Как приподнялся я с четверенек и в первый раз без чьей-либо помощи через порог перебрался, дед поднял меня, твердо поставил на ноги и сказал:
— Ну, пачкун, теперь я тебя учить стану…
А я все науки еще в колыбели постиг, даже умел свои пеленки выстирать: привяжу, бывало, их к лапкам гусей, те поплывут — и готово, сделано. Поблагодарил я дедушку и хотел дать стрекача. Но дедушка поймал меня заячьей петлей, посадил под печку и стал распекать:
— Не вырезать ремня из камня, не научить разуму дурня. Слушай ухом, герой, чтоб потом нюни не распускал и не говорил, что нечаянно беды натворил.
"И что путного такой старик может мне сказать? Мне, который знает все лесные языки — и осиный, и комариный, и всякий там жучиный. Его и дома-то уже никто не слушает. Вот он и лезет со своей ветхой наукой к самому малому", — так я думал про себя, но говорить вслух не стал, самая плохая наука все же лучше самой хорошей розги.
— В давние-стародавние времена, — начал дед издалека, — и люди, и животные, и звери жили одинаковый век — по три десятка лет. Все были довольны, все радовались равенству, только человек ворчал на такой порядок и любому встречному-поперечному жаловался: "Слишком короткий у меня век. Ну что я за три десятка лет успею? Не хочу быть похожим на скотину!" Услышала это лошадь и говорит:
"А у меня какая жизнь! На мне пашут, на мне верхом скачут, на мне тяжести возят, а когда приходит время отдохнуть, надевают на ноги путы и темной ночью в луга выгоняют… Мне бы хватило и десяти лет".
"Так отдай мне остальные", — попросил человек.
"С превеликой охотой", — согласилась лошадь.
Но человеку и этого мало. Стал он до пятидесяти лет жить, а все жалуется на свой короткий век, все на судьбу сетует.
Услышала собака и говорит:
"Это мне в пору выть, меня и за зверя не считают. Днем и ночью у конуры на привязи держат, отбросами и костями кормят… Хватило бы и мне десяти лет".
Человек даже подпрыгнул от радости:
"Отдай, — говорит, — и ты мне двадцать лет!" "Бери", — не поскупилась собака.
Взял человек и ее годы. Взять-то взял, да не подумал, что вместе с веком берет и долю. Вот так и получилось: пока человек свой век живет — ему весело, хорошо и легко, все удается, все ладится, но только перевалит за тридцать — начинается лошадиный век — и жить становится труднее: и работать много надо, и детей растить, и заботы всякие одолевают, а они, случается, потяжелее иной ноши. Ну, а уж когда наступает собачий век, тут и вовсе человеку не до веселья: никто его больше не любит, всем-то он надоел, и сам чувствует, что никому он не нужен, ни на что не пригоден…
— Мне хватит и тридцати! — испугался я такой доли и со страху полез под кровать. Но и там меня дед нашел. Лопатой хлебной из-под кровати как из дёжки поскребки выгреб.
— Ничего теперь, внучек, не изменишь. Только не будь неблагодарным и не забывай своих друзей: лошадь и собаку. Они первыми человеку в труде помогали, жизнь облегчали и век его продлили. Уважай их и люби. И помни: без них охотник как без рук.
И чтобы я опять от его поучений не сбежал, дед приставил ко мне собаку сторожить. Да сделал так хитро — овчину вывернул шерстью наружу, меня в нее завернул, а в шерсть насыпал разных крошек.
Голодная собака чует запах съестного и ни на шаг от меня не отходит. Я сижу, шевельнуться боюсь, а дедушка раскачивается и знай выкладывает свою старозаветную мудрость.
— Поспорили как-то летучая мышь и сокол, кому из них лучше на свете живется.
"Я все вижу!" — хвалится сокол.
"Я все слышу!" — не уступает нетопырь.
Поспорили, повздорили и поднялись оба в небо.
"Что ты слышишь?" — спрашивает сокол у нетопыря.
"Земля шуршит, трава прорастает, с треском комья раздвигает, легкий зверек в травке бежит и что-то сухое за собой тащит. Оно хрустит, за травинки цепляется, а на землю как будто камешки сыплются".
Засмеялся сокол и говорит:
"А я вижу: торопится мышка в норку, за собой ячменный колосок тащит. Колосок усиками за травинки цепляется, а из колоска не камушки — зернышки сыплются".
— Знаю! Глаз! Охотнику больше всего острый глаз нужен! — закричал я. — Хватит мне учения, — и собрался было улепетнуть. Но не тут-то было. Собака не хотела расставаться с вкусным запахом, ухватила меня за ляжку и снова усадила за науку.
