Перехватив папку другой рукой, Санаду достаёт из неё листок с надписями и выкладывает передо мной. Замирает, касаясь стола длинными пальцами. Тускло вспыхивает вырезанный в тёмном камне силуэт дерева в окружении ленты с какими-то выпуклостями… О, похоже, это печатка, и в ленте вырезаны буквы. Обычными средствами такую тонкую работу в камне вряд ли удастся повторить, наверняка это магическое произведение искусства.
– В верхнем левом углу надо указать имя, – Санаду как-то чувственно проводит пальцем по тёмной тонкой линии, обозначающей место для подписи. – Если не знаете ответ, можете написать свои предположения по заданному вопросу.
Санаду говорит очень мягко, бархатно. Смотрит прямо на меня – до мурашек. Блин, да таким голосом и взглядом совращать надо, а не о контрольной работе рассказывать.
– Понятно? – уголки губ Санаду едва уловимо вздрагивают.
– Да, – подтверждаю я. Сглатываю, чтобы чуть опомниться и выкинуть всякое лишнее из головы. – А вы всё так подробно и Марку Антонию объясните?
– Марку Антонию? – переспрашивает Санаду, переводя посерьёзневший взгляд на огромную белку.
Судя по звуку, Антоний ещё возится с устройством хвоста под столом.
Санаду снова заглядывает мне в лицо:
– Вы его так назвали?
– Вы, – улыбаюсь в ответ. – Вы так хотели белку Марка Антония, вот он и появился.
– Я хотел что-то поминиатюрнее, – хмыкает Санаду. – Но и такой вариант устроит.
Проходя к следующему столу, Санаду касается моего плеча.
– Помните, – он смотрит сверху вниз, мягко улыбается, – эта проверка для вас не на оценку.
– А если я справлюсь на хорошую оценку? – уточняю я.
– Значит, поставлю хорошую оценку, – усмехается Санаду.
Дальше он останавливается рядом с Антонием, выкладывает перед ним листок и спокойно просит:
– Только наугад не тыкай. Если поймёшь о чём речь – пиши. Нет – ставь прочерк.
Перешагнув кончик пушистого хвоста, Санаду спускается вниз, встаёт перед кафедрой и вытягивает из папки очередной листок.
– Бэксил.
Бэксил сжимает кулаки, хмурится – и лист выскакивает из пальцев Санаду, устремляется к ней. Бэксил ловит его руками и кладёт перед собой.
Санаду достаёт следующий лист:
– Райан.
Мгновение спустя бумажка улетает вихрастому пареньку на первом ряду.
– Яслена.
Её лист отправляется к ней рывками и в какой-то миг едва не касается пола. Яслена аж зеленеет от натуги. Получив контрольную, она поджимает дрожащие губы.
Но Санаду на это внимание не обращает, выставляет следующий лист:
– Никалаэда. Только жирными пальцами не залапай, пожалуйста. Да-да, я знаю о твоих пирожках.
Похоже, это тестирование не только на знание теории, но и на владение телекинезом. Теперь понятно, почему Санаду ко мне и Антонию лично подошёл: мы просто не могли притянуть листы с заданием.
Поняв это, я сосредотачиваюсь на задании, отстраняюсь от произносимых имён и шелеста бумаг.
Первый же вопрос заставляет вспомнить, что первый учебник по менталистике – этика:
«Имеет ли менталист право считывать воспоминания окружающих его существ, не позаботившихся о своей ментальной защите?»
Нет, нет и ещё раз нет. Этическая составляющая вообще самая простая в обучении менталистике: ничего нельзя, а даже если можно – то лучше не делать. Утрирую, конечно, но недалеко от истины.
И первые десять вопросов посвящены этой этической составляющей. Закончив с ними, поднимаю взгляд: Санаду стоит, прислонившись к кафедре, и смотрит на меня, весь такой потрясающе эффектный.
Кошусь по сторонам: парни пишут. Бэксил бросает на Санаду взгляд украдкой и, вздохнув, продолжает писать. И не одна она такая, хотя вздыхают не все. Осторожно оглядываюсь: Яслена смотрит на Санаду задумчиво-мечтательно и покусывает кончик пера. Можно бы подумать, что она об ответе на вопросы размышляет, но лицо слишком мечтательное, да и румянец на щеках наводит на определённые мысли. Эх, зря она: занят Санаду.
