— Не бросится, — сказал я.
— Знаю, — отозвалась дочка, пинком вышвыривая трендуна из люка. — У нас нет с собой доменной печи. Дыши, животное!
Откашлявшись, птиц вспорхнул и полетел на сверхнизком расстоянии от земли, дабы не оказаться задушенным. К слову сказать, Аллиса все равно регулярно дергала за цепь, и бедный трендун то и дело уходил в пике, втыкаясь то одной, то другой башкой в цветы.
Кстати, о цветах. Их было множество. Самых разных: голубых, красных, желтых и зеленых, ядреных и топленых… Ну, это в смысле цвета топленого масла. Цветы были большие маленькие, круглые и квадратные, кривые и косые, на одной ножке, на двух ножках, на трех ножках — можно продолжать до бесконечности. Некоторые растения имели цветки самых различных, даже весьма непристойных форм, проходя мимо которых, мне приходилось закрывать Аллисе глаза рукой. Отдельные бутоны принимали вид лица и кроили жуткие рожи. Один цветок даже ухитрился плюнуть в меня, но, по счастью, попал в трендуна. Другой, едва моя нога оказалась рядом с ним, зарычал и попробовал вцепиться мне в ногу, но опять-таки — какое чудо! — ухватил за ляжку Аллису. Та завопила и так пнула цветок, что он обиженно заскулил и уполз в заросли.
— Вы, конечно, можете мне не верить, — сказал неожиданно трендун, — но я уже бывал на этой планете.
— Когда это?
— Когда мы останавливались здесь вместе со Вторым капитаном.
— Так он здесь?
— Сейчас? Вряд ли.
— Так что же, ты знал, что это бывшая хаза твоего хозяина, и ничего нам не сказал?
— Не сказал.
— Но ты ведь трендун! Значит, должен был проболтаться!
— Должен. Но мне обещали отвернуть голову…
— Помним, помним, и прижечь медным купоросом. Но мог бы хотя бы намекнуть.
— Когда? Вы же предательски бросили меня в холодной и голодной каюте!
— Ладно, квиты. Рассказывай.
— Значит, так. Марсианин тут был дважды. И оба раза я не знал, чем она тут занимается.
— То есть?
— Мы садились, потом я летел разминать крылышки, а капитан уходил куда-то по своим делам.
— Так по каким же?
— Не знаю, — беспечно сказал птиц. — Мне как-то по барабану было.
— А ты чем занимался?
— Ел жуков. Они тут такие вкусные! О, вот еще один! Ням-ням!
И трендун с хрустом ухватил поперек живота маленькую панцирную тварь.
— Вкусненько, наверное, тебе было? — сладким голосом спросила Аллиса.
— Да-а, — протянул, млея, трендун.
— А если я тебе все перья из хвоста выдерну?
— А-а-а! — птиц заслонил зад крыльями. — Не надо, пожалуйста! Я все скажу. Хотя больше ничего не знаю. Только марсианка ходил всегда туда, куда идете сейчас вы.
— На эту поляну?
— Какую? — спросил я.
— Вот какую, — и Аллиса, раздвинув кусты, показала выход на роскошную, залитую светом Занозы полянку.
— Вах! — и я бросился в погоню за наиредчайшим экземпляром эмпедоклюса несъедобного. Это такой и вправду очень невкусный зверек, зато обладающий памятью в сорок гигабайт. Буквально ходячий словарик, причем не только орфографический, но и синонимов, и правописания гласных, и табуированной лексики и эвфемизмов! Вот это какой зверь! Мне в моей профессорской деятельности такой эмпедоклюс был просто незаменим. Я много слышал о них, но никогда не видел. Те, кто извел практически всех эмпедоклюсов, сначала истребили их, а уж потом выяснили, что они, оказывается, несъедобные и очень умные (это потому что эмпедоклюсы, когда их истребляли, во всю пользовались всеми своими словарями, особенно табуированным).
Аллиса занялась изучением полянки. Она подошла к очередным диковинным цветам, которые на сей раз представляли из себя огромные зеркала на подставках, вынула косметичку и принялась наводить марафет.
— Че смотришь, дура набитая? — вдруг спросила она у своего отражения. Это вообще входит в коллекцию странностей моей дочери — может ни с того ни с сего начать разговаривать со своим отражением, ругая то почем зря. Но на этот раз безнаказанной уйти дочке не удалось. Отражение неожиданно ответило.
— А тебе чего надо? — сварливо отозвалось оно.
— То есть как — чего? Не твое собачье дело, — огрызнулась Аллиса. — Молчи давай, не мешай тушь накладывать.
— А вот мне родители не разрешают краситься, — строго сказало отражение.
— Ну и лохушка, — сообщила дочка и заорала на всю поляну. — Антиаллиса — лох!
— Сама ты анти, — надулась девочка. — Я-то как раз настоящая! Это ты — анти!