— Погоди, не шарахайся, как оголтелый, — усмирил меня дедушка. — Когда стемнело, сокол с нетопырем уселись на дуб ночь ночевать. Вдруг нетопырь голову наклонил, прислушался — что-то по стволу ползет. Еще послушал и понял: змея к ним подбирается, врасплох застать хочет, на добычу надеется.
"А теперь что ты видишь?" — спросил нетопырь у сокола.
"Почти ничего. Темно, хоть глаз выколи".
Засмеялся нетопырь и говорит:
"А я слышу: змея к нам подкрадывается, чешуей о дерево трется и раздвоенный язык у нее во рту дрожит". — Поднялся нетопырь, перелетел на другое дерево. Соколу ничего не оставалось, как отправиться вслед за своим приятелем.
— Понял! Ухо! Нужнее всего охотнику слух! — Сбросил я овчину, швырнул собаке, а сам — в окно, хотел нырнуть в крапиву, спрятаться. Но посреди двора меня петух настиг. И совсем бы заклевал, кабы не подоспел дед со своей ветхозаветной наукой. Зажал меня под мышкой, принес в избу, затолкал в лукошко, лукошко обвязал платком и подвесил под потолком к балке, как гуся на откорме.
— Это чтоб терпения набрался. — И как ни в чем не бывало продолжал поучать. — Твоя правда, охотнику нужны и глаз и ухо. Но есть еще одно, без чего ему ни ухо, ни глаз не помогут…
— Ты слушай, не вертись.
Правил однажды страной очень умный правитель. Нельзя сказать, что был он самым мудрым среди людей, но среди королей действительно был самым умным, это точно. Все понимал и все знал. Глаз у него был зоркий, за целую милю мог из лука в муху попасть… Ухо чуткое — за две мили слышал, о чем между собой муравьи говорят. Сила у него была огромная, рука твердая, как сталь. Копье его и лук сеяли смерть вокруг. Никто не мог спрятаться и уйти — ни зверь в лесу, ни птица в воздухе, ни рыба в воде…
Был властитель той страны заядлым охотником…
Не ради пропитания и не для защиты, только ради своего удовольствия он уничтожал все живое. Деды и прадеды говорили: не бей ужа — солнце заплачет. Так вот, а он забыл об этом. И в скором времени во всех его владениях — в лесах и рощах, в реках и озерах не осталось никакой живности. Даже мух и головастиков этот великий охотник уничтожил начисто.
И с последним выстрелом в той стране наступил страшный голод.
Не желая умирать голодной смертью, властитель велел убить своего верного коня, и вскоре от скакуна остались лишь обглоданные кости. Но голод — не брат. Через несколько дней от голода снова помутился ум у владыки, и решил он умертвить второго своего друга. Но собака видела, какая судьба постигла коня, и даже близко не подпускала хозяина. Тогда он попытался заманить ее хитростью. Положил на меч плоский камушек и держит над огнем, будто лепешку печет. Собака вокруг ходит, облизывается, а хозяин все подманивает ее поближе. И когда камень раскалился докрасна, великий охотник метнул его прямо собаке в раскрытую пасть. Опалило огнем собаку, и она с жалобным воем убежала в лес. Убежала и поклялась никогда к хозяину не возвращаться и жестоко ему отомстить. Так с тех пор она и прячется в глухой чаще и только изредка выбирается на опушку, чтобы напасть на стадо и утащить добычу в свое логово…
Так на наше несчастье появился волк. И по сию пору этот хищник соперничает с плохими людьми — кто больше безвинных существ умертвит.
— А что же случилось с владыкой? — сдавленным голосом спросил я дедушку.
— Когда он умер от голода и кости его побелели, волк вышел из леса, подошел к мертвому хозяину и увидел, что в груди его вместо сердца лежал холодный гладкий камень.
— Теперь я понял: охотнику больше всего остального нужно сердце.
— Правильно, — согласился дедушка, — не каменное, не железное и не пучок пакли… Настоящему охотнику больше всего на свете нужно чуткое и милосердное человеческое сердце.
Он развязал платок, выпустил меня из лукошка, легонько хлопнул по затылку, иди, мол, во двор, играй. Но мне почему-то расхотелось убегать. Дедушка усмехнулся в усы и закончил свою науку:
— Работа, что соль — бережет человека от порчи, а дедовская наука спасает от ошибок. Вот так, проказник. Ступай и никогда не забывай, чему я тебя под потолком учил.
Все.
Вопрос: Что важнее — дождь или солнце?
Ответ: Зонтик.
Рос я как на дрожжах — за год на несколько вершков вытянулся. Увидел это отец, позвал меня и спрашивает:
— На охоту хочешь?
— Еще как! — отвечаю, а сам от смелости моргаю.
— А знаешь ли ты, каким концом ружье к плечу приставлять?
