Эдик говорил, его комната на третьем этаже, окнами на лес, значит, мне надо в обход -- и не попадаться никому на глаза, желательно.
Я побежала мелкой рысью на другую сторону дома, удивляясь и размерам самого дома, и гущине сада, и его планировке, и нелепым пугалам, понатыканным через каждые три-четыре метра. Они представляли собой крестом сколоченные палки, к которым небрежно примотали старинную мужскую или женскую одежду. Головы изображали обколотые кувшины разных цветов с грубо намалёванными лицами, и тем смешнее смотрелись контрасты между, например, изъеденным молью бордовым кринолином, недожёванной не иначе как Брахмапутрочкой соломенной шляпкой с атласными розочками и керамическим круглым кувшином, на котором фосфоресцирующей белой краской ребёнок лет трёх оставил отпечатки ладошек вместо глаз и пририсовал огромный улыбчивый рот.
Всё-таки странный себе вырастили сад Клюевы. На моей памяти ни один человек в здравом уме такого унылого и, чего уж там, пугающего места отдыха себе не устраивал. Конечно, эмобойзы по достоинству оценили бы такое обиталище... кто знает, может, и Волкам бы приглянулось... а мне милее были папины радостные душистые клумбы, чистые и светлые.
Всё-таки снаружи домик выглядел поменьше. Задрав голову, я сосчитала этажи.
Пять.
А как это я три насчитала, интересно? Может, близость Эдика во время подсчёта повлияла на точность? Тряхнув головой, попыталась вспомнить, говорил ли он, на каком этаже его комната?
Н-да. Говорил, что под крышей. Я прикинула навскидку, нет ли поблизости пожарных лестниц, легко ли перебраться с балкона на балкон и со стопроцентной ли гарантией я сверну себе шею, если навернусь этажа этак с четвёртого.
И ещё раз "н-да".
Мысли о том, что можно постучать и попросить, чтобы меня впустили, не появилось. Зато подсознание уже набирало номер Эдика на мобилке.
-- Наденька?! -- недоверчивым шёпотом отозвался мой любимый, и только теперь что-то разжалось внутри. Оказывается, всё это время я тряслась и переживала, как бы чего с ним не случилось.
-- Эдик! Подойди к окошку!
-- Что?!
-- К окошку, говорю, подойди. Покажись, а то я не знаю, куда лезть.
-- Что?!
-- Высунься в окно, блин! -- шёпотом гаркнула я, и Клюев послушался.
Он, действительно, жил на пятом этаже в широкой полукруглой башенке, вскарабкаться на которую даже мне, при всей моей ловкости, было весьма и весьма проблематично.
Увидев меня, Эдик впал в ступор. Выпал он из него только тогда, когда я пантомимой высказала ему всё, что о нём думала, после чего сразу же исчез. Ну сейчас я ему!.. Вот только влезу!
Я подышала особым подготовительным образом, пару раз присела. Разогретое оживлённой пантомимой тело ощущалось на все сто процентов.
Ещё раз смерила взглядом расстояние до окна Эдика и приступила к подъёму.
Серый камень на ощупь был чем-то похож на пемзу -- пористый, шершавый. Тёплый. За него легко было держаться, но поднималась я всё равно медленно. Странный шорох, похожий на тот, с которого начинаются камнепады, настиг меня на уровне второго этажа, заставил посмотреть чуть выше, чем очередная расщелина, за которую можно взяться рукой, и я в ужасе вжалась в стену. Прямо на меня сверху летела... летело... оно смело меня со стены!
Разжав пальцы, я шлёпнулась на газон под окном.
Перед моим носом болталась нижняя ступенька верёвочной лестницы, сброшенной сверху Эдиком.
Подумать только! А если б я влезла повыше? А если бы он мне по голове ею?
Никогда в жизни так быстро не поднималась на пятый этаж!
Впрыгнув с подоконника в комнату Эдика, я вцепилась ему в глотку с одним единственным желанием -- нет, не задушить и даже не выпить до дна, а запинать! Запинать, задолбить, затыкать кулаками, закатать в ковёр и ещё раз запинать, задолбить и затыкать!
Эдик не сопротивлялся. Будь я чуть более зла на него, так бы всё и закончилось -- закатанным в ковёр трупом, прикопанным в лесу под самой корявой сосной. Однако мне хватило сил вовремя остановиться.
-- Наденька... -- жалобно воззвал ко мне мой любимый, и я расплакалась.
Так сходило нервное напряжение.