— Отражение паршивое, закрой поддувало! — рявкнула дочь. — Ща как вделаю!
— Я сама вот как стукну тебя, — пообещала зеркальная Аллиса. — Или позову папу, он тебя поругает!
— Валяй, зови своего папашку, я ему пасть порву, — пообещала Аллиса настоящая. — Тоже мне, осколок унитаза!
— Па-апа! Она дразнится! — закричала анти-дочь.
— Бегу! — и в зеркале появился я.
— Как я это узнал? Потому что я сам подошел, желая узнать, кто же появится с той стороны. Согласен. Глупая ситуация. А куда деваться?
— Аллиса! Немедленно перестань! — одновременно сказали мы оба. Только сказали мы это одной Аллисе — моей.
— Все против меня! Ну, держитесь! — и Аллиса сняла туфлю и принялась методично лупить ею по цветку, пока зеркало не лопнуло, осыпав нас обоих обломками стекла.
— А вот это зря, — сказал профессор Зелезнев из другого цветка. — Так не надо было поступать. Цветы эти — очень редкие.
— Ах, ты тут еще, Аллискин шнурок! — злобно завопила моя дочка, кидаясь на цветок с туфлей, но я ее перехватил.
— Папа, у нее очень дурное воспитание, — в зеркале появилась анти-Аллиса. — Ее бы к нам на биостанцию. Мы бы из нее в два счета человека сделали.
— Я бы вам там тоже кое-что наделала! — визжала Аллиса, отчаянно сопротивляясь. — Неделю бы убирались! Биологи! Биотуалеты вы, вот что!
Аллиса с папой ошеломленно покрутили головами.
— Да я таких биофаков… — и дочка, которой удалось-таки вырваться из моих объятий, подскочила к цветку, одним махом оторвала зеркальную головку и хрустко стукнула ее об коленку.
— Уже второе, — заметил мой двойник из третьего цветка.
— Профессор, уводите ее отсюда, — поддакнул еще один Зелезнев сзади.
— Те двое были не в пример приятнее, — вставила зеркальная Аллиса, стоящая рядом с ним.
— Что за те двое? — спросил я, крепко держа за пояс дочку, которая, рыча и ляская зубами, рвалась к цветкам.
— Да были тут какие-то пару дней назад, — сказал один из Зелезневых. — Один тощий такой, другой в драконьем халате.
— А что они делали?
— Они просто прошли мимо нас, пожелали нам доброго дня, и все…
— Нет! Они еще чем-то шуршали во-он в тех кустах! — добавила одна из анти-Аллис.
— Да, и еще, когда шли назад, попросили передать привет.
— Кому? — удивился я.
— А… Э… Вроде бы вам, — озадаченно сказал профессор. — Ничего себе! Запамятовал!
— И все?
— Нет. Еще «Драконий халат» сказал что-то вроде: «аминь».
И в этот миг грянул взрыв!
Глава 18. Где эта сволочь?
Едва мое сознание нажало на кнопку «Вкл.», как сразу в бой за разум вступило профессорское чутье. Мозг принялся лихорадочно просчитывать варианты причин такого неудобного положения, в котором я сейчас находился. А именно — ваш покорный слуга имело место висеть на огромном суку дерева в нескольких шагах от поляны с цветами. Какими еще цветами? Не было уже никаких цветов, забудьте. От них осталось одно воспоминание. Осколки зеркал усеивали все обозримое пространство.
Кстати об обозримом пространстве! Где же моя дочь, мелькнуло в моем опаленном мозгу, куда зашвырнул ее разрыв бомбы, которую, несомненно, подложили коварные враги-интервенты? Я, насколько позволял сук, попробовал устроиться поудобнее и обозреть местность.
Знаете, ничего ободряющего я не увидел. Помимо останков цветов, в обозреваемой местности наблюдались остатки кустов, небольших деревцов, а также разнообразных зверей. Многие из них, вероятно, были до этого неприятного инцидента редкими. Что ж, с этого момента они, несомненно, вымерли.
— Руки вверх! — попробовал я проявить отважную сторону характера. — Ни с места! Вы окружены!
— Профессор! — послышался крик капитана. — Вы здесь?
— А где же еще? — огрызнулся я. — Висю тут, понимаешь, как выстиранные штаны, и жду, когда же явится этот лентяй Полозков и снимет меня.
— А вот и он! — и на поляне собственной персоной появился капитан. — Ай-я-яй, как неудобно получилось!
— ЧТО? — побагровел я. — Так это не террористы-экстремисты?
— Нет, — капитан был невозмутим. — Это Голубой проверял турбинную тягу. Получился такой небольшой выхлоп.
— Вот за что я вас люблю, Полозков, так за привычку всегда и везде говорить только правду, и ничего, кроме нее, родимой, — горько сказал я, пока капитан любезно снимал меня с сука. — Тогда, возможно, вы объясните мне, куда подевалась моя дочь?
