухую шею до самого, наверное, позвоночника.
– Кто это? – прижавшись к стенке, шепотом спросил Коля Карнаухов.
– Порфирий это, – сердито сказал Степан Михайлович. – Порфирий Зимин. Отчества, извиняйте, не помню.
– Он тоже мертвый? – спросил Иван, хотя ответ был очевиден.
– Давным-давно, – неохотно признал Степан Михайлович. – Он тут самый старый. Я мальчишкой в его сад лазал, и он, если там оказывался, встречал нас вот так же. Сколько уж лет прошло, а он, старый хрыч, почти не изменился.
– Самый старый? – переспросил Иван, почуяв что-то невообразимо жуткое в этих простых вроде бы словах, угадав верный их смысл. – Самый старый?.. То есть… Значит…
Степан Иванович смотрел на него, молчал и кивал.
– Он не один? Их много?.. – Иван задрожал. – И те, про кого ты спрашивал?.. Женя?.. Серафима Ивановна?.. Они… Все… Тоже?..
– Да, – сказал старик. – Почти у всех. Почти в каждом дворе.
– Но зачем? Почему? Как это вообще возможно?!
Они не успели договорить. На улице что-то загремело, кто-то заохал громко, заругался. Покореженная дверь хлопнула, тяжелые сапоги забухали по стонущим половицам. Секунду спустя под потолком вспыхнула опутанная пыльными тенетами лампочка, и в сени, заслонив сразу весь проем, ввалилась здоровенная краснолицая бабища. Увидав гостей, она подоткнула бока руками и заголосила:
– Что же вы наделали, ироды! Креста на вас нет! Чисто нетопыри, всю дверь разворотили! Или, думаете, управу на вас не найду?!
Мертвый Порфирий, щурясь от яркого света, боязливо убрался в угол, сжался там в комочек, лелея у груди тяжелую цепь.
– Не шуми, Ольга, – строго выговорил Степан Михайлович, не зная, куда деть ружье. – Не ерепенься, слышь! Тебя же, дуру, спасали! Думали, случилось чего.
– Случилось?! – Баба всплеснула руками, встала перед ним. – Ты, дурак, случился! Уж и отойти нельзя, господи! Всю дверь мне раскурочили! В момент!
– Да починю я твою дверь, – хмурясь, пообещал старик. – Угомонись ты уже. Скажи лучше, где была.
– У соседей я была, ирод ты старый! Они в район уехали, просили в отсутствие козу доить и курей выпускать. На десять минут вышла – и на тебе! Сурприз, ети тебя за ногу!
– Пойдем, ребята, – сказал Степан Михайлович, по стенке пробираясь к выходу. Кажется, визгливую тетку он боялся больше, чем мертвого страшного Порфирия. – С бабой ругаться, что порося стричь – толку мало, один визг.
* * *
– Зачем она его держит? – спросил Серега на улице, в изнеможении сев на мокрую скамью и пытаясь унять дрожь в руках. – Зачем они вам? Для чего?!
Степан Михайлович вздохнул, глядя в туманную дымку за огородами.
– Так, чай, не чужие… – Он умылся падающей с карниза водой, пофыркал, растирая горящее лицо. – Родня все же. А сладить с ними можно. Вон, в цирке тигров ручных показывают и других зверей. А тут как бы люди, хоть и покойнички. Видели, как Порфирий правнучку шугается? Вымуштровала! У нее и муж вот так же по струнке ходил. Сбежал потом в город, правда. Живого-то мужика на цепь не посадишь. – Он хихикнул.
– А они все вот так же на цепи? – спросил Иван.
– Зачем? Нет, конечно. Кто-то в клети живет, а кого даже в избе держат. Женя, к примеру, смирный, безобидный. Лежит себе на печке, кашку кушает и сухари сосет. Потом на месяц уснет – и будто нет его до следующего раза. А Серафима в горнице барствует. Много ли ей надо? В неделю мясца кинул – и ладно. А у нее, между тем, пенсия аж сорок рублей. Нешто в землю такой достаток закапывать?.. – Степан Михайлович посмотрел на хмурых парней и махнул рукой:
– И чего я тут разболтался? Забудьте все, выбросьте из головы. Вам, ребята, наших порядков не понять. Вы лучше ступайте сейчас в барак свой, приберитесь там хорошо, окна пленкой забейте. На улицу до завтра не суйтесь, разве только сильная нужда будет. А за помощь большое вам спасибо. От нас от всех – спасибо.