-- Дурак... осёл! -- всхлипывала я, а он ласково обнимал меня, гладил по голове, чмокал в темечко. -- Остолоп! Дубина! Ты мог бы хоть посмотреть, прежде чем кидать лестницу!
-- Мог...
-- Мог бы хоть предупредить, что собираешься делать!
-- Мог, -- покаянно вздыхал Эдик.
-- Так почему же не сделал, если мог?!
-- Наденька...
-- Ну почему, почему...
Я махнула рукой и крепко притиснула к себе Эдика.
И пусть только попробует какой-то там Косичкобородец косо глянуть в сторону моего любимого!
Эдик ушёл заваривать чай -- ответив согласием на его предложение попить чайку-кофейку и отвергнув последний, я получила, наконец, возможность спокойно и без помех рассмотреть его обиталище. И оно мне определённо нравилось.
Размерами комната Клюева превосходила мою раза в два. Может быть, и в три, но пространство скрадывали тёмное дерево обшивки стен, стеллажи с книгами и всякими разными интересными штуками, ковры -- один висел над кроватью Эдика, другой, такой же точно, был расстелен на полу. Общая атмосфера, удивительно гармоничная смесь готической мрачности и деревенской свежести, казалась в чем-то родной для меня, а в чём-то вызывала отторжение. Может быть, я просто к ней не привыкла?
На одной из полок среди школьных учебников стоял большой прозрачный шар -- хрустальный? Стеклянный? Эдик увлекается гаданиями по шарам? На соседней обнаружился скелетик мыши на подставке. Я видела такой раньше в кабинете биологии. Насколько я могла судить, этой мышке не хватало нескольких рёбер и половины хвоста. Подставка со скелетиком стояла на томе собрания сочинений Миклухо-Маклая -- "Статьи и материалы по антропологии и этнографии Юго-Восточной Азии и Австралии. Статьи по естественным наукам". Интересно, он тут для проформы, или Клюев увлекается антропологией и этнографией Юго-Восточной Азии и Австралии? Там, где стеллаж подходил вплотную к компьютерному столу (о, да! Компьютер Эдика -- настоящий динозавр компьютерной техники!), на полках стояли многочисленные книжки по фантастике. Надо же, сколько всего он читал! Рядом с монитором обнаружился маленький, но мощный современный микроскоп. И что это он тут разглядывает в многократном увеличении? На стене рядом с окном висела репродукция картины Рериха "Канченджунга". И как только я не заметила её сразу? Ведь другого доказательства истинного родства наших душ мне не требовалось!
Розовые, оранжево-розовые, лиловатые заснеженные вершины в волнах ультрамаринового, василькового воздуха, тёмно-синие горы на переднем плане... когда-то давным-давно, года три или даже четыре назад я увидела эту картину по телевизору. Тогда я не знала, что это картина, и удивлялась, почему в искусствоведческой передаче говорят о географии. А когда узнала, что эти волшебные горы нарисовал Рерих, немедленно завела себе репродукцию.
Мама попросила оставить её в городе. Ничего, теперь я знаю, где можно посмотреть на любимые горы.
-- Нравится? -- спросил Эдик.
Он вошёл, ещё когда я смотрела на микроскоп, и теперь стоял у меня за спиной.
-- Очень...
-- Мне тоже. Это мама подарила.
Так мой любимый впервые на моей памяти упомянул маму. При этом лицо его странным образом изменилось. Сложная, многосоставная эмоция отразилась в изломе бровей, прищуре, дрожи губ.
-- Э... -- уверенность в том, что у меня получится правильный вопрос о маме, никак не хотела меня посетить, и я совсем уже, было, решила сменить тему, когда Эдик сказал:
-- Моя мама очень любит путешествовать. Ну... она приезжает... иногда. А чаще присылает открытки, фотографии, картины тех мест, где побывала...
Голос Эдика изменился подстать лицу, и я поспешно сменила тему на первую попавшуюся:
-- А ты правда увлекаешься антропологией и этнографией Юго-Восточной Азии и Австралии?
Этого не ожидала даже я сама.
-- Ну...
А ведь на самом деле хотела спросить про этот дом и про сад, и не замечал ли он чего странного в последнее время, и вообще! Я хотела рассказать ему, как скучала без него! А сама про какую-то Австралию завелась.
-- Ну... -- повторил Эдик и лучезарно улыбнулся:
-- Вообще-то, нет! Ты увидела книжку и картину и сделала выводы?
Я кивнула.
-- А мне просто нравится читать про другие страны и нравится Рерих.
