ТРИ
Промежуток, лежащий между первым движением в душе преступного замысла и непосредственным его осуществлением, носит оттенок фантасмагории или кошмарного сна. Дух и смертный его инструмент спорят тогда, и природа человеческая в смятении протестует.
— О черт, почему бы и нет? — внезапно вслух проговорила Джейн и пошла через дорогу к магазину.
— Два кремовых пирожных, будьте добры, — сказала она продавщице. — Нет, пусть будет три. И со сливочным кремом, не с белковым.
Глаза, подобные сверлам из молибденовой стали, буравили ее душу, пока она рылась в кошельке в поисках фунтовой монеты, неубедительно пытаясь выглядеть как человек, покупающий сласти для троих, а не для самого себя.
— Ваш пенни сдачи, — сказала продавщица. — Спасибо за покупку.
Что ж, — думала Джейн, идя вдоль по улице, — а ведь сначала это казалось неплохой мыслью. «Съешь пирожное, девочка, — сказал Отец Лжи, — и ты сама себя не узнаешь после этого». Тогда как на самом деле, подсказывала здравая часть ее разума, единственной ощутимой переменой будут округлившиеся ягодицы. Девушки, съедающие по три кремовых пирожных за раз, только самих себя должны винить, если в конце концов начнут выглядеть как аэростат.
— Ничего, — твердо произнесла Джейн. Человек в коричневом пальто взглянул на нее и слегка ускорил шаг. «Ничего, — повторила она sotto voce,[3] — по крайней мере, они не шоколадные. Если ты начинаешь в середине дня поглощать шоколад, это значит, что пора сложить оружие и готовиться к смерти».
Она отыскала в парке скамейку, села и взглянула на бумажный пакет у себя на коленях. Крем местами пропитал бумагу, сделав ее прозрачной, и она слегка содрогнулась. Если бы в это время мимо проходил нищий, весьма вероятно, что он оказался бы жертвой внезапного приступа ее щедрости; но вокруг не было никого, не считая парочки подростков, нюхающих клей под платаном на той стороне Китайского пруда, и удаляющейся спины бодрого старичка, бегущего трусцой. Ей придется съесть их самой.
Первое прошло без особого труда, хотя она мучительно осознавала, что крем выдавился наружу и распространился по всему ее лицу как монгольская орда. Второе прошло без особого труда до половины; но она ненавидела выбрасывать что-либо, а разгуливать с бумажным пакетом, в котором лежат полтора кремовых пирожных, было бы уж совсем глупо. Поэтому она прикончила его и, пустив свой язык отчищать сладкую слякоть с верхней губы, решительно закрыла сумочку. Ее слегка подташнивало.
— А знаешь, это ведь симптом, — произнес голос позади нее.
Она подскочила. Мало того что с ней в парке заговорил незнакомец — это был тот самый незнакомец, что вчера напугал ее до потери сознания, сперва прочитав ее мысли, а затем пройдя сквозь огромную лужу не замочив ног! Этот факт лишь добавил несколько дюймов к расстоянию между ней и скамейкой.
— Еда, — продолжал незнакомец улыбаясь. — Атавизм, мощный и незамысловатый. Охотник-собиратель внутри нас полагает, что, если у тебя есть еда, остальное уже не имеет значения, и поэтому при первых признаках любых неурядиц мы хватаемся за еду. На самом деле это, разумеется, связано со стрессом; и те вещи, которые мы едим, лишь обостряют его. Довольно непродуктивно для чисто инстинктивной реакции, ты не считаешь?
— Уйдите, — проговорила Джейн.
— У тебя крем на носу.
— Я позову полицейского!
Незнакомец улыбнулся.
— Откуда ты знаешь, — сказал он, — может быть, я и есть полицейский?
— Тогда я позову другого полицейского. Сгинь, пропади!
Незнакомец закинул ногу на ногу и обхватил руками колени.
— Еще один кусочек атавизма, — произнес он, — хотя в какой-то степени более осмысленный. Какая это все-таки каша — человеческий ум!
Он исчез.
В последовавшем облаке ментальных статических разрядов Джейн внезапно осознала, что каким-то образом ухитрилась сесть на третье пирожное. Странно все-таки, как иногда замечаешь подобные вещи.
— Куда вы подевались? — произнесла она.
— Никуда не подевался, — ответил голос. — А ты знаешь, что сидишь на…
— Да.
— Ну вот, — сказал голос. — Телепатия. Теперь, пожалуй, можно и двинуться отсюда, как ты думаешь?
Джейн встала, собравшись уходить, повернулась и предприняла безуспешную попытку отчистить прилипшее пирожное.
— И не смейте, — предостерегающе сказала она.
