— А по-моему, он ответит только «у-ук».
— Как бы то ни было, рояль придется чинить.
— Ага, — согласился Утес. — Но я знаю одного парня, он собирает всякие замысловатые штуки из спичек. Он его починит.
В «Садах Карри» два доллара превратились в две порции кормы барашка и виндалу из уранинита, а также в бутылку вина, настолько химического, что его могли пить даже тролли.
— А еще, — сказал Золто, когда они расположились за столиком в ожидании заказа, — нам нужно подыскать себе другое место для ночлега.
— Но что плохого в твоей комнате?
— Сквозняки, — ответил Золто. — Видите ли, в двери появилась дыра, напоминающая по форме пианино.
— Конечно, ты же сам ее и прорубил.
— Ну и что?
— А домовладелец возражать не будет?
— Конечно, будет. Зачем еще нужны домовладельцы? Ничего, ребята, мы на подъеме. Нутром чую.
— А мне казалось, ты такой счастливый потому, что нам заплатили, — усмехнулся Бадди.
— Конечно. Но я буду еще счастливее, если мне заплатят много.
Гитара едва слышно мурлыкала. Бадди взял ее и тронул струну.
Золто выронил нож.
— Она звучит точь-в-точь как пианино! — воскликнул он.
— По-моему, она может звучать как любой инструмент, — пожал плечами Бадди. — А теперь она узнала, как звучит пианино.
— Волшебство, — покачал головой Утес.
— Конечно волшебство, — согласился Золто. — А я о чем вам говорил? Странный старинный инструмент, найденный в пыльной старой лавке в темную грозовую ночь…
— Никакой грозы тогда не было, — перебил его Утес.
— Но она могла быть… Ладно, ладно, но дождик-то накрапывал! И было в этой ночи что-то особенное. Готов поспорить, если мы вернемся туда, лавки на месте не окажется. Вот вам доказательство! У любого спроси, все знают, что предметы, приобретенные в лавках, которые на следующий же день исчезают, являются таинственными орудиями самой Судьбы. И Судьба нам улыбается… Может быть.
— Что-то она с нами явно делает, — признал Утес. — Надеюсь, это улыбка.
— И господин Достабль пообещал, что завтра мы будем выступать в особенном месте, действительно особенном.
— Это хорошо, — сказал Бадди. — Мы должны играть.
— А люди должны слушать нашу музыку.
— Конечно. — Утес выглядел несколько озадаченным. — Хорошо. Согласен. Именно этого мы и хотим. А еще — немножко денег.
— Господин Достабль нам поможет, — уверил его Золто, слишком поглощенный своими мыслями, чтобы заметить странные нотки в голосе Бадди. — Должно быть, он очень успешен в своих делах. У него офис на Саторской площади, а это может себе позволить только настоящий воротила.
Наступал новый день.
Однако он еще не успел наступить до конца, когда Чудакулли стрелой пронесся по покрытым росой университетским лужайкам и яростно забарабанил в дверь факультета высокоэнергетической магии.
Обычно он обходил это место стороной. Вовсе не потому, что не понимал, чем именно занимаются там молодые волшебники, — просто аркканцлер не без оснований подозревал, что они сами этого не понимают. Казалось, наибольшее удовольствие они получали от ниспровержения всяческих истин. За обедом они только и говорили о своих очередных достижениях: «Ого! Мы только что опровергли теорию Мозгового о невесомости чара! Поразительно!» Словно этой беспардонной выходкой стоило гордиться…
А еще они постоянно намекали на возможность расщепления самой мелкой магической частицы — чара. Вот этого аркканцлер вообще не мог понять. Ну разлетятся осколки чара по всем углам. Какая от этого польза? Вселенная и так достаточно нестабильна, чтобы ее еще на прочность испытывать.
Дверь приоткрылась.
— А, это ты, аркканцлер.
Чудакулли просунул в щель башмак и отжал дверь немного шире.
— Доброе утро, Думминг, рад видеть тебя в добром здравии в столь ранний час.
Самый молодой преподаватель Университета Думминг Тупс прищурился от яркого света.
— Что, уже утро? — удивился он.
Чудакулли протиснулся в помещение факультета высокоэнергетической магии. С точки зрения всякого придерживающегося традиций волшебника, обстановка тут была несколько необычной. Здесь не было ни черепов, ни заплывших воском свечей. Комната выглядела как лаборатория алхимика, приземлившаяся после очередного взрыва в мастерской кузнеца.
И мантия Думминга тоже оставляла желать лучшего. Длина была правильной, но цвет! Выцветший серо-зеленый! Плюс множество карманов и непонятных рукоятей, а капюшон оторочен кроличьим мехом. Где блестки, где старые добрые мистические символы? Только расплывшееся пятно от протекшей ручки.
