-- Подтверждаю, -- кивнул Вулф.
-- Угу, -- кивнул Борода.
Анчоус кивнул молча, хоть его и не просили, а Мэйсон скривил губы:
-- А что касается меня, так я не понимаю и сейчас. Ну, бросила жена. Ну, сбежала к другому. Что, из-за этого надо предавать друзей, сбегать от них и десять лет -- да что там, больше! -- не подавать признаков жизни?
-- Мы ведь искали тебя, -- поддакнул Борода, и папа тут же окрысился:
-- Плохо искали, значит! Я ушёл и всерьёз, но я не прятался!
Вольные Волки, как один, смутились и сквозь загар на обветренной коже щёк проступил румянец.
-- Так... так значит... папа... ты -- байкер? -- сделала я, наконец-то, вывод.
Все заулыбались.
Я уже говорила, что Капитан Очевидность -- моё второе имя? Нет, конечно, обычно я соображаю быстрее. Но как-то слишком много событий в последнюю неделю происходит на единицу времени.
Я не успеваю. У меня мозг проворачивается и буксует от обилия новостей.
-- Байкер, -- улыбнулся папа.
-- У-у-у, ещё какой! -- провыл Вулф.
Ну, собственно, вот и узнала я что-то о своём папе.
Я поехала с папой -- Вулф доверил ему свой байк, а сам сел с Мэйсоном. Эдик в знак примирения ехал с Анчоусом, и только Борода гордо катил в одиночестве.
Фролищи успели услышать рёв моторов, но заметить метнувшиеся по улице мотоциклы не успели.
Я уже была готова к тому, что байк на грунтовой дороге превратит меня в отбивную, поэтому немало удивилась очень мягкому ходу машины. Даже когда папа, раздухарившись, наподдавал газу, и мы взлетали, как с трамплина, с какого-нибудь бугорка, я не ощущала ничего, кроме восторга полёта. Ну и, когда мотоцикл, к дальним полётам не приспособленный, приземлялся на заднее колесо, проезжал несколько метров, вставал на оба колеса, я, конечно, всё это чувствовала, но... но с Эдиком по грунтовке ехать было гораздо больнее!
Солнце стояло в зените, и казалось таким естественным, что суровые байкеры в косухах облегчённого варианта мчатся белым днём среди корабельных сосен, вздымая клубы желтоватой пыли! Я прижималась к папиной спине и каким-то непостижимым образом чувствовала, что только теперь он по-настоящему готов защитить меня от кого и от чего угодно. Даже от Косичкобородца.
И внезапно я поняла, что, вернее, кого мне напоминают Вольные Волки.
Мушкетёров! Борода -- Портос размерами, Мэйсон -- Арамис манерами, Анчоус -- Дартаньян характером... А мой папа, конечно же, Атос. Мне и в фильме Атос больше всех нравился, и в книге, и какая разница, что у папы волосы и глаза светлые? Зато лицо аристократическое, да. Лучше, чем у Смехова. И молчать он умеет, как настоящий Атос. И таким же строгим быть. И вообще!
Заложив большой круг по местностям, в которых я пока ещё плоховато ориентировалась, только того и поняла, что возвращались мы со стороны химбата, мы вернулись к посёлку той самой дорогой, по которой я буквально вчера ещё бегала, полная яростного возбуждения и страха за папу. Теперь у меня прибавилось уверенности в том, что Лебедевых так просто не возьмёшь, даже если они и просто люди.
-- Бегите домой, малыши! -- хохотал Вулф, обращаясь к нам с Эдиком. -- А мы тут ещё чутку вашего библиотекаря погоняем!
Мне так нравилось, что он называет папу -- нашим! Что он не разделяет меня и Эдика, и, говоря "вы", подразумевает нас двоих, как единое целое!
Папа улыбался и шельмовски щурился, и я знала: если кто кого и погоняет, так это он Волков, но никак уж не наоборот.
Мотоциклы умчались, унесли с собой папу и его друзей, а мы с Эдиком отправились ко мне домой.
Теперь уже не спешили, не торопились, и Эдик спокойно разглядывал увитую клематисами арку над скамейкой, белоснежные резные наличники, словно светящиеся на фоне тёмно-зелёных стен, карабкающиеся по ним "всё выше, и выше, и выше" побеги бешенного огурца и душистого горошка, свисающие из кашпо плети настурций. Июнь ещё не кончился, а папина рассада, тщательно оберегаемая аж с февраля месяца, уже вовсю цвела и благоухала.
Эдик умилялся цветочкам, а я умилялась его умилению. Кто знает, производили ли на него раньше такое сильное впечатление все эти ребристые граммофоны настурций, свечи соцветий горошка, грозди бутонов клематиса? Однако стоя рядом со мной, источая божественный аромат собственной крови, он, казалось, был готов расцеловать каждый листик, каждый лепесток...
