А Эдик-то даже вроде и не напрягся особо! Ай да Эдик...
Байкал не стал долго плескаться, выскочил на берег и порадовал нас мелким душем с отряхиваемой шкуры. По озеру от берега, от того места, где плавал пёс, шли круги, дробили отражения облаков и сосен.
Во мне не осталось уже ни капли решимости, но отступать было некуда. Вот ещё одно, совершенно лишнее подтверждение того, что на практике всё происходит не так, как в теории да в мечтах.
На этот раз я не стала разводить долгих предисловий, пока не появились никакие козы, собаки, кошки, мышки и прочая живность.
-- Я вампир.
-- Да, Наденька?
Похоже, он сказал это рефлекторно!
-- Эдик, повторяю: я -- вампир!
Он улыбнулся, мягко и мило:
-- Это хорошо!
Я вконец оторопела и тоже рефлекторно ляпнула:
-- Да уж чего хорошего-то?!
-- Ну как "чего"? Как в песенке -- "ты цыганка, я цыган, оба мы цыгане, ты воруешь лошадей, я ворую сани"...
-- Эдик...
-- Да, Наденька?
То, что каких-то пять минут назад, меньше, вызывало умиление и сладкий трепет, дико раздражало теперь.
-- Ну скажи же мне! -- я нависла над ним, взяла его за грудки, поднимая вверх. -- Ты хоть капельку... хоть самую малость -- удивлён тем, что я тебе сказала?!
Он молча покачал головой.
Я молча встала, покидала в сумку полотенце и шлёпки, и медленно пошла в сторону Фролищ.
Он тут же догнал меня:
-- Наденька, успокойся, ну не принимай ты это так близко к сердцу, всё будет хорошо, всё обойдётся...
Так-то вот. Я, значит, ему признание... а он, значит, как с сумасшедшей себя ведёт. Спасибо огромное, Эдик!
Я обиделась на него и медленно, исполненная гордости, уходила от Санхара, не отвечала на настойчивые попытки разговорить меня, отказалась садиться на крысоцикл. Нет, конечно, через полчаса мы всё-таки помирились и некоторое время шли, держась за руки, в направлении Фролищ, а потом вернулись к озёрам, но не к теме вампиризма. Эдик предпочитал делать вид, что не было никакого признания. А я не могла долго на него дуться, и мы говорили, говорили, говорили... про любимые книги, кино и музыку, которые у нас совпадали почти на сто процентов, про глобальное потепление и причины вымирания динозавров, про Барака Обаму и как правильно называть афроамериканцев, живущих в других странах, про соседского Чубайса -- огромного рыжего кота...
Прочие Клюевы так и не появились до самого вечера.
Несколько раз мне казалось, что Эдик меня поцелует. Вот-вот. Вот сейчас.
Нет...
Вера и Фил ждали меня на скамейке возле дома, под оплетённой белым и жёлтым клематисом аркой. Метрах в трёх от них прогуливался Гар, измеряя шагами заросшую короткой зелёной травой тропинку. Он демонстративно не обращал внимания на сладкую парочку, как и они на него, однако с первого взгляда было видно, что им всем троим очень хочется поговорить.
Вот только я не была уверена в том, что Игорь выживет после разговора с Захарченко и Широковым -- не столько с Широковым, сколько с Захарченко.
-- Привет, ребята!
Они отозвались почти аккордом бас-баритон-контральто:
-- Привет!
Аккорд у них вышел минорный и даже в некоторой степени разочарованный и завистливый: все видели, кто меня довёз до калитки.
И на чём.
Грохоча и завывая, крысобайк Эдика истаял в янтарном мареве. Клюеву ещё предстояло забирать от Санхара два "водных объекта", один из которых остался сторожить другую.
Не успела я спросить, долго ли друзья меня ждут, как они поочерёдно выдали всё, меня интересующее.
Оказалось, Вера и Фил вспомнили о том, что хотели поехать на Санхар, пришли искать меня, а меня-то уже и след простыл. Гар вспомнил, что я собиралась проверить переписку, но почему-то не пришла. Так они и встретились у калитки. Долго бродили кругами вдоль забора, потом, не сказав друг другу ни полслова, заключили нейтралитет и расположились поближе к дому, ждать меня.
Интересно, а если б я с другого входа в дом вошла бы...