И я, подперев пальцами висок, принимаюсь за следующую порцию вопросов – о влиянии эмоционального фона на работу менталиста. Тут тоже просто: чем спокойнее менталист, тем он эффективнее. Это, мне кажется, универсально.
Закончив с этими вопросами, переворачиваю страницу. Взгляд случайно поднимается на Санаду. Он так и стоит перед кафедрой, смотрит на меня. Задумчиво так. И немного одухотворённо. Мне кажется, он так на Антония должен смотреть – всё же он у нас загадочная, требующая изучения иномирная сущность.
Но Санаду виднее, чем на своих лекциях заниматься, так что я приступаю к следующей части вопросов.
И здесь уже не теория, а внезапно почти математические, хоть и довольно условные, расчёты о приложении сил в зависимости от известных свойств своего источника и расы объекта воздействия. Оказывается, в расчёте учитываются показатели анализирующей сферы, и у каждого вида свой выравнивающий коэффициент, приводящий эти показатели к общему знаменателю.
– Какие-то вопросы, Клеопатра? – интересуется Санаду и проводит пальцами по волосам, придавая им чуть более небрежный вид.
– Нет, – мотаю головой. – Просто незнакомая тема.
– Ничего, наверстаете, – Санаду одёргивает свои красивые манжеты. – Я помогу.
Краем глаза вижу, как несколько сидящих на первом ряду студентов на меня косятся. Что, и эту вполне нормальную для преподавателя фразу истолкуют как-то превратно? С них станется.
– Не сомневаюсь, – киваю я и возвращаюсь к проверочной.
Но дальше такой же тёмный лес по теоретической возможности лично мне воздействовать на тех или иных существ при различных обстоятельствах. Шутки ради пишу, что с неснимаемым абсолютным щитом возможность нулевая.
Позади меня, там, где сидит Антоний, наконец, начинает скрести по бумаге перо. И это на пару мгновений отвлекает взгляд Санаду от меня.
Но всего на пару мгновений.
Глава 4
Пока я вписываю свои скромные познания на листочек с вопросами, остальные менталисты шпарят развёрнутые ответы на нескольких чистых листах, и даже когда звонок оповещает о завершении занятия, некоторые пытаются что-то дописать. Но тут уж Санаду показывает мастерство в телекинезе: листы даже из-под перьев выскальзывают резво и устремляются к нему довольно упорядоченными пачками. Красиво закружившись, складываются на его вытянутую ладонь в стопку.
Выглядит здорово!
Искоса Санаду взглядывает на меня, словно проверяет произведённый эффект.
Я же оглядываюсь: Антоний сидит с обиженным видом, и перо подрагивает в его когтях. Но не от нервов, а от того, что такими когтищами перо держать очень сложно.
Интересно, что он понаписал и на каком языке? Оглядываюсь на Санаду: он подставляет вторую ладонь и заставляет листы по эффектной дуге перелететь на неё, словно фокусник колоду карт. Лишь один – заляпанный чернилами – листок выбивается из общей череды и зависает перед Санаду.
Но рассмотреть его не успеваю, так как листок улетает на поверхность кафедры, а Санаду, направляясь к ней, закрывает его от меня.
Оглядываюсь на Антония: он старательно пытается удобно взять перо когтями.
– Что ты там написал? – шепчу я.
Судя по тому, что студенты не спешат разбегаться на перемену, а смотрят на нас, им тоже интересно, что в контрольной по менталистике могла написать огромная белка.
– Пи-и! – вздыхает Антоний.
– Подойдите и посмотрите, – предлагает Санаду.
Теперь все смотрят на него.
Что удивительно – недоверчиво, словно в этом предложении может крыться подвох. Усмехнувшись, Санаду откидывается на спинку стула.
Ну а я поднимаюсь со своего места и направляюсь к нему.
Санаду смотрит на меня, уголок его губ подрагивает в намёке на улыбку.
– Пи-и, – снова вздыхает Антоний.
– Не переживай, – на этот раз Санаду улыбается более очевидно и смотрит на него. – У тебя замечательная работа, твоим… новым друзьям не вредно на неё посмотреть.
