С тех пор, как я поселился в Беркстауне, там послужило с десяток служанок, десяток ирландских дев. Все, кроме двух, были воровками. Одна сбежала, утащив брошь ценой в восемь гиней. Когда ирландская дева покидала службу, производилась обычная процедура — ее чемодан вскрывали, извлекали оттуда украденное и желали ей всего наилучшего. Никаких неприязненных чувств. Две из них пребывали в интересном положении. Все были грязны, одна как-то раз принесла мне кувшин питьевой воды, в котором плавала живая рыбка. Другую с головы до пят покрывали блохи. Все были подобострастными, законченными лгуньями. При этом они старались создать впечатление бесконечной добродетельности. Каждая имела обыкновение прессовать в солонке влажную соль своей липкой ладонью, точно выполняя указание, данное Свифтом в «Наставлении для слуг». Ужасная, ироническая судьба его сатиры состоит в том, что ирландцы восприняли ее всерьез. Они добросовестно проделывают все, что он столь саркастично предписал. Выставляют ночные горшки на подоконники, раздувают угли кузнечными мехами, сморкаются в занавески, укладывают волосы, смачивая их супом и прилепляют масло к стенам, как штукатурку: все по предписаниям Свифта.
Англичане приезжают в Ирландию — благонамеренные, доброжелательные англичане, зачастую из тех, кто и сам подвергался преследованиям в закрытых школах и потому враждебно относится к нормальным, любящим буров людям наподобие здешних. И что происходит? Прожив здесь неделю, они еще могут вернуться домой и утверждать, что ирландцы — Богоизбранный Народ. Но оставьте их тут на пять-десять лет: оставьте, на мой срок, что они тогда скажут? Что сказал Рэли, и Спенсер, и Морисон? Рэли, он что, дураком по-вашему был — он, сочинивший, сидя в Тауэре, все, что теперь приписывают Шекспиру? Спенсер был невеждой? Морисон — университетским доном? Этот был. Те не были, — а если и были, то в исключительных обстоятельствах. Так вот, они сказали, как следует все обдумав, что самое лучшее — истребить ирландцев до последнего человека. И были правы. Ну, а тех, кто не считает, что ирландцев следует истребить, истребляют сами ирландцы. Что вы скажете об Эрскине Чайлдерсе? Он отдал этим чертовым прохвостам свою жизнь и честь, а они его за это убили. Да уж если на то пошло, взгляните на заезжающих сюда гаэлов, хоть на Гиральда, принадлежавшего к одной с ними расе. Что сказал этот? Что они совокупляются кровосмесительно, а иногда и с животными. На совершенных уж иностранцев посмотрите. Да коли до того дошло, посмотрите на святых: если Ирландия — Остров Святых и Ученых, о чем вечно визжат сами ирландцы, что сказал о ней Святой Бернард и что святой Иероним? Последний сказал, что ирландцы — людоеды, коими они и были. Да, наверное, и поныне остались.
Не то чтобы, продолжал мистер Уайт, смягчаясь, я действительно видел, как они поедают друг друга, видел собственными глазами, как, судя по всему, большинство авторов, бравшихся за эту тему. Полагаю, ирландцы стараются заниматься этим по возможности втайне.
Да и в любом случае, англичане, оседавшие в Ирландии: Бермингамы, Берки, Лейси и прочие, получали одно и то же, где бы они ни селились. И стало быть, проклятие кроется в климате, а не в народе.
— Все эти сучьи облака, — сказал он вслух, выглянув из бочки и увидев встревоженное, любящее лицо безропотной миссис О’Каллахан, которая вытягивала шею, чтобы понять, стало ли ему лучше.
И мистер Уайт устыдился.
— Что будем делать, миссис О’Каллахан?
— Да я уж и не знаю.
— Если, — сказал мистер Уайт, отхлебнув еще бренди, точно жадный, презренный младенец, с которым он сравнивал бедного Микки, — если вы с Микки заберетесь в одну бочку, а мы с Домовухой в другую, можно будет наполнить третью водой. С водой мы, глядишь, сорок дней и протянем. Мэр Корка семьдесят протянул, не так ли? Будем сидеть спокойно, чтобы не тратить силы, да еще и согревать друг друга сможем, а это тоже полезно. Вспомните Илию. Возможно, они там устроят так, чтобы нас вороны кормили — не знаю, правда, чем. Рыбой, наверное. А может, и бакланы. У вас булавка есть?
— К сожалению…
— Где-нибудь в платье. Любая булавка.
— Безопасная есть.
— Самое то. На ней уже и петелька имеется, протянем сквозь нее леску, может, даже два крючка получим, если разломаем ее пополам. А я мог бы распустить мой шерстяной носок — вот вам и леска. Не очень крепкая, но селедку или небольшую треску выдержит…
— Не думаю я…
— Наживка, правда, понадобится…
— Помню, я где-то читал, — с надеждой добавил мистер Уайт, — что на клочок красной фланели можно осьминога поймать.