– А дальше-то что? – спросил Иван.
– Дальше? Ничего особенного. – Степан Михайлович пожал плечами. – Сейчас я к Митьке Куренному зайду, похмелю его, и поедем мы на его тракторе коров в землю закатывать. А вернемся, так сразу же за уборку примемся. Есть у нас амбар старый, вот мы покойничков в него и снесем, рассадим чинно. Телегу, на которой они за вами гнались, перетащим поближе, трактор их перегоним сюда же. Ну и подпустим на амбар огоньку с углов. Дело-то ведь какое было? Подрались вы, значит, на танцах, а они на вас, как бы, злобу затаили. Приехали ночью, увидали, что руководитель ваш в туалет зашел, да и заперли его в будке. Шутки ради подожгли – сильней попугать решили. А не рассчитали немного с огнем – сгорел заживо ваш начальник. Они этого не заметили, они в это время стекла колотили. А как натешились, поехали к амбару отдыхать. Ну и под утро нечаянно пожар учинили, а выбраться как бы не успели – пьяные же были.
– Ловко, – помолчав, сказал Серега Цаплин. – Но сейчас в милиции такие знатоки работают – у-у! Их не обманешь.
– Это в вашей милиции знатоки работают, – отмахнулся Степан Михайлович. – А в нашей милиции – мой сын служит. Так что все было именно так, как я вам рассказал. Сомневаетесь? А вы кого угодно спросите, здесь это любой подтвердит. – Старик широко улыбнулся, повернулся резко и, не обращая уже внимания на растерявшихся студентов, быстро и уверенно зашагал по заросшей лопухами и подорожником тропке.
Дождь, кажется, понемногу кончался.
И, кажется, наконец-то наступало утро.
* * *
Из Росцыно студенты уезжали тринадцатого октября.
Миха и Вольдемар, Иван и Димка, Серж и Колюня, Марина и Светка – они уже забрались в желтый «пазик», по самую крышу заляпанный грязью, и расселись на местах, обложившись вещами, хотя до объявленного отъезда оставалось еще минут сорок. Новый руководитель, час назад прибывший на этом самом автобусе только для того, чтобы подписать все подсунутые ему бумаги, мерил шагами глубокую колею, пощипывая редкую бороденку. Он был забавный – долговязый нескладный аспирант, отчества которого никто так и не запомнил. Чувствовалось, что он стесняется своего статуса и боится незнакомых студентов, которые всего-то на четыре года были его моложе. Он смущался до заикания и никак не мог заговорить с ребятами, с которыми даже познакомиться не успел, не сумел; ему проще было начать разговор с бригадиром Петровичем, жующим беломорину, или с чумазым улыбчивым водителем, или с собравшимися у совхозного автобуса местными жителями. Впрочем, и они его тоже смущали. Ему казалось, что они все посмеиваются над ним, обсуждают его молодость. Он заискивающе улыбался, встречаясь с кем-нибудь взглядом. Издалека здоровался с бабушками, подходил к дедушкам и пожимал им руки, стараясь не допустить в рукопожатии слабины. И тут же отступал, отходил в сторону, смотрел вдоль дороги, напуская на себя задумчивый и важный, как ему казалось, вид.
– Он с нашей кафедры, – сказала Марина, глядя на неуклюжего аспиранта и пальцем рисуя на пыльном стекле цветочки и сердечки. – Возможно, на следующий год поедет сюда с новой группой.
– Картошка здесь хорошая, – невпопад сказал Иван, через мутное окно заметив вставшего в отдалении Степана Михайловича. – Дюжина штук – и ведро с горкой.
– Что? – не поняла Светка.
Вовка включил приемник. На «Маяке» играли «Самоцветы».
– Может, в картишки пока перекинемся? – предложил Серега.
– А, давай, – согласился Иван…
Они отвлеклись от игры, когда автобус, натужно рыча мотором, наконец-то тронулся с места. Иван отложил карты, посмотрел в окно. Отыскал взглядом Степана Михайловича, помахал ему рукой. Старик в ответ козырнул по-военному и почему-то погрозил пальцем.