Лучше бы меня поцеловал, что ли.
Эдик улыбнулся, когда его взгляд поднялся до окон второго этажа по побегу горошка:
-- Это отсюда ты Гаровы вопли слушала?
-- Ага... э, а откуда ты знаешь, что...
-- А что, думаешь, я стоял по другую сторону дома и не слышал этот очаровательный басок?
Я, сама того не ожидая, смутилась:
-- Вообще-то, у Игоря тенор... кажется...
-- Какая разница! -- беспечно отмахнулся Клюев. Он медлил, не переступая порог:
-- Может, в дом пригласишь?
-- Приглашу, конечно...
Он слишком ехидно улыбался для того, чтобы эти слова значили просто желание попасть в мой дом.
-- Эдик?
-- Да?
-- Проходи.
-- С удовольствием! -- он шагнул в дом, подхватил меня на руки, на удивление ловко, я даже не задела ногами стен коридорчика, и отнёс прямиком на кухню.
Моё сердце билось в такт с пульсацией синих жилок на шее Эдика. Мне всё труднее было сдерживать себя. Странным образом успокаивали прикосновения -- то, как мой любимый касается моих рук. Он гладил ладонью пальцы, а потом вдруг пальцами нажимал на ладони, и моя бешенная жажда утихала. Я становилась с каждой минутой всё адекватнее, и скоро звук биения сердца Эдика перестал быть единственным, что я могла в тот момент слышать.
Снова зачирикали за окном птицы, донеслось блеянье Упы (я научилась узнавать её голос по особой мелодичности в сравнении с остальными козами). Сквозь радугу пульсирующих пёстрых пятен перед глазами наконец проступили родные стены кухни. Филенчатые шкафчики -- светлые, сосновые, папиной ручной работы, -- холодильник в магнитиках и записках, надраенная до солнечного блеска плита, кремовое кружево занавесок... и Эдик. Да, я знаю, что это прозвучит дико, но он так классно смотрелся в интерьере нашей кухни! Словно всегда был здесь!
Я правильно выбрала себе мужа. Будущего, разумеется, но это вопрос времени.
-- Эдик...
-- Наденька...
Мы сидели друг против друга, держась за руки. Мы смотрели друг другу в глаза. Бездонная копилка "вечных мгновений" жадно глотала каждый взмах ресниц, каждый вздох -- а дышали мы в унисон...
-- Наденька... я вампир.
-- Че... че-го?! -- подпрыгнула я, чуть не разбив вдребезги мысленную копилку. -- Ты это... ты так не шути!
-- Я не шучу, -- скромно потупил глаза любимый.
-- Ты -- вампир, и ты -- не шутишь?
Кажется, он заметил опасное напряжение в моём голосе, но даже перестал прятать глаза, бесстрашно попёр на амбразуру:
-- Да.
Короткое "да" взорвало мой бастион до основания.
Осыпаемая колкими крошками вдребезги разбитого бешенства, я опустилась на стул и даже позволила ему снова сжать свои ладони.
-- Эдик...
-- Наденька...
Мы, как древняя пластинка, у которой иголка перескакивала на одну и ту же бороздку, повторили эти позывные ещё раз пять, только с разными интонациями. И мне даже показалось, что смогли что-то объяснить ими друг другу. Ведь я так чётко расшифровывала каждый его призыв! Столько чувств вкладывала в своё негромкое и проникновенное:
-- Эдик...
"Ты осёл. Какой же ты осёл. Мне ты, значит, не веришь, что я вампир, а я должна поверить в твоё враньё."
-- Наденька...
"Вампиров не бывает. Понимаешь? Не бы-ва-ет. Но, раз ты хочешь в них поиграть..."
-- Эдик...
"Я -- вампир. Я -- вампир! Я -- вампир!!!"
-- Наденька...
"Ну, раз ты вампир, то и я вампир. Не кочевряжься, давай играть вместе..."
-- Эдик...
"Я не играю, ну как мне ещё объяснить тебе, что не играю, что я вампир, настоящий, кровопьющий, жаждущий твоей умопомрачительно пахнущей крови..."
-- Наденька...
"Говорю же тебе. Ты вампир, и я вампир, оба мы вампиры..."
-- Эдик...
"Ты даже представить себе не можешь, как же я тебя люблю!"
-- Наденька...
"Нет, это ты даже представить себе не можешь, как же люблю тебя -- я!"
-- Ладно, Эдик... я тебе верю, но...
Договорить мне не дал обжигающе страстный поцелуй.
Так он меня не целовал ещё ни разу!