— Я и не собирался, — был ответ. — Будучи духом, я не подвержен слабостям смертных; а даже если бы и был подвержен, не уверен, что удаление расплющенных кремовых пирожных с задних частей человеческого тела было бы моим излюбленным занятием. Если ты снова сядешь на скамейку, никто не увидит, что у тебя пирожное пристало к…
Джейн села. Ей не очень нравилось все это, но что бы она ни чувствовала, это не было страхом.
— Ну и что? — спросила она.
Ее окружал воздух, чистый и вопиюще прозрачный. Она уже начала думать, что, может быть…
— Прости, — произнес голос. — Задумался. Я все еще здесь.
Джейн уставилась прямо перед собой.
— Вы призрак?
— Нет, — ответил воздух. — Слово «призрак» означает кого-то, кто мертв. Поскольку я никогда не был жив, я не могу быть мертвым. Следующий вопрос.
Джейн повернула голову и медленно осмотрелась вокруг. Рядом с ней на расстоянии десяти ярдов не было ни одного дерева или куста, так что это не мог быть какой-нибудь идиот, упражняющийся в чревовещании. Голос звучал довольно тихо, но определенно откуда-то снаружи.
Она не знала, на что похожи голоса, звучащие внутри твоей головы, но эта передача несомненно велась со внешней станции. Она повернула голову обратно и снова уставилась перед собой.
— Ну и что? — повторила она.
— Если ты так и будешь сидеть на этом пирожном, — произнес голос, — ты окончательно испортишь юбку. Свежий сливочный крем и габардин плохо сочетаются друг с другом; по крайней мере, мне так говорили.
— Если вы уйдете, — сказала она, — я почищу юбку. Пока вы остаетесь здесь, видимый или нет, я не намерена потакать вашему извращенному чувству юмора.
Последовало долгое молчание; затем голос заговорил вновь. На этот раз, однако, он звучал определенно внутри.
— Теперь довольна? — спросил он.
— Конечно, нет, — ответила Джейн. — Убирайтесь!
— Я уже это сделал, — ответил голос. — Я вернулся в свой офис, сижу здесь и пью чай. Какого черта тебе еще нужно?
— Не смейте распивать чаи в моей голове, — возмутилась Джейн. — Я не позволю вам, слышите?
— И что ты сделаешь, высморкаешься?
Джейн яростно завертелась на своем сиденье, пытаясь отскрести пирожное. Она почувствовала раскаты хохота в своей голове.
— Прекратите, — потребовала она. — От вас у меня голова разболится. — Стенки ее черепа перестали вибрировать. Насколько она могла судить, пирожное оставалось на прежнем месте.
— Кто вы? — спросила она.
В ее голове загудело, и дошедшее до нее послание было лишено слов — лишь туманные расплывчатые образы, отталкивающие и привлекательные одновременно. То, что еще осталось от ее защитных механизмов, подсказывало, что ей лучше не понимать этого.
— Ну хорошо, — произнес голос, снова слышимый в ее голове. — Вот тебе три подсказки. Помяни меня — и я появлюсь; я не настолько непривлекателен, как полагают некоторые художники, и подобно твоему пирожному, я обычно предпочитаю держаться пониже. Точнее, — поправился он, — это поможет тебе идентифицировать главу нашего департамента. На самом-то деле мы скорее представляем собой команду. Однако, культ личности…
— Понимаю, — натянуто отозвалась Джейн. — Боюсь, я вынуждена настаивать, чтобы вы оставили меня в покое.
— Ты не можешь настаивать на чем-либо, если у тебя нет какого-нибудь «иначе», — ответил голос. — Что ты мне сделаешь, если я не послушаюсь?
— Я сотворю крестное знамение, — проговорила Джейн, чувствуя себя неловко.
Голос улыбнулся; этот голос мог улыбаться. Любой радиопродюсер стоял бы на руках от радости, услышав такой голос.
— Пожалуйста, если хочешь, — ответил он. — Это не принесет тебе ни малейшей пользы, а я буду оскорблен до глубины души. У нас тоже есть чувства, знаешь ли. Всем этим религиозным предрассудкам давно пора бы отойти в область истории, им не место в действительно просвещенном обществе. Но мы привычны к такому обращению. Мы делаем скидки.
— Могу я избавиться от вас?
— Вряд ли, — ответил голос. — Полагаю, ты можешь достать какую-нибудь из этих переносных стереоштуковин с наушниками и попробовать выпихнуть меня вон, но не уверен, что это доставит тебе больше удовольствия. Не то чтобы я был тщеславен, но — неужели ты бы предпочла, чтобы вместо меня в твоей голове громыхал «Деф Леппард»?
Джейн поразмыслила над этим.