Сначала ребятам стоило неимоверных усилий говорить в присутствии друг друга, потому что Гар и сладкая парочка пытались излить душу одновременно. Потом я наловчилась дирижировать звучанием этого странного трио, и стало вырисовываться что-то вроде непринуждённой беседы. Игорю приходилось высказывать своё мнение о том, что он слышал от Веры, Филу -- комментировать слова Игоря, Вере -- соглашаться с тем, что Гар предложил верное решение... прошло совсем немного времени, всего какой-то час, и моё дирижирование потеряло актуальность: ребята увлеклись обсуждением предстоящего праздника и обнаружили, что идеи у них сходятся пусть не во всём, но во многом. Увлеклись настолько, что не заметили, как я покинула их компанию.
Мне нужно было время, чтобы, как питону, переварить проглоченные за день ощущения.
Я смотрела в окно, выходящее в сад. Специально открыла обе створки, раздвинув до упора занавески. Стремительно темнело. Наверное, солнце ещё не село, но сосны не пропускали его свет уже очень давно. Только тёмно-золотое пятно над кронами указывало, в какой стороне запад. Я дышала ароматами разогретой за день сосновой смолы и ждала, что вот-вот придёт Эдик.
Басовитый голос Гара, лирический баритон Фила и контральто Веры звучали приглушённо, зато сверчки старались вовсю. Или это не сверчки, а цикады? В общем, разницы -- никакой.
Он же обещал.
Он пел под моим окном всего два раза, а такое ощущение, будто я всю жизнь слушала по вечерам его ласковый голос. У меня в душе тренькала каждая струнка в ожидании новой песни. Интересно, о чём она будет...
-- Ты любишь его?
-- Похоже, да, -- неопределённо двинула я плечами.
Давно уже догадалась по запаху, что Захарченко оставила Гара и Фила вдвоём, а сама поднялась ко мне. Судя по вытянувшейся мордашке, она ожидала от меня более нервной реакции.
Или другого ответа?
Вера грустно улыбнулась:
-- Я, конечно, тебе не указ...
-- Но настоятельно рекомендуешь разлюбить Эдика Клюева, как потенциально плохого человека, проживающего не на той территории?
Она скривилась:
-- Нет, что ты! Не в этом дело...
-- А в чём же тогда?
Захарченко пожала плечами. Я в который раз подумала о том, каких же титанических усилий стоили Вере все эти бицепсы и трицепсы.
-- Я, Надь, как собачка Павлова. Вот тут, -- она постучала пальцем по виску, -- тут вот понимаю, а сказать не могу, что да как. Так что... не обращай внимания. Может, это и к лучшему, что вы с Клюевым влюбились. Увести ребят, чтоб не мешали?
-- Э-э... ты о чём?
Вера заговорщицки подмигнула:
-- Я о серенадах, а ты о чём?
Я оторопела.
-- А... а откуда ты?..
-- У меня хороший слух, Надь!
И Захарченко, помахав ручкой, убежала.
Под окном стояла бочка с кувшинками и рос душистый табак. Запахи цветов смешивались со смоляными ароматами, я старалась уловить приближение Клюева по запаху... но вместо этого поморщилась от резкой неприятной ноты.
И тут же вспомнила, что за живое существо так пахнет.
"Изгиб гитары жо-о-олтый"...
Откуда бы взяться во фролищенских борах моему попутчику? Совершенно ведь неоткуда! Он же поехал дальше, когда я сошла!
Но факт оставался фактом.
Резкий, неприятный, что там, отвратительный запах косичкобородого менестреля становился всё гуще, и я захлопнула окно.
Какая жуть. Так хорошо начинался вечер, а как заканчивается!
Я стояла спиной к окну, поэтому сначала мне показалось, что по стеклу скребнула ветка. Потом я вспомнила, что ни одно дерево сада не дотягивается ветками до дома.
Медленно, медленно-медленно обернулась...
В окно, прижимаясь к стеклу, заглядывал улыбчивый парень с коротким ёжиком светло-русых волос и задорным носом-сапожком. В поезде он сидел рядом с косичкобородцем... может, этот убийственный тошнотворный аромат от него исходил и тогда, а я посчитала, что так пахнуть может только тот гадкий певун?
Я даже тряхнула головой, вспомнив, что снаружи невозможно заглядывать в окно, если в тебе нет пяти метров роста, а на выложенной досками в ёлочку стене держаться не за что. Стоило мне шагнуть к парню, как он... вроде, спрыгнул вниз, или наоборот, вверх? Жуть какая...
Глюки, может быть?