— Микки красной фланелью живот обматывает, чтобы не надорваться.
— Вы думаете…?
— Да ведь оно ненадолго, — сказала миссис О’Каллахан, — не на сорок же дней.
— Нет.
Микки объявил, что он уже помер.
— И опять же, — сказал мистер Уайт, — у нас ни пчел, ни семян, ничего, чтобы начать.
— Нет.
— Значит, надо нам это дело бросить.
— Может, оно и самое правильное.
— Миссис О’Каллахан, — сказал мистер Уайт, пришедший к этому выводу намного позже нее, — знаете, это я виноват, не вы и не Микки. Простите меня.
Она порозовела и вскинула, как ребенок, голову.
— Но покамест, — добавил он, — необходимо как-то добраться до берега. Возможно, я смогу грести шляпой. Ну, а этим чертовым дурням что на реке понадобилось?
Пустившиеся вдогон еретики развивали немалую скорость, поскольку орудовали веслами, и вскоре можно было увидеть, что команда их головных суденышек состоит не более, не менее как из Филомены со всеми ее братьями и сестрами. Из последних многие пребывали, по всему судя, на сносях. Присутствовал среди них и раскаявшийся Пат Герати, и Томми Планкетт, и почтальон. А помимо этих наличествовали: почтмейстерша, старая, сварливая карга, с редкой суровостью взымавшая почтовые сборы; профессиональный нищий по имени Джонни Фитцджеральд, который зимой и летом ночевал под открытым небом, если, конечно, не сидел в Маунтджойской тюрьме, — при каждой встрече с ним мистер Уайт откупался, чтобы отвадить других попрошаек, полукроной; притворный, а может и настоящий глухонемой, проживавший в брошенных на большой дороге бочках из-под бензина и никакого решительно имени не имевший; миссис Райан, толстая и благодушная жена бакалейщика, печально известная тем, что пустила мужа по миру; несколько школьников, норовивших попробовать по разику все на свете; сборщик государственных налогов, бывший по совместительству религиозным маньяком; семеро неграмотных из Ириштауна, коих уверили, что мистер Уайт будет раздавать деньги; садовник протестантского викария, который лет пятнадцать назад укокошил свою жену и благоразумно бросил ее труп в Слейн еще до того, как кто-либо набрался сил, потребных для обвинения его в таковом гражданском правонарушении; инспектор речной полиции, прославившийся тем, что сумел получить пенсион в пятьдесят один год; карлик по имени Падди Лейси, которого сильно боялись алтарные служки; экономка работного дома, примкнувшая к схизматикам после ссоры с отцом Бирном из-за одного трубочиста; старуха по прозвищу Бидди «Кварта», ужас Гражданской гвардии; гробокопатель; трое скотопромышленников, затесавшихся в эту компанию с пьяных глаз; двадцать семь инспекторов партии «Солдаты Судьбы», селившиеся в лучших гостиницах Кашелмора, чтобы чего-нибудь проинспектировать; директор пуговичной фабрики, навсегда уставший от пуговиц; пятеро почтенных фермеров, принадлежавших к мелкой секте диссентеров, называвших себя «Белыми Мышами»; и секретарь Городской корпорации, растративший 2313 фунтов ее денег и сообразивший, что дальше так продолжаться не может. Имелась также восьмерка «Детей Девы Марии» со стягом и четверо членов «Мужского Братства» с корзиной портера.
Мистер Уайт обозрел своих приверженцев без всякой благосклонности.
А потом крикнул Филомене:
— Что вам нужно? Что вы тут делаете?
— Знамо дело, мы за Ваш Приподобием на край света пойдем.
— Мы на край света не собираемся. Нам бы до ближайшего берега доплыть. Убирайтесь.
— Ваш Приподобие в полном праве ругаться на эту шайку, — воскликнула Филомена, надменно взглянув на двадцать семь инспекторов — похоже, среди последователей мистера Уайта уже состоялся собственный раскол. — Но пускай Ваш Приподобие не серчает на тех, кто был за вас с самой первости и ел хлеб да масло с ваших Святых Рук.
— Никто с моих рук хлеб да масло не ел. Не понимаю, о чем вы, черт подери, толкуете. Убирайтесь. Гребите к берегу. Иначе утонете.
— Флаг ему в руки, мильонеру! — грянули семеро неграмотных из Ириштауна, гадая, когда начнется раздача денег.
— Меч Господень и Гедеонов! — воскликнул сборщик налогов.
— Убирайтесь! — взревел мистер Уайт. — Убирайтесь немедленно, Филомена! Миссис О’Каллахан никуда плыть не собирается. Мы на берег хотим.