— Ты последнее время никуда не выходил? — осведомился Чудакулли.
— Что? Нет. А должен был? Этот прибор, Увеличатель, все мое время отнимает. Я тебе его как-то демонстрировал…[18]
— Да, да, помню, — произнес Чудакулли, озираясь. — А здесь еще кто-нибудь работает?
— Ну… я работаю, а еще Тез Кошмарный, Сказз… и Чокнутый Дронго, кажется…
Чудакулли мигнул.
— Кто-кто? — спросил он, а потом из глубин памяти на поверхность всплыл ужасный ответ. Только существа определенного вида могли носить такие имена. — Это что, студенты?
— Гм… да. — Думминг отступил на шаг. — Но им же можно. То есть, аркканцлер, это же университет и…
Чудакулли почесал за ухом. Конечно, Думминг был прав. Эти чертовы студенты вечно под ногами путаются, шагу некуда ступить. Лично он всячески избегал встреч с ними, насколько это было возможно; так же поступали и другие преподаватели, предпочитавшие спасаться бегством или отсиживаться за закрытыми дверями кабинетов. Профессор современного руносложения, например, прятался в шкафу, чтобы не вести занятия.
— Позови-ка их, — приказал Чудакулли. — Кажется, я лишился всего преподавательского состава.
— Но что это даст, аркканцлер? — вежливо спросил Думминг Тупс.
— Даст что?
— Простите?
Они непонимающе уставились друг на друга. Два разума, столкнувшись на узкой улочке, остановились и стали ждать, кто первым включит задний ход.
— Профессора, — первым не выдержал Чудакулли. — Декан и все остальные. Окончательно сбрендили. Всю ночь бренчали на гитарах. А декан сшил себе мантию из кожи.
— Ну, кожа очень практичный и функциональный материал…
— Вот он ее и практикует, — мрачно заявил Чудакулли.
(…Декан отошел в сторону. Манекен он позаимствовал у домоправительницы, госпожи Герпес.
В фасон, возникший в его воспаленном воображении, он внес некоторые изменения. Во-первых, любой волшебник по своей природе не способен носить одежду, которая не доходит ему по крайней мере до лодыжек, поэтому кожи ушло много. Зато для заклепок места хоть отбавляй.
Сначала он сделал слово «ДЕКАН».
Смотрелось оно как-то куце. Чуть подумав, он добавил «РАЖДЕН, ШТОБ», а дальше оставил пустое место, потому что сам не был уверен, для чего именно он был рожден. «РАЖДЕН, ШТОБ ЖРАТЬ» не звучало.
После некоторых раздумий он написал: «ЖИВИ ВСЛАСТЯХ, УМРИ МОЛО МЫД». Тут он допустил ошибку. Перевернул материал, чтобы пробить дырки под заклепки, и перепутал направление, в котором нужно было двигаться.
Впрочем, направление тут неважно, главное ведь движение. Именно об этом говорит музыка, в которой звучит глас Рока…)
— …Профессор современного руносложения стучит в своей комнате в барабаны, все остальные обзавелись гитарами, но это еще ничего, ты бы посмотрел, что сотворил казначей со своей мантией! — продолжал Чудакулли. — А библиотекарь бродит повсюду и что-то напевает, и никто не обращает внимания на мои слова!
Он оглядел студентов. Нельзя сказать, что это зрелище успокаивало. И дело было не только во внешнем виде студентов. Весь высший состав Университета свихнулся на какой-то странной музыке, а эти люди добровольно торчали взаперти потому, что работали.
— И чем же вы здесь занимаетесь? — вопросил он. — Вот ты… как тебя зовут?
Студент, на которого указал острый палец Чудакулли, смущенно поежился.
— Э-э… Гм… Чокнутый Дронго, — ответил он, судорожно сжимая в руках поля шляпы.
— Чокнутый. Дронго, — повторил Чудакулли. — Именно так тебя и зовут? Именно этот ярлычок нашит на всех твоих майках?
— Гм… Нет, аркканцлер.
— Итак, на самом деле тебя зовут?…
— Адриан Турнепс, аркканцлер.
— Почему же ты называешь себя Чокнутым Дронго, господин Турнепс?
— Гм… ну…
— Однажды он выпил целую пинту шэнди, — подсказал Думминг, у которого хватило совести слегка смутиться.
Чудакулли посмотрел на него ничего не выражающим взглядом. «Ладно, другого выхода все равно нет…»
— Ну, хорошо, ребята, — устало промолвил он. — Посмотрим, что вы скажете вот на это…
